Северная Аврора - Николай Никитин

– Нет, верно, Павел Игнатьевич… люди смеются… Ну что это? Мне Бородин сказывал, что вы Хаджи-Муратова ждете… Меня хотите с ним соединить. Да выйдет ли еще он? Это еще одна прокламация.

Комиссар не отозвался.

Когда он подходил к командному пункту, Крайнев снова начал:

– Честное слово, Павел Игнатьевич…

– Прекрати, – сказал ему Фролов и вошел в избушку командного пункта.

Драницын сидел у телефона.

– Ну, что там? – спросил Фролов.

– Сейчас тяжелые начнут, – ответил Драницын.

– Отлично! – сказал Фролов, садясь на скамейку и потирая посиневшие от мороза руки.

– Вы что же без Соколова сегодня? – спросил его Бородин, находившийся тут же.

– Он к матросам ушел.

Вдруг раздался глухой взрыв, настолько сильный, что пламя коптилки метнулось в сторону. Фролов вскочил и прислушался. Через несколько секунд раздалось еще два, менее сильных взрыва, а затем послышался прерывистый частый звук, похожий на бой огромного барабана. Это длилось несколько минут. Фролов быстро подошел к окну. Где-то далеко за Высокой горой по небу стлался огонь. Пламя растекалось все шире, поднимаясь к небу и застилая звезды. Зарево было огромное, дрожащее, оранжевое, смешанное с дымом.

– За Шолашами, товарищи… – сказал Драницын и, вздрогнув, взглянул на побледневшее от волнения лицо комиссара.

– Наши… – тихо сказал Фролов. Только это он и мог сейчас выговорить. «Как там они? – пронеслось У него в голове. – Как Леля? Люба?»

– В атаку! Давай теперь атаку, Драницын! Скорее атаку!

Драницын приказал открыть огонь. Через десять минут бойцы второго батальона и матросский отряд пошли в наступление. Но Высокая яростно огрызалась артиллерийским и пулеметным огнем.

Противник был еще силен. Он сосредоточил всю силу своего удара на наших окопах. Но бойцы уже покинули их и бежали вперед по снежному полю. Бешеный огонь противника снова заставил их прижаться к земле. Склон горы совсем обнажился. Снега не было. Будто гигантские плуги прошли здесь, выворотив камни, истерзав землю. Переждав несколько минут, бойцы снова поднялись и с криками «ура» бросились вперед.

Комиссар вместе с Крайневым приехал на правый фланг к бойцам первого батальона. Командир батальона Валерий Сергунько, стоя возле саней с боеприпасами, отдавал ротным последние распоряжения. Он был, несмотря на мороз, в одной гимнастерке, с винтовкой за плечом.

К Фролову подошел Черепанов.

– Знамя можно взять? – спросил он.

– Бери, – решительно ответил Фролов.

Артиллерийский огонь не ослабевал. Теперь Высокая горела так, что блики пламени ярко озаряли ее гористый склон. На краю деревни виднелись мечущиеся фигуры солдат. Все пылало: дома, сараи, блокгаузы. Однако противник еще отвечал. Пулеметы его еще работали. Но в их огне уже не было той силы, с которой американцы вели бой вчера.

Комиссар из снегового окопа лично наблюдал атаку бойцов.

Перейдя по льду через замерзшую Вагу, бойцы взбирались по склону горы, то и дело падая на землю и снова поднимаясь.

– Ур-ра! Даешь Шенкурск! – кричали они.

В нескольких шагах от Фролова шла группа с развевающимся красным знаменем. Нес его Черепанов.

– Под знамя, товарищи! – услышал комиссар голос Касьяна.

В ту же минуту он увидел, что Черепанов упал. Знамя накренилось, чуть не упало вместе с знаменосцем, но чьи-то руки схватили древко, и знамя снова двинулось вперед, освещаемое вспышками выстрелов. В этом неуклонном движении вперед было столько мощи, что громовое «ура» понеслось по наступавшим цепям.

Пулеметный огонь противника снова прижал бойцов к земле. Но знамя продолжало двигаться вперед. Фролов разглядел, что теперь его несет Касьян.

– Под знамя, товарищи! – снова донесся до комиссара охрипший, но все еще громкий юношеский голос.

Люди поднялись с земли и в едином порыве бросились вперед.

