Августовские пушки - Барбара Такман

Барбара Такман

Августовские пушки

НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Если верно высказывание, что каждая книга имеет свою судьбу, то Барбара Такман вытащила наисчастливейший лотерейный билет. Ее книга, впервые увидевшая свет в 1962 году, сразу приковала к себе на Западе пристальное внимание, стала объектом изучения, хотя работа отнюдь не была задумана как очередная монография, призванная расширить горизонты исторической науки. В самом деле, в книге решительно не сообщается никаких фактов, которые были бы неизвестны специалистам, в ней тщетно доискиваться новых интерпретаций. Это понятно: давно ушли в прошлое актеры великой драмы августа 1914 года, оставив после себя кладбища по всей Европе и груды пожелтевших книг. Такман не смогла сделать большего, чем пройти по следам бесчисленных историков.

И тем не менее книгу стали жадно читать, она выдержала много изданий. Это объясняется не только тем, что написана она живо и увлекательно. Поколение 60-х годов, живущее в густой тени ядерной угрозы, обращаясь к прошлому, ищет в нем те истоки, которые помогут понять настоящее. В современном неустойчивом мире повторение трагедии 1914 года грозит неисчислимыми последствиями.

Успех Такман прежде всего объясняется тем, что она попыталась показать, как в тот фатальный август мир был втянут в кровавую бойню, как государственные деятели заблудились в политическом лабиринте — обширном здании, возводившемся десятилетиями их собственными руками и с самыми, по их словам, добрыми намерениями.

Конечно, концепции «случайностей», фатальных ошибок, о которых так ярко и проникновенно пишет Такман, не выдерживают марксистского анализа, но об этом речь пойдет ниже.

Бурный успех книги «Августовские пушки» объясняется еще одним обстоятельством, пожалуй решающим. Книга, разумеется, чисто случайно появилась на витринах магазинов накануне конфронтации между США и СССР в октябре 1962 года и имела выдающегося читателя — Джона Ф. Кеннеди.

Президента Соединенных Штатов Д. Кеннеди, когда он прочел эту книгу, поразил необратимый лавинообразный процесс сползания к войне в условиях острого международного кризиса. Один из исследователей нового раздела в теории международных отношений «кризисной дипломатии», американский профессор О. Холсти, заметил: осенью 1962 года «президент читал книгу Б. Такман «Августовские пушки», рассказ о первом месяце первой мировой войны. Книга произвела на него сильнейшее впечатление, ибо она показывает, как просчеты и неверные представления оказали воздействие на ход событий в 1914 году. Кеннеди часто ссылался на принятие решений, приведших к первой мировой войне, как на классический случай типичных ошибок, которых следует избегать в век ядерного оружия. Обсуждая, например, через несколько недель после его завершения кризис в бассейне Карибского моря (в октябре 1962 года), он утверждал: если припомнить историю нынешнего столетия, когда первая мировая война, в сущности, разразилась в результате ложной оценки другой стороны... тогда чрезвычайно трудно выносить суждения в Вашингтоне относительно того, к каким результатам в других странах приведут наши решения»[1].

Общеизвестно, что в октябре 1962 года произошел процесс, противоположный случившемуся в августе 1914 года, — деэскалация международного кризиса. Это в первую очередь заслуга внешней политики Советского Союза, последовательно отстаивавшего дело мира. В этом, помимо прочего, сказалось влияние на международной арене социалистического государства, когда оно выступило стороной в урегулировании опаснейшего напряжения. Иное дело август 1914 года, когда партнерами и противниками были только империалистические государства, эскалация сараевского убийства в считанные недели ввергла мир в пучины войны.

Кеннеди совершенно не видел этого различия, полагая, что уроки 1914 года без малейших изменений пригодны для всех времен и всех без изъятия государств. То, что он ошибался в универсальности этого принципа, вероятно, закономерно, но в данном случае важно то, что американский президент в сложнейшей обстановке осенью 1962 года признал его применимость к самим Соединенным Штатам.

Как писал Т. Соренсен, человек близкий и влиятельный при дворе Кеннеди: «...любимым словом Кеннеди с самого начала нашей работы с ним (1953 г.) было «просчет». Задолго до того, как Кеннеди прочел книгу Барбары Такман «Августовские пушки», которую он рекомендовал своим сотрудникам, еще студентом в Гарвардском университете он прослушал курс о причинах первой мировой войны. Он говорил, что курс заставил его понять, «с какой быстротой государства, относительно незаинтересованные, за несколько дней погрузились в войну». Их лидеры говорили (как заявляют ныне их преемники), что военная мощь способствует сохранению мира, однако одна эта мощь не сработала. В 1963 году Кеннеди любил приводить обмен репликами в 1914 году между двумя германскими руководителями о причинах и расширении той войны. Бывший канцлер спрашивал: «Как же это случилось?», а его преемник отвечал: «Ах, если бы знать!»

