Темная половина (Dark Side) - Стивен Кинг

Ответ: Да.

Вопрос: Означает ли это, что когда он писал «ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА» на стенах в квартирах Клоусона и Мириам, он сам не сознавал, для чего он это делает, и он даже не помнит, когда это сделал?

Ответ: Да.

Вопрос: Кто писал о воробьях? Кто писал эти слова кровью?

Ответ: Тот, кто знает. Тот, кому принадлежат эти воробьи.

Вопрос: А кто этот тот, кто знает? Кто владеет воробьями?

Ответ: Я знаю. Я хозяин.

Вопрос: Был я там? Был ли я там, когда он убивал их?

Тад снова остановился, совсем ненадолго. Да, — написал он и затем продолжал: — Нет. И то и другое. У меня не было приступов, когда Старк прикончил Хомера Гамаша или Клоусона, во всяком случае не тех, о которых я вспоминаю, что тогда смог… что-то УВИДЕТЬ, может быть, надвигающееся.

Вопрос: Он понимает тебя?

Ответ: Не знаю. Но…

Тад написал: Он должен знать меня. Он должен меня понимать. Если он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО писал романы, он должен знать меня очень долгое время. И его собственное знание и понимание жизни также непрерывно возрастает. Разве все это пеленгующее и записывающее телефонное оборудование не повеселило старого хитроумного Джорджа. Разве могло оно сработать против него? Нет — конечно же нет. Потому что Джордж заранее все это предвидел. Ты не можешь потратить десять лет на написание криминальных романов, не узнав о такой дешевой начинке, как эта. Это, в общем, лишь одна причина, почему его не удалось зацепить. Но разве нет еще и другой, намного лучшей? Ведь когда он хочет поговорить со мной, поговорить без свидетелей, он точно знает, где я буду и как меня достать, разве не так?

Да. Старк звонил домой Таду, когда ему хотелось быть всеми услышанным, и он же звонил в магазин, когда ему не нужны были свидетели. Почему в первом случае ему нужно было быть записанным и услышанным? Потому что он передавал свое сообщение не Таду, а полиции: о том, что он не Джордж Старк и знает теперь об этом… и что после всех его убийств он не собирается теперь угрожать Таду и его семье. А также была еще одна причина. Ему хотелось, чтобы Тад увидел голосовые отпечатки, которые снимались в это время. Он знал, что полиция никогда не поверит в подлинность этих доказательств идентичности Тада и Старка… Но сам Тад должен будет это сделать.

Вопрос: Как он узнал, где я буду находиться?

И это, возможно, был хороший вопрос. Он соответствовал тем вопросам, которые относились к одинаковым дактилоскопическим и голосовым отпечаткам, и по поводу двух одинаковых синяков у двух близнецов… если только один из них упал и ушиб ногу.

Тад, конечно, знал, что подобные случаи уже хорошо описаны и приняты научной средой, по крайней мере, в тех случаях, когда речь идет о близнецах; связи между близнецами-двойниками были и еще глубже и тоньше. На эту тему была уже опубликована большая статья в одном из журналов что-то около года назад. Тад, сам имевший близнецов, очень внимательно тогда с ней ознакомился.

Там описывался случай с двумя близнецами-двойняшками, оказавшимися разделенными друг с другом целым континентом — но когда один из них сломал левую ногу, другой почувствовал не менее жгучую боль в своей левой ноге, даже ничего не зная о беде со своим вторым «я». Существовали также две девочки-двойники, которые пользовались своим собственным языком, понятным только им одним. Эти девочки никогда не учили английский несмотря на очень высокие коэффициенты интеллектуального развития, также абсолютно идентичные для них обеих. Им не нужен был английский, потому что им вполне хватало друг друга и своего никому более не понятного языка. А кроме того, в статье говорилось о двух близнецах, которых разлучили при рождении, и они смогли встретиться снова уже будучи весьма взрослыми людьми. Обнаружилось, что оба они женились в один день одного и того же года на женщинах с одинаковым первым именем и поразительно похожи друг на друга. Более того, оба супружеские пары назвали своего первого сына Робертом. Эти Роберты появились на свет в один и тот же месяц одного и того же года.

Половина и половина.

Крест-накрест.

— Айк и Майк, — пробормотал Тад. Он пробежал глазами написанное в дневнике и обвел кружком последний из записанных вопросов к самому себе.

Вопрос: Как он узнал, где я буду находиться?

Ниже Тад написал:

Ответ: Потому что воробьи летают снова. И потому что мы близнецы.

Он перевернул страницу дневника и отложил в сторону ручку. Сердце гулко стучало, кожа похолодела от страха. Он взял дрожащей правой рукой один из карандашей «Бэрол» из кувшина. Тот, казалось, слегка обжег пальцы Тада неприятной теплотой корпуса.

Настало время работать.

Тад Бомонт открыл чистую страницу дневника, выждал некоторое время и затем написал крупными печатными буквами наверху «ВОРОБЬИ ЛЕТАЮТ СНОВА».

Что же именно он собирался делать этим карандашом?

Но Тад знал и это. Он собирался задать последний вопрос и получить ответ на него, тот последний, столь очевидный, что его не надо было даже и записывать. Это было: Может ли он сам вызвать себя вполне сознательно состояние транса? Может ли он заставить летать воробьев?

Мысль, воплощенная в форму физического контакта, о которой он читал и слышал, но никогда не видел продемонстрированной: автоматическая запись. Люди, пытавшиеся контактировать с душами умерших (или живущих) при помощи такого метода, пользовались ручкой или карандашом, со слабо прижатым к пустому листу бумаги кончиком, и просто ожидали, когда требуемый им дух начнет двигать их рукой. Тад читал, что эта автоматическая запись часто расценивалась как своего рода забавная шутка или игра на вечере, даже с учетом тех свидетельств, что это может быть весьма опасно, поскольку контактер широко открыт для различных форм одержимости.

Тад никак не мог верить или не верить прочитанному, просто это занятие казалось ему абсолютно чуждым для его собственной жизни, столь же далеким и ненужным как поклонение языческим идолам или трепанация черепа, чтобы избавить пациента от головной боли. Сейчас же вся эта затея показалась ему имеющей собственную, смертельную логику. Но ему были нужны эти воробьи.

Он думал о них. Он пытался вызвать в своем сознании образ всех птиц на Земле, всех тех тысяч птиц, сидящих на крышах домов и телефонных проводах под мягким весенним небом, готовых взлететь после получения требуемого телепатического сигнала.

И этот образ пришел… но он был плоским и нереальным, своего рода картина без внутренней жизни. Когда он начинал писать, часто происходило нечто, похожее на это — сухие и бесплодные письменные упражнения. Нет, тогда это было даже еще хуже для него, он чувствовал всегда некое омерзение, как при поцелуе трупа.