– Коммунисты, вперед! – крикнул Фролов. – Вперед, к проволоке! – Вытащив из кобуры револьвер, он взмахнул им. – Приготовить гранаты!

– Смерть интервентам!.. Да здравствует Ленин! Ура! – кричали бойцы.

Цепи двигались с неудержимой силой. Фролов видел, что теперь никакой огонь уже не способен остановить бойцов, что они сметут все на своем пути, что их воодушевление, их ненависть к врагу растут с каждой пройденной пядью земли.

Громкое «ура» снова прокатилось по склону горы. Впереди послышались взрывы. Это коммунисты подрывали гранатами остатки проволочных заграждений. Люди бросали на проволоку полушубки, ватники и шинели.

Первыми прыгнули в окопы противника бойцы Валерия Сергунько. Но американцы уже отступили, Драницын перенес огонь на вражеские тылы.

Бойцы ворвались в горящее селение. Следом за ними двигалось простреленное шенкурское знамя. Теперь его нес уже не Касьян Терентьев, а один из бойцов его роты, пожилой бородатый партизан в черном зипуне.

Через час после занятия деревни Высокой туда прибыл Драницын вместе со своим штабом. В деревне уцелело лишь несколько построек. В одной из них и разместился Драницын со всеми своими помощниками и телефонистами.

Фролов приказал Крайневу преследовать бегущего противника в сторону Шолашей направились две стрелковые роты под командой Валерия Сергунько.

Комиссару доложили, что Черепанов убит, а Касьян Терентьев ранен и отправлен в Березник. Но, как всегда в минуту боя, Фролов думал только о враге, с которым еще не были кончены счеты. Окрыленные победой, люди рвались вперед, не дожидаясь приказаний. Надо было добивать врага. Орудия продолжали стрельбу по тылам противника. В помощь Валерию лесными тропами была послана еще одна рота.

Фролов остановился в избе, судя по всему только что брошенной американскими офицерами. На столе еще стояли кружки с недопитым кофе и высокие тонкие бутылки с яркими цветными этикетками.

Фролов присел на покрытую пушистым ковром тахту и почувствовал, что встать уже не сможет. Так он и уснул, сидя на тахте и даже не расстегнув шинели.

Его разбудили среди ночи. Связной доложил, что Шолаши взяты и что оттуда доставлен старик лет семидесяти, который непременно хочет видеть комиссара Фролова.

Через несколько минут в дверях показался плачущий Тихон Нестеров. Он шел неестественно прямо, словно прислушивался к чему-то, и громко говорил:

– Павел Игнатьевич, где ты, родимый? Это я… Тихон-грешник идет…

Комиссар подбежал к нему. Тихон обнял его и троекратно поцеловал.

– Привел господь! – бормотал старик сквозь слезы. – Ночью Валерия видал… А где Любка, Андрейка?

Фролов понял, что Валерий ничего не рассказал Тихону.

– Люба в своей части… Андрей уехал… В Котлас. Ну, рассказывай, Тихон Васильевич, как здоровье? Что пережил? Как здесь очутился?

– Ангел водит… Мальчонку завел! – Тихон улыбнулся. – Протяну руку, батожком постучу – и смело иду! Слава богу… – говорил старик. – А как живу? Как возможно… До Плесецкой наши довезли меня по железке. А там побрел, как обещал товарищу Виноградову… Фронт перешел… Убогому не закроешь пути. Где пугнут, лесом бреду… Где открыто… Где подвезут… Где и свои ноги держат. Правду в глаза говорил людям… Не боялся! Что мне? Мне теперь, как дыханию, свободно, через все преграды иду. Ах, Павел Игнатьевич!.. Страшно живет народ, воем воет… Коли видал бы, как вчера батожьями лупили мужиков, баб гнали из Шолашей… Малых, больших! Старух, детей… Как сено палили! Последнее зерно не дали взять мужикам, все пожгли, злодеи. Картошку пожгли даже, господи… Как ревело все: и голодные люди и голодная перепуганная скотина; как последнее все рушилось и падало. А ироды с ружьями стоят, покрикивают… Петухов, кур стреляют! Тут камни расплакались бы и треснули бы от горя. На веки веков проклятие! Стоял я и думал: «Людие мои, дорогие мои людие!.. Неужели забудете, неужели простите?»

В избе собралось много народу. Командиры и бойцы с трепетом в душе слушали слепого.

– В Шенкурске не были, дедушка? – спросил Тихона молодой