«Если нашей планете, — говорил Кеннеди, — когда-либо суждено быть опустошенной ядерной войной и если выжившие в этом разрушении смогут преодолеть огонь, отравление, хаос и катастрофу, мне бы не хотелось, чтобы один из них спросил другого: «Как же это случилось?» и получил невероятный ответ: «Ах, если бы знать!»[2].

Таков в общих чертах генезис популярности книги, удивительная своевременность обращения в наши дни к событиям, казалось бы, не очень близкого прошлого — августу 1914 года. Всего этого было более чем достаточно для создания оглушительной рекламы труду Такман, не говоря уже о том, что Кеннеди взял за правило раздавать книгу людям, посещавшим Белый дом, — заезжим премьерам (например, премьер-министру Англии Макмиллану), собственным генералам (тогда послу США во Франции генералу Гэвину) и многим другим. А привычки американского президента, как известно, считаются в том мире материалом, пригодным для первых страниц газет и аршинных заголовков. Легко представить, к каким последствиям привело появление американского президента в роли добровольного агента — распространителя сочинения...

Книга Такман, конечно, поучительна в том отношении, что автор занятно рассказывает о проблемах, которые служат предметом изучения ученых-международников. Результаты их исследований обычно сообщаются в статьях и книгах, малодоступных широкому читателю хотя бы по причине изобилия специальной терминологии и сухости изложения. Такман сумела перевести эти сентенции на живой язык в контексте событий, вызывающих жгучий интерес. Хотя ее исходная посылка о «случайном» характере войны едва ли выдерживает критику — военный пожар был неизбежен, — тем не менее книга дает убедительный ответ, почему война разразилась именно в августе 1914 года, а не в другое время. Стечение обстоятельств тогда действительно оказалось роковым, а накопление случайностей дало новое качество.

Язык нот был переведен на язык пушек.

К тому, что сообщается в книге о фатальном поведении политических деятелей, остается добавить немногое: речь идет лишь о том, что некоторые действия, вызванные на первый взгляд только злой волей в те критические дни, ныне расшифрованы и поддаются анализу хотя бы с учетом достижений психологии. Историк Э. Тейлор, описывая события, приведшие к началу первой мировой войны, заметил: «Бюрократия старого мира просто скрылась в сугробах бури информации, которая обрушилась на нее. Самые острые и уравновешенные умы не могли больше осмысливать необработанные данные, которые в них вводились, и в каждой столице возникла тенденция — решения отставали от событий. В результате каждый новый шаг с любой стороны становился ложным шагом, усиливая всеобщее смятение»[3].

Разумные основания для такого заключения есть. После первой мировой войны были опубликованы дипломатические документы пяти основных европейских держав (Германии, Франции, России, Англии и Австро-Венгрии). По подсчетам О. Холсти, в критический период, примерно месяц, предшествовавший развязыванию войны, министерства иностранных дел в этих странах получили от своих посольств 5620 документов, состоявших почти из 1,5 миллиона слов. Причем объем переписки резко возрастал по мере приближения кульминационной точки кризиса. Именно на эти дни падала необходимость принимать важнейшие решения. В расчеты политиков властно вторгся фактор времени, упустить его в беге к войне, естественно, представлялось безумным расточительством. Количество вопросов, ждущих решения, увеличивалось, а время, оставшееся для этого, сокращалось.

Исследования психологов (Н. Макворс и Д. Макворс) показали интереснейшую закономерность — если увеличить необходимость принятия решений в пять раз в данный отрезок времени, то количество ошибок возрастает в пятнадцать раз![4] Это частично объясняется тем, что во внимание принимаются не фактические данные, а стереотипы. Обдумывать решение просто нет времени, цепь умозаключений не строится, вместо нее вводится стереотип, отражающий не столько объективную реальность, сколько субъективное представление, в данном случае о противнике. А все это выпадает на долю людей, и без того находящихся под стрессом. Американский посол в Лондоне Пейдж оставил такую зарисовку германского посла Лихновского, от точности оценок которого в немалой степени зависели решения в Берлине: «В три дня (5 августа 1914 года) нанес визит германскому послу. Он спустился в пижаме, вид рехнувшегося. Боюсь, что он действительно может сойти с ума... бедняга не спал несколько ночей».