Знак Пути - Дмитрий Янковский

– Вышиб…

– Вот! Так что пусть всяк в своем доме сам хозяйство ведет. Пока не попросит о помощи. Но если из грязной избы зараза наружу расползаться начнет, тогда нужно палить этот дом со всем барахлом. А то и вместе с хозяином.

Микулка не ответил – спорить не время, а согласиться не мог. Надо будет подумать об этом.

Оказалось, что говоря о приличной корчме, Ратибор имел ввиду именно ту, в которой встретились в самый первый раз. Знакомый проулок, широкая улица… Только тогда Микулка подошел к крыльцу с другой стороны, а теперь княжий терем виднелся впереди, на высоком холме.

Ночь выгнала из дневных убежищ хмурых татей, прятавшихся в тенях переулков, крикливых зазывал на игру в кости, трудовой люд, уставший от монотонной дневной работы и теперь ищущий лихих ночных развлечений. Народу по улицам бродило не много, но сном и не пахло, ведь люди, как и все созданные Родом твари, делятся на тех, кого радует солнечный свет и тех, кого манит темная, опасная ночь.

Без оружия Микулка чувствовал себя неуютно. Не то что совсем беспомощным, но как путник без коня – уныло и грустно. Меч давно уже стал если не частью тела, то уж точно неотъемлемой частью души, а это без следа не проходит. И хотя раньше Витим частенько кликал его селянином, паренек чувствовал, что медленно и уверенно становится настоящим витязем. Но старое прозвище не звучало зазорным, было в нем сладкое созвучие с именем могучего богатыря Микулы Селяниновича, который, поговаривали, самого Муромца вместе с конем в кармане носил. Странно… И с такой силищей ни разу не брал в руки оружия. Или врут?

Тати безразличным взглядом проводили двух грязных оборванцев до дверей корчмы и Ратибор, чуть ссутулив плечи, кряхтя зашел внутрь. Микулка поразился, какой он сразу стал пожилой, дряхловатый и толстый, руки дрожат, а дыхание больное, сиплое. Вот мастак притворяться!

Корчма чуть не лопалась от наполнявшего ее люда, свободных мест и близко не видать, сидят кто где уместился, а корчмарь и прислуга еле протискиваются меж потных разгоряченных тел. Ровный безликий гул голосов превращал любой звук в бесформенное месиво, скрадывал и топил в себе без следа, а отсвет светильников мягко расползался через ароматную кисею дыма и пара, но мощные упругие тени выталкивали его откуда могли.

– Слишком много пришло волнений с поляками… – шепнул стрелок в самое ухо. – Вот народ и заливает их хмелем. Я тут разом столько посетителей отродясь не видывал!

– Зато хозяину какая выгода! – невесело усмехнулся Микулка. – Попробуй теперь ему объясни, что в городе лихо твориться, что захватчиков надо в шею. И сколько таких! Считай любой, кто трудится. Что кузнецы, что плотники. Всем работы прибавилось.

– Не трави душу! – зло отмахнулся Ратибор, пытаясь пробиться локтями к только что освободившемуся месту. – И ведь всяк думает, что именно ПОПРАВЛЯЕТ свои дела. Дурачье… Дальше носа не зрят! Сейчас получат копейку, а их дети потом до скончания века будут горбатиться. Копейка, данная другом, рубль сбережет, а гривня от недруга вывернет карманы на пять поколений вперед.

– Объяснить бы… – неуверенно вздохнул паренек.

– Ха! Так они тебя и послушали… Одно твердят – это, грят, все красивые слова, а нам, грят, детей кормить надобно, дети, мол, не понимают всех этих умствований. Им кушать хочется, калач на праздник, да сахарный пряник в ярмарочный день. Вот за эти пряники совесть быстрее всего и продается. Знаешь чем поляки страшнее любого врага?

– Силой…

– Вот и нет! Все враги, с которыми Русь сталкивалась, норовили отобрать. А эти ДАЮТ. Вот что страшно. Раньше враги секли тело, а эти взялись за душу. Надо вышибить их как можно скорее, да так, чтоб забыли сюда дорогу на несколько сотен лет. Авось, к тому времени русичи поумнеют. А так доверчивы слишком.

– Но детей действительно кормить надо… – призадумался молодой витязь.

