Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

Но в том же году отношения коренным образом меняются. Предпосылки такого изменения намечались и ранее. Если верить Гречу, Уваров еще в 1830-м г. оскорбительно отзывался о предках поэта, что послужило основой фельетона Булгарина (куплен за бутылку рома). Уварова, видимо, оскорбило и то, что материалы о разрешении газеты «Дневник» шли через министерство внутренних дел, через III Отделение, а не через министерство просвещения. В апреле 1834 г., сразу же после утверждения министром, он приказывает производить цензуру произведений Пушкина на общих основаниях. Уваров резко бранит пушкинскую «Историю Пугачева». Пушкин отмечает это в «Дневниках» за февраль 1835 г.: «Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя <…> Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен<…> он начал тем, что был б…, потом нянькой, и попал в президенты Академии Наук как княгиня Дашкова в президенты российской академии <…> Он крал казенные дрова и до сих пор на нем есть счеты (у него 11 000 душ), казенных слесарей употреблял в собственную работу etc. еtc.». Далее речь идет о том, что цензура не пропустила в «Сказке о золотом петушке» слова «Царствуй, лежа на боку» и «Сказка ложь…». И последние слова «Дневников»: «Времена Красовского возвратились. Никитенко глупее Бирукова» (8.63-4).

Придирки Уварова начинаются уже в 1834- 35 гг. Он требует полного подчинения себе. По настоянию Уварова вычеркнуто несколько стихов в поэме «Анджело» (альманах «Новоселье», апрель 1834 г.). Уже по поводу поэмы Пушкин обращается за помощью против Уварова к Бенкендорфу. Свидание их произошло 16 апреля, не известно, чем оно закончилось. В конечном итоге поэма «Анджело» напечатана, но цензурные вырезки восстановлены не были. Не восстановлены они, несмотря на настояния автора, и в сборнике 1835 г. «Поэмы и повести Александра Пушкина». 28 августа 1835 г. Пушкин обращается в Главное управление цензуры. Жалоба на то, что попечитель Петербургского учебного округа (т. е. Дондуков) «Изустно объявил мне, что не может мне позволить печатать моих сочинений, как доселе они печатались, т. е. с надписью чиновника собственной его величества канцелярии <…> таким образом я лишен права печатать свои сочинения, дозволенные самим государем императором» (644-5). Речь шла снова об «Анджело». Ответа на письмо не последовало. Пушкин решил пожаловаться Бенкендорфу (черновик письма не ранее 23 октября 1835 г.). О том, что во время его (Бенкендорфа) отсутствия вынужден был обратиться в цензурный комитет из-за затруднений в пропуске одного из своих произведений («Анджело» — ПР). «Но комитет не удостоил просьбу мою ответом<…> ни один из русских писателей не притеснен более моего. Сочинения мои, одобренные государем, остановлены при их появлении — печатаются со своевольными поправками цензора, жалобы мои оставлены без внимания» (554). Не увенчались успехом и новые попытки Пушкина устранить запрещенное цензурой. «Пушкин в ярости», — отмечает в «Дневнике» Никитенко.

История с одой Пушкина «Подражание латинскому (На выздоровление Лукулла)». Публикация ее в конце 1835 г. в журнале «Московский наблюдатель». Замаскированная и крайне резкая сатира на Уварова. Примерно в то же время эпиграммы на председателя Петербургского цензурного комитета, попечителя учебного округа, с марта 1835 г. вице-президента Академии Наук М. А. Дондукова-Корсакова. Уварова связывали с Додуковым не только деловые и дружеские отношения, но и известный порок, о котором пишет Пушкин в «Дневниках». О нем идет речь и в эпиграммах:

В Академии наукЗаседает князь Дундук.Говорят, не подобаетДундуку такая честь;Почему ж он заседаетПотому что есть чем сесть

(вариант: Потому что ж. а есть)

Эпиграмма хрестоматийно известна, но далеко не все знают, какой смысл скрывается в ее последней строке.

Пушкину приписывали и другую эпиграмму, еще более резкую и ясную:

Монаршьей волею священнойКлючь камергерский золотойПривешен к ж. е развращенной,И без того всем отпертой (проверить)

Эпиграммы, естественно, не предназначались для печати, но были довольно широко известны по спискам. Не исключено, что о них могли знать Уваров и Дондуков. К этому прибавляется стихотворение «Подражание латинскому (На выздоровление Лукулла)». Взятое как будто из античности, оно имело явно современный смысл, было сатирой на Уварова. Под античным вельможей Лукуллом подразумевался владелец огромного богатства граф Шереметев. Уваров — его наследник, муж двоюродной сестры Шереметева. Во время болезни последнего, Уваров поспешил принять меры к охране его имущества, надеясь вскоре завладеть им. Но Шереметев, к разочарованию и огорчению Уварова, выздоровел. Всё это стало хорошо известным. Смысл стихотворения для многих был достаточно ясен.

Из 6 строф стихотворения о наследнике идет речь в двух (3-й и 4-й), но их было вполне достаточно, чтобы сделать Уварова смертельным врагом Пушкина, а они уже и ранее питали друг к другу отнюдь не дружеские чувства:

А между тем наследник твой,Как ворон, к мертвечине падкий,Бледнел и трясся над тобой,Знобим стяжанья лихорадкой.Уже скупой его сургучПятнал замки твоей конторы;И мнил загресть он злата горы В пыли бумажных куч.

Он мнил: «Теперь уж у вельможНе стану нянчить ребятишек;Я сам вельможей буду тож;В подвалах, благо, есть излишекТеперь мне честность — трын-трава!Жену обсчитывать не буду,И воровать уже забуду Казенные дрова» (3.348-9, 525)

(Сравни в «Дневниках»: «Он крал казенные дрова» 8.63).

Скандал усугублялся тем, что Пушкин опубликовал это стихотворение совершенно сознательно в сентябрьском номере за 1835 г. журнала «Московский наблюдатель» — издании Погодина и Шевырева. Они к этому времени были горячими поклонниками Уварова, его теории «официальной народности». Позднее их называли холопами села Поречья (имения Уварова). Они не догадывались об истинном смысле стихотворения и приняли его за подлинное «подражание латинскому». Появление сатиры на Уварова в проуваровском журнале было особенно пикантно. Об этом наверняка много толковали. Царь поручил Бенкендорфу сделать Пушкину за «Лукулла» строгий выговор (521).

Пушкин вынужден оправдываться. Сохранился черновик его письма конца января-начала февраля 1836 г. Мордвинову, управляющему III Отделением (Бенкендорф — главноуправляющий). Пушкин отрицает, что его стихотворение «На выздоровление Лукулла» сатира на Уварова. По его словам, невозможно написать сатирическую оду, чтобы злоязычие не нашло в ней намека. Как пример, Пушкин приводит «Вельможу» Державина: «Эти стихи применяли и к Потемкину и к другим, между тем все эти выражения были общими местами, которые повторялись тысячу раз» (870). О том, что он никого не назвал, никому не намекал, что «моя ода направлена против кого бы то ни было» (870-71). Некоторая правота в оправданиях Пушкина была. На свой счет оду мог принять не только Уваров. Именно так произошло с князем Н. Г. Репниным, и Пушкину пришлось вновь оправдываться, на этот раз перед ним (см. письма 5 и 11 февраля). Уваров же отлично понимал, кому адресовалась ода, да и не он один понимал. Скандал получился громким. Пушкин старается погасить его, уговаривает профессора Жобара не печатать за границей перевод оды со своими пояснениями (873).

В 1835 году Пушкин думает об издании альманаха. Не позднее 11 октября он пишет об альманахе Плетневу. Предполагает поместить в нем «Путешествие в Арзрум», «Коляску» Гоголя («Спасибо, великое спасибо Гоголю за его „Коляску“»). Предлагает назвать альманах «Арион» или «Орион». Позднее предназначавшиеся для альманаха произведения напечатаны в «Современнике».

Естественно, решив в 1835 г. вновь добиваться разрешения на какое-либо периодическое издание, газету или журнал, Пушкин к Уварову не обращается. Более того, он сознательно стремится обойтись без его вмешательства. Весной 1835 г. он отправляет Бенкендорфу письмо (см. черновик, 863-4), в котором напоминает, что царь разрешил ему в 1832 г. издавать политическую и литературную газету. Здесь же он разъясняет свои отношения с Уваровым и Дондуковым: «Прошу извинения, но я обязан сказать Вам всё. Я имел несчастье навлечь на себя неприязнь г. министра народного просвещения, так же как князя Дондукова, урожденного Корсакова. Оба уже дали мне ее почувствовать довольно неприятным образом. Вступая на поприще, где я буду вполне от них зависеть, я пропаду без вашего непосредственного покровительства. Поэтому осмеливаюсь умолять вас назначить моей газете цензора из вашей канцелярии» (863).