Светоч - Лариса Шубникова

– Не пойму, проснулся или сплю еще. Ответь, Влада, – прошептал тихо, а она наново улыбнулась и поцеловала легонько в губы.

– Не знаю, Глеб. Сама как во сне…

Глеб промолчал, обнял ведунью и принялся разглядывать. Все выискивал в ней чего-то, а чего и сам не разумел. Одно понял сей миг, да так ясно, будто на берёсте кто выцарапал – все, что стяжал в своей жизни, то из-за нее, ведуньи с окраины Черемысленского леса.

И воеводство, и стол Новоградский – все ради Влады. Не встреть он чужую жену на дороге пыльной, так и не было б мыслей ни о дружине своей, ни о княжестве. Не мог понять, как сдюжил, как осилил один: без рода, без подмоги и чужого совета. Не иначе любовь силой одарила…

– Что? Что смотришь так? – Влада всполошилась, принялась косы приглаживать. – Некрасивая?

И что ответить? Где слов набраться, как связать их и рассказать ей, что краше всех? Что лучше всех? Что других таких нет и не будет никогда?

– Влада, в одном твоем взгляде красы больше, чем во всей яви, – прошептал.

– Так не всегда красивой буду, Глебушка, – запечалилась, спрятала личико на широкой груди Чермного.

– Свет от тебя и тепло. В том краса и ни в чем ином, – потянулся к Владе, припал поцелуем жарким к румяным устам и наново провалился в сладкий любовный омут.

Много время спустя, когда солнце взобралось высоко, помогал Владке отыскать очелье, что вечор кинул в траву, надевал на любую опояску с оберегами.

– Влада, кругляш твой силу утратил? Не пойму, – крутил в руках Светоч серебристый.

– Нет, – покачала головой ведунья. – Тебя принял. Глеб, сказать хотела....

Чермный затревожился, видя, как на гладком челе волхвы появилась горестная складка:

– Что? Влада, что?

– Обещалась я богиням. Зарок дала, что новоградцы будут требы класть и Ладе, и Ягине. Взамен живь твою торговала. Глебушка, знаю, что сердиться станешь, но…

Глеб и разумел то, о чем думал с того самого мига, как избежал смерти на вечевой стогне:

– Владка, твоих рук дело? Нежата не простой вой, на ровном месте не споткнулся бы. Ворожила?

– Тебя обороняла, – смотрела боязливо. – Умела бы с мечом управляться, так кинулась бы к тебе, но не умею. Одно могу – ворожить. И все равно, не уберегла, – заплакала. – Едва не потеряла.

– Дурёха моя, – обнял, принялся утешать. – Уберегла. Вот я, вот ты. Богиням обещалась? Стало быть, надо зарок держать. Вместе сдюжим. Вдвоем легче. Ну и…слаще. Владка, так ли уж надо уходить отсюда? Смотри, река-то нынче светлая и тихая. Трава мягкая и теплая. Как разумеешь, не рухнет без нас Новоград? Хоть день, да наш.

– Глеб, что ты, – зарумянилась. – Увидят.

– Да и пусть видят, – тянулся уж к опояске ведуньи, наново снимал. – А пожелаешь, так я всякого поймаю и глаза выколю. Или еще чего пострашнее? – целовал плечо белое, что показалось из ворота рубахи.

Глеб услышал только долгий сладкий ее вздох и позабыл обо всем.

Домой Чермный вернулся далеко на полдень. На крыльце воеводских хором толпились посадные, а промеж них затесался Кудимка.

– Княже, где ж ты? Уж сколь ждем тебя, – ворчал. – Нынче притек к нам ближник Нежаты Скора. Мужик ушлый, но не дурак. Вроде правду молвит. Ты уж выспроси его, вдруг мы чего упустили?

Посадные – люди с разумением, уважаемые – гомонить не стали. Подвинулись с приступок, пропустили Глеба в хоромы.

Чермный не спешил. В сенях окрикнул челядинца, велел нести снеди и кваса. Из сеней пошел в ложницу, рубаху вздел чистую и туго затянул косицу. Надел опояску богатую, сапоги добротной кожи. А уж потом замер. Раздумывал, что делать с Нежатой, если ближник его укажет на сговор с варягами.

В гридню ступил спокойно, будто в задумчивости. Уселся за стол и ухватил кус хлеба. Старался не жадничать и есть как подобает князю. На тощего мужика в уголке не глядел. Мучил невниманием, изводил.

– Чьих? – спросил грозно поле долгого глотка кваса.

– Ростих я. Бывшего князя ближник, – и смотрел как пёс побитый.

Чермный приметил на дне серых выцветших глаз искру, разумев, что непростой перед ним.

– Что скажешь, Ростих? Пришел на хозяина прежнего поклеп творить?

Тот удивил! Бросился на колени перед Глебом и стукнулся лбом об пол:

– Не виноват Нежата! Если и навел кто варягов, то не он. О народце заботился… – запнулся. – Помешали.

– Помешали, говоришь? Плохому плясуну знаешь что мешает? Ростих, кто навел варягов?

– Если б я знал, так упредил бы, – в голосе тощего злоба послышалась. – Едва града не лишились, дурачье. Чем править и на чем наживаться, коли все сожжено? Жадность глаза залепила, вот и… Княже, Велесом клянусь, ни я, ни Нежата Скор не знали ничего. Отпусти его, бессилен он теперь. Не князь, не вой. Нога уж не срастется, как надобно, да и рука плетью повиснет. Отпусти его и женок с детьми. Зарок дам, что не вылезет он из Жатвинского леса. Там у него домок есть и надел невеликий.

– Что так печешься о нем? Злата тебе посулил или иного чего? – Чермный и сам не знал, с чего выпытывал.

– Я от него только добро видал. Он меня приветил, не отпихнул. Не погнушался простого к себе приблизить.

– С чего я тебе верить должен?

– Челядинца я к тебе привел. Хотел тебя травить, да боги иначе рассудили.

– Врешь, – Глеб чуял неправду. – Не ты, а Нежата повелел меня живи лишить. Что молчишь?

– Я, – Ростих уперся и смотрел тяжко, будто взглядом давил.

– Ростих, зачем себя под расправу подводишь?

– Долги, княже, отдавать надо завсегда, – тощий наградил Глеба чудным взглядом. – Ступлю на Калинов мост с тяжким грузом, так он и подломится. В Яви жил псом злым, а там и вовсе нежитью стану. Сколь еще мне дух чернить? А Нежата другом был. Почитай единственным за всю мою поганую жизнь.

Чермный долго молчал, потом потянулся к