– Надо! Но не лениться, а своим трудом это делать! Как же не понять того, что любая подачка начисто отбивает охоту трудиться? Начисто! Ум мыслит не как лучше что-то сделать, а как выпросить подачку побольше. А дальше все хуже и хуже, ведь по долгам завсегда платить придется, не сейчас, так потом, не деньгами, так чем-то иным. А платить не выйдет! Не выйдет, потому как своего уже ничего не останется – вся жизнь построена на подачках, отними их и все рухнет. Вот так в рабство и влазят. Сами свою же голову, да в цепи… Это чисто по русски, я тебе скажу! Нам после будет худо, но это лишь потом… Все понимают, что плохо, а берут, потому что так проще. Это наша земля радушная, богатая, разленила нас чуток… Все с неба валится! Дырку в земле прокопай – колодец, в лес выйди – зверь сам в руки идет… Но Боги, словно в противовес, дали нам великую страсть не сидеть на месте. Сделал одно дело, находится другое, а коль ничего добывать не надо, тепло и сыто, так душа начинает тянуться к чему-то и вовсе для других неведомому! Немецкий крестьянин что берет после работы? Тюфяк под голову и облака в небесах считает. Устал. А наш берет дудку, али гусли и сидит, парится, старается сыграть лучше, чем сосед, сплясать веселее, да спеть душевнее. А другие идут открывать неведомые страны, третьи пытаются смастерить что-то эдакое, чего досель не было.

– Не все… – нахмурился паренек. – Помнишь, что Черняк баял?

– Да… Вот только от тех, кто ничего не делает, ничего и не зависит. Лишь неугомонные, постоянно недовольные собой движут звездами! И другими людьми.

Они втиснулись на свободное место и Микулка удивленно поднял брови:

– Мир, видать, вообще вверх ногами обернулся… Погляди, Ратиборушко, кого уже можно в корчме узреть!

Он кивнул в сторону нахохлившегося, как вымокший воробей, перехожего калики – лоб прикрыт до бровей капюшоном драной хламиды, левая рука зажата в кулак и забинтована потемневшей от грязного пота тряпицей, а правая сжимает залитую пеной кружку. Сидит в середине лавки, значит давненько не двигался с места.

– Зря ты с такой неприязнью… – нахмурился стрелок. – У этих странных калик очень разные обеты бывают. Простым людям порой совсем не понятные. Каликами кто только не становится, да и причины, поди, у всех разные. Это князь может быть самозванным, а калика нет. Хош, сам оденься в рубище и вперед по пыльным дорогам! Вот только сил для этого может понадобится больше, чем просто мечом махать. Силы внутренней, незаметной.

– Ну все равно… Не ол же глушить, как сапожнику! Тьфу…

Ратибор не ответил, только усмехнулся страшноватой небритой мордой, да подозвал корчмаря, чтоб тот притащил что-нибудь.

Наконец друзьям удалось расчистить два места на столе, грубо распихав посуду с объедками, хотя чище от этого не стало – стол мокро и липко блестел, как деревянный мост после дождя. От моста его отличало лишь то, что под ним лягухи не квакали, да пока никто на телегах не ездил, а вот текло под ним густо. Микулка решил не выяснять что именно, просто чуть приподнял размокшие лапти.

Как только принесли мясо, Ратибор накинулся на него, словно не ел семь дней, да и Микулка старался не отставать, рвал зубами сочную печеную плоть, похрумкивал уложенными вокруг овощами. Увлекшись едой, он даже не сразу заметил пристальный взгляд, вцепившийся в них из под грязной холстины капюшона калики. А вот Ратибор почувствовал сразу, но лениво пожевывал, будто не подмечая, только тихонько пнул паренька под столом.

– Ого! – буркнул Микулка, пряча губы в кружке с пивом. – Глаз не спускает! И лицо что-то больно знакомое, хотя из-за грязи и не признать.

– Дуралей! – беззлобно ругнулся в тарелку стрелок. – Ты впрямь не узнал, что ли? Пойдем на выход! Быстро!

Он как бы лениво поднял лицо и громко выкрикнул:

– Эй, корчмарь! Я же просил молока с малиной! Долго мне ждать?

Окружающие пьяно заржали, расслышав такой заказ, сюда приходили явно за другим питьем. Но Ратибор словно и не заметил, рука подхватила принесенный хозяином кувшин за узкое горлышко, локти бесцеремонно пробили путь к выходу и засаленная тысячей рук дверь выпустила друзей под блеклое беззвездное небо. Стрелок ухватил Микулку за руку и оттащил на другую сторону улицы, теперь их, прислоненных к бревенчатой стенке, не отличить от другого люда, бродившего по ночному городу.

– Сейчас выйдет… – словно не замечая друга, шепнул Ратибор. – Наверняка ведь узнал, иначе чего глядел как сыч на мышку?

– Да кто? – попробовал все же выяснить Микулка, но тут распахнулась дверь и странный калика, ссутулив плечи, оглядел улицу.

– Мы тут! – громко позвал Ратибор, чуть выступив из тени.

Калика дернулся, будто спины коснулся злой хлыст, плечи чуть распрямились и ноги мягко ступили на голос. Он подошел вплотную, коротко оглянулся и как только тень полностью скрыла голову от посторонних глаз, скинул с лица капюшон. Грязная ткань неохотно сползла с жестких коротких волос и Микулка чуть чувств не лишился от неожиданности – на него глядело грязное, изможденное, заросшее грубой щетиной лицо повелителя половины известных земель, киевского князя Владимира.