Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Особая роль, очевидно, отводилась военно-морскому уполномоченному адмиралу сэру Джону Фишеру 53, редкостному индивидуалисту, отличавшемуся независимостью характера, незаурядной энергией и импульсивностью. Все свои усилия адмирал направлял на возрождение британского морского могущества и модернизацию военно-морского флота. Другой его страстью были танцы, с равным удовольствием он исполнял матросский танец хорнпайп и вальс, предаваясь этому занятию при любой возможности и приглашая партнером другого офицера, если не имелось в наличии дам. Он не переносил леность и летаргию в любом виде, не терпел ссылки на то, что «так было раньше», искоренял все, что казалось ему устаревшим как в людях, так и в кораблях. Он на двадцать лет раньше других настоял на использовании нефти вместо угля. Фишер ввел изучение артиллерийского дела и двигателей вместо фехтования и такелажа, при нем на флоте появились крейсеры, броненосцы и линейные корабли, понятие артиллерийско-технического обеспечения. Он же изобрел бронепоезд для перевозки десантировавшихся войск во время обстрела Александрии. Сэр Фишер был начальником торпедного училища, начальником отдела артиллерийского вооружения ВМС, суперинтендантом верфей, третьим морским лордом, инспектором ВМС, а в настоящее время занимал пост главнокомандующего Атлантической эскадрой.

Он родился в Малайе, и его гладко выбритое необычно плоское лицо давало повод врагам, которых было немало, делать намеки на азиатское происхождение адмирала. На флагманском корабле, когда он проносился по нему как пантера, содрогались шканцы и все матросы, стоявшие на них. При его появлении раздавался крик: «Берегись! Джеки идет» – и все замирали по стойке «смирно», провожая его настороженными взглядами. Ортодоксов его идеи либо ставили в тупик, либо приводили в бешенство. Когда он излагал суть своей новой программы, в его глазах возникал грозный блеск и значимость каждой фразы подчеркивалась ударом кулака в ладонь. В письмах он подчеркивал слова двумя, тремя и даже четырьмя линиями и заканчивал требованием исполнить не просто «спешно!», а «чрезвычайно спешно!» или «сжечь!» Адмирал любил повторять максиму Наполеона J’ordonne ou je me tais («Я отдаю команды или молчу»), однако ему не удавалось твердо придерживаться второй части правила.

В данный момент на случай войны с французами из-за Фашоды он задумал совершить морской рейд на остров Дьявола, похитить Дрейфуса и высадить его на берег Франции, чтобы привести в смятение армию и посеять раздоры. Одному из эсминцев адмирал присвоил девиз: Ut Veniant Omnes («Пусть они приходят»). В битве он руководствовался простыми принципами: «Не давать пощады, не брать пленных, пускать ко дну все и всех, не терять время на милосердие» и Frappez vite et frappez fort, l’Audace, l’audace, toujours l’audace [96], однако они скорее имели моральное, а не тактическое назначение. Когда лорд Солсбери определил его военно-морским делегатом в Гааге, он заметил: у него нет сомнений в том, что Джеки Фишер будет сражаться и на мирной конференции. «Я так и поступал, – написал потом Фишер. – Но не ради мира».

Гаага была избрана очень удачно для международного форума 54. Очарование «Хёйстен-Боса» («Дома в лесу»), летней резиденции династии Оранских, где предстояло проводить конференцию, приятная получасовая поездка от морского берега в Швенингене, где поселились многие делегаты, гостеприимство нидерландского правительства, доброжелательность местных жителей, великолепная летняя погода и цветущие поля – все это могло привести в благодушное настроение самого мрачного и циничного человека. По обочинам дорог мирно паслись тучные черно-белые коровы, в каналах отражалось безоблачное голубое небо, грациозно размахивали крыльями мельницы, над лугами плыли паруса судов, скрытых за высокой травой. Недавно еще тихий город, «изумительный пережиток старины», состоявший из кирпичных домов и булыжных мостовых, стал вдруг по-праздничному шумным. Отели украсились флагами наций – участниц форума, стекла окон засияли словно отполированные, входные ступени домов выскоблены, стены общественных зданий начищены до блеска. Гаага, обрадовавшись гостям, пробудилась от дремотного состояния XVII века подобно сказочной Спящей красавице.

«Хёйстен-Бос», в прошлом королевский дворец с краснокирпичными стенами и окнами в белых рамах, располагался в парке на окраине города. Из его многочисленных окон открывался завораживающий вид на зеленые газоны, кусты роз, фонтаны и мраморные нимфы. В лесу, благодаря которому дворец и получил свое название, делегаты могли прогуливаться в перерывах между сессиями по тенистым буковым аллеям, слушая пение птиц и разглядывая их в листве.

Пленарные заседания проводились в центральном зале, занимавшем три этажа и декорированном золотистыми камчатыми полотнами и фресками, изображавшими триумфы статхаудеров на троне и в седле. С потолка купидоны, обнаженные Венеры и плотоядная смерть в виде скелета с косой посматривали на недавно расставленные столики, покрытые зеленым сукном, для 108 делегатов из 26 стран. В аудитории преобладали черные сюртуки, перемежавшиеся военными мундирами, но можно было увидеть и красные турецкие фески, и даже синий шелковый халат китайского делегата. Реальная работа конференции протекала в подкомитетах, которые собирались в небольших салонах, изобиловавших дельфтским и мейсенским фаянсом, китайскими обоями и бледными персидскими коврами. Каждый день голландцы потчевали гостей обильным ланчем с дорогими винами и сигарами, который устраивался в Белом обеденном зале под хрустальными люстрами. То, с каким вкусом, тактом и уважением организовывались все мероприятия, изысканность напитков, благолепие окружающей обстановки, вечерние балы и приемы постепенно растопили поначалу напряженную и настороженную атмосферу, в которой открывалась конференция.

Никогда еще не проводилась международная встреча «со столь малыми надеждами на позитивный результат», заявил по прибытии Эндрю Уайт. Профессор Моммзен из Германии, самый почитаемый историк своей эпохи, предсказал, что конференция войдет в летопись мира как «опечатка наборщика»55. Даже некоторые друзья баронессы фон Зутнер испытывали недоверие. Князь Сципион Боргезе, которого она пригласила в качестве наблюдателя, ответил вежливо: для него было бы очень заманчиво провести время с un groupe du high-life pacifique [97], но, к сожалению, в мае он должен присутствовать на свадьбе сестры в глубинке Венгрии. Открывая конференцию, барон Стааль говорил неуверенно, голос его то напрягался, то дрожал, к тому же он выронил деревянный молоток председателя, что сразу же было воспринято как плохое предзнаменование. «Прискорбное» русское невежество в парламентских процедурах и легкомысленное обращение председателя с правилами и предложениями, по мнению Эндрю Уайта, предвещали «хаос».

На конференции были сформированы три комиссии: по вооружениям, по законам ведения войны и по арбитражу. Председателем первой комиссии стал Огюст Бернаерт, главный делегат Бельгии и бывший премьер, которого король Леопольд II однажды назвал «величайшим циником королевства»56. Практичный политик на раннем этапе своей карьеры, он был правой рукой короля в его предприятии в Конго и укреплении бельгийских границ против возможного вторжения. Позднее Бернаерт переменился, превратился в пацифиста и регулярного участника мирных конгрессов. Будучи председателем палаты депутатов в Бельгии, он все еще имел политическое влияние. Вторую комиссию возглавлял профессор Мартенс из России, третью – Леон Буржуа.

Делегаты понимали, что за ними будет следить весь мир глазами большой groupe du high-life pacifique, прибывшей в Гаагу в роли наблюдателей. Не рассчитывая на успех, организаторы решили проводить сессии за закрытыми дверями и не допускать на них прессу. Их замысел не удался: помешал вездесущий У. Т. Стед, корреспондент «Манчестер гардиан». Используя свою назойливость и многочисленные личные контакты, он публиковал ежедневную хронику с конференции на специальной полосе, отведенной для него ведущей газетой в Гааге «Дагблад». Его сообщения читали и делегаты, и другие корреспонденты, не имевшие иных источников, и пропагандисты мира, докладывавшие новости в свои сообщества на родине. Организаторам конференции пришлось открыть сессии и собрания для прессы.

Среди наблюдателей первенствовала баронесса фон Зутнер, выступавшая в роли корреспондента венской газеты «Нойе фрайе прессе». Уверовавшая в то, что 18 мая «войдет в историю как эпохальная дата», она развлекала делегатов чаем и душевными разговорами, советовалась относительно стратегии с д’Эстурнелем, Бернаертом и другими приятелями. Иван Блиох приехал из России с чемоданами, набитыми экземплярами своей книги для распространения. Он устраивал лекции для публики, демонстрируя диапозитивы при помощи фонаря, и приемы для делегатов, сочетая щедрые угощения с показом картинок, схем и диаграмм, иллюстрирующих развитие вооружений. Доктор Бенджамин Трублад, квакерский секретарь Американского общества за мир, прибыл из Бостона; Шарль Рише, редактор «Научного обозрения» и директор Французского общества за мир, приехал из Парижа. Королева Румынии прислала поэму под псевдонимом Кармен Сильвы. Госпожа Зеленка из Мюнхена привезла пацифистскую петицию, подписанную женщинами, представлявшими восемнадцать стран. Конференция получила также бельгийскую петицию (100 000 подписей) и голландскую петицию (200 000 подписей). Эндрю Уайта засыпали «планами, схемами, мнениями, рецептами и панацеями всякого рода», памфлетами, книгами, письмами, проповедями, телеграммами, петициями, резолюциями, молитвами и благословениями. И все же среди откровенного вздора и благоглупости он уловил и «чувства, более искренние и широко распространенные, нежели я думал вначале».