Материалы биографии - Эдик Штейнберг

За эти полтора месяца, проведенные в госпитале Коньяк Же, Жиль с Сашей Аккерманом сумели провести и записать несколько бесед, которые собрались в некий текст, осмысляющий его парижское двадцатилетие. Он сумел дать интервью Юре Коваленко для газеты «Культура». Он сумел вести кровно интересующие его разговоры о политике в России и о беспокоящих его вопросах ее будущего в далекой перспективе. И бывший посол в России Ив Паньез, и бывший посол на Украине Филипп де Сурмен каждый раз с интересом ждали его прогнозов. И близкие друзья Аника Пуссель и Кристина Майо, и Надин и Фред Кольман, которые были частыми посетителями Эдика, поражались ясности его ума и объемности видения не только русских вопросов, но философского глобального осмысления общего будущего.

В одном из своих текстов об Эдике русский религиозный мыслитель Е. Шифферс, говоря о подлинно высоком и аскетическом служении Эдика искусству, закончил свой текст следующими словами: «Посмотрим, как будет умирать». И вправду, уход Эдика из жизни соответствовал ее проживанию. Духовное мужество, с которым он пребывал в госпитале, вызывало восхищение всего персонала, от уборщиц до врачей. «Кэль э спри! (Какой дух!)» – говорил Клод Бернар каждый раз после посещения Эдика. В один из дней врачи мне предложили взять Эдика на несколько часов домой, если он так тоскует по дому, а также посадить его на инвалидное кресло и покатать его в нем по больнице, если ему так надоели стены палаты. И от того и другого предложения он категорически отказался. Он хотел вернуться домой и остаться там. Выйти в коридор он захотел с кинезистом на своих ногах. И он, действительно, на своих ногах вышел в коридор, пройдя довольно большое расстояние. И врачи разрешили мне его взять домой, предварительно организовав, как в прошлом году, так называемый «госпиталь на дому». Ему привезли кровать, которую поставили внизу, ему привезли груду необходимых медицинских атрибутов и медикаментов, которые он должен был принимать два раза в день под наблюдением инфермьеров. Все то, что обязаны были делать по утрам и вечерам инфермьеры, мы делали сами, за исключением уколов инсулина, дозировка которого менялась в зависимости от сахара в крови, и снотворного укола перед сном, но радость от возвращения домой была несколько омрачена. Видимо, этот новый виток восхождения вселил ему надежду на возможно более длительную отсрочку от смерти. Кровать внизу, груда медикаментов, попытка подняться по ступеням вверх, от которой я его отговаривала вплоть до скандала, а затем трагическое понимание, что даже при помощи инфермьера он не может преодолеть и двух, так как дыхание ему отказывает. Он на время смирился со своей беспомощностью, а затем снова потребовал, чтобы пространство освободили от медицинских вещей, потому что он хочет работать и попробует работать маслом на маленьком холсте, так как при этом может сидеть. Но, видимо, сил, чтобы начать работать, у него не хватило. Придя домой, я думала, что у него возникнет интерес посмотреть русскую программу по телевизору, чего он был лишен в госпитале. И действительно, он один день смотрел одну и ту же программу целый день, но потом больше не включал телевизор. «Библиотеку», так он называл дни, свои и мои, проведенные исключительно за чтением, он хотел прекратить, так как рассчитывал, что сможет работать. Выходы из дома даже на короткое расстояние до соседнего кафе оказались тоже невозможными. Ателье, в котором еще год назад он так вдохновенно работал, превратилось для него в тюрьму. «Как я буду жить дальше? Чем я буду окармливаться? У меня нет реки, нет леса, я даже не могу косить…»

Он вышел из больницы в среду, а в субботу ему должно было исполниться 75. Но он сумел свое 75-летие провести дома в тесном кругу своих самых близких друзей, которые хорошо помнили этот день. Разумеется, на организацию пышного празднества ни у меня, ни у Эдика не хватило бы никаких сил. Аника заказала вкуснейшие фуршетные тосты и пирожные в прекрасном магазине, я купила фрукты и овощи, Надин испекла именинный торт, и великолепный стол с красивейшей скатертью, купленной нами 20 лет назад в Америке и только однажды использованной, и с грудой роскошных цветов, принесенных Кристиной, ожидал Эдика. А за два часа до торжественного ужина пришел отец Николай и причастил нашего героя. Он очень трогательно с ним разговаривал, и они долго молились. Застолье было скромное, и друзей было человек десять, и то одни приходили, другие уходили. Просто все эти друзья заранее не могли подумать, что Эдик способен будет просидеть за столом несколько часов, поэтому кто-то назначил на этот вечер другие встречи, думая к нам забежать на несколько минут, чтобы его поздравить. Но Эдик просидел за столом четыре часа, пил немного коньяка и чем-то понемногу закусывал, а главное, что за столом велась глубоко проникновенная и содержательная беседа, и ее основными участниками были отец Николай, Эдик, Саша Аккерман. Говорили о вере, ее смысле и значении в жизни, ведь за столом были и православные, и католики, и религиозные иудеи. Я помню, что я заявила отцу Николаю свои опасения по поводу того, что мы с Эдиком не венчаны. Он сказал, что готов нас обвенчать, когда Эдик наберется сил, но он видит нашу любовь и думает, что нас, видимо, давно без него обвенчал Бог. За столом были все время Аника, Кристина, Саша, Галя и Жиль. Отцу Николаю пришлось пораньше уйти так же, как Надин и Фреду Кольман. Юра Коваленко с Таней и семья Ракитиных в полном составе пришли позднее, но была эта высокая нота, которую, может быть, задал отец Николай, а может быть, и само поведение и размышления Эдика, который за две недели до смерти, ощущая ее близкий приход, удивительно целостно, гармонично и в высшей степени достойно переходил в иную жизнь. Очень обидно, что я не запомнила и не записала тут же по памяти этот незабываемый вечер, ибо для его участников он стал символическим застольем. Саша Аккерман сказал, что такой вдохновенной беседы за столом он в своей жизни больше не помнит. Даже участников было 12, правда не единовременно сидевших, и Иуды среди них не наблюдалось. Слишком часто звонил телефон с поздравлениями, все звонки принимала я, ибо Эдику было очень трудно говорить по телефону. Речь его была очень и очень тихой, почти «шепотом», о котором говорил еще Осип Мандельштам, ибо перед смертью люди говорят шепотом. Жалко, что этот его внятный и очень сконцентрированный шепот никто более не услышит.

Следующий день после дня рождения тоже прошел довольно спокойно. Я тоже, к сожалению, просто его не очень помню. Эдик неплохо спал, но на пятый день с утра он начал страшно тяжело дышать и ноги практически стали подкашиваться. Я с большим трудом перевела его от стола к кровати, и он начал терять сознание. Мы ждали инфермьера, который обычно приходил ровно в районе от восьми до девяти, когда практически все, в чем была нужна ее помощь, кроме уколов, мы делали сами. Поэтому в этот день она решила, что может нанести визит к нам позднее, а вначале посетить тех больных, которые нуждаются в ее срочной помощи. Я, поняв, что с Эдиком происходит что-то страшное, начала звонить в диспетчерский пункт госпиталя на дому. И они срочно разыскали инфермьера по имени Сандрин, и она появилась через 20 минут у нас, начав звонить лечащему врачу Эдика, и по его указанию сделала ему два укола. Один из них был снотворно-успокоительного типа. Эдик, сидя на кровати, вдруг отключился и как бы ушел от нас в иное пространство. Сандрин срочно снова стала звонить в госпиталь и договариваться о том, чтобы привезти туда Эдика. Я стала собирать необходимые вещи. Когда через час или минут сорок появился амбуланс – сервис по перевозке тяжелобольных и мы стали надевать самое необходимое на Эдика, он постепенно очнулся и сказал, что ему становится лучше. Его снесли и уложили в машину, я была рядом с ним. Мы долго ехали, почти час, хотя госпиталь находится довольно близко от дома, но шофер мне сказал, что на дороге ведутся работы, поэтому мы поехали в объезд. Я говорю об этой дальней дороге лишь потому, что еще потребовался час, чтобы Эдик совсем пришел в себя, и, когда его подняли на каталке на его этаж, он сказал, что он чувствует себя совсем хорошо. А на его этаже Эдика встречал почти весь сервисный персонал: два врача, несколько инфермьеров и санитаров. Все начали его приветствовать объятиями и поцелуями, как будто он приехал к себе домой. Его положили на кровать, тут же принесли капельницы с мочегонными растворами и инфермьер, молодая, тридцатилетняя, красивая женщина сказала ему: «Я, наверное, эгоистка, разумеется вам хотелось бы еще оставаться дома, но мы все так рады, что вы снова вернулись к нам». Палата была другая, в отличие от первой с одним окном, но светлая и красивая. И на следующий день опять роскошный изысканный букет цветов на окне, присланный Клодом Бернаром, украшал палату. Эдик уже на второй или на третий день перешел на кресло и углубился в чтение. В своем удивительном облачении он напоминал средневекового католического монаха за чтением боговдохновенных книг. Строгость в отношении к еде была нарушена, его начали баловать излюбленными десертами, а я вполне открыто приносила ему вкусную китайскую еду. Пребывание Эдика в этом госпитале стало немного напоминать своей атмосферой некогда любимый мною роман Томаса Манна «Волшебная гора». Эдик даже как-то мне сказал: «Я здесь живу как в раю, но при этом мне очень хочется домой». Поток посетителей у него по-прежнему не уменьшался. За две недели его повторного пребывания в этом странном госпитале-отеле я заметила, что его насельники как-то очень быстро уходили в мир иной. Что касается Эдика, то он не понимал, где он находится, не понимала вначале и я, и только во второй его заезд я осознала, что это место предназначено для людей, в ближайшее время должных встретить свою смерть, и только единицы уходят отсюда готовыми продолжать жизнь. Очень странно, но удивительная сосредоточенность Эдика на чтении, на живом и активном общении с друзьями начали настраивать врачей на какой-то чудодейственный исход. Они говорили: «Вы знаете, он надеется еще поехать в Тарусу, вернуться в Россию и работать». И правда, ему опять стало лучше и они снова разрешили его взять домой. Он попросил заменить его снотворный укол медикаментом, чтобы инфермьер не приходил к нему вечером домой, и мне думается, что мы с этим оптимизмом оба поспешили. Он именно не смог заснуть в ночь накануне смерти, не получив того укола, который так его успокаивал. И все повторилось как по нотам. Амбуланс его привез, он даже прошел от лифта до двери с палкой без их помощи, с тем настроением, что он завтра приступит к работе. К работе он не приступил из-за отсутствия сил, но, благодаря помощи Жиля, сумел посетить свои излюбленные места в нашем квартале. Жиль на инвалидном кресле отвез Эдика в его любимый китайский ресторан, в котором он провел чудно вечер, забыв о своей беспомощности, хотя до этого вечера он не хотел ничего слышать об этом кресле. Ему казалось, что он сможет с помощью палки попробовать передвигаться, немного отдыхая. И он, действительно, дважды с помощью палки и при поддержке Жиля дошел в соседнее с нами бистро и отведал португальской еды. В инвалидном кресле он побывал в ресторане «Распай Верт», куда он почти ежедневно, иногда на пару с Жилем ходил выпить кофе и беседовал со своим знакомым клошаром, который оказывал небольшие услуги бывшим владельцам ресторана. Как ни странно, обитая где-то поблизости, тот и на этот раз появился, подошел поздороваться с исхудавшим Эдиком и рассказал ему, что тоже заболел раком и проходил курс химиотерапии. Да, надо отдать должное, что в эти дни, когда мы взяли Эдика из больницы, была необычайно теплая погода, обычно не свойственная второй половине марта, и сидеть на улице без верхней одежды, на ярком солнце нам стало очень жарко. Эдик устал, и ему захотелось домой. Жиль повез Эдика домой, а я пошла за хлебом. Мне и Эдику не очень понравилась еда, которой нас в этот раз попотчевали. Позднее оказалось, что это был последний день работы ресторана, его обнесли высоким деревянным забором и взяли на генеральную реконструкцию. Как это ни удивительно, но с уходом Эдика из жизни уходили и его любимые места. Закрылся окончательно книжный магазин на Монпарнасе, где мы приобретали почти все свои книги по искусству, где я покупала в подарок своим французским друзьям книги русских писателей во французских переводах. Ощущение расставания с чем-то привычным и оттого ставшим дорогим висело в воздухе. Однако этот новый виток наших ресторанных посещений, визитов друзей, приход отца Николая к нам после лекции в католическом колледже, на этот раз без причастия, а просто с дружеским визитом и, как всегда, с углубленной беседой, обнадеживающей нас, что теперь каждый понедельник он будет нашим гостем, снова отодвигали ожидаемый трагический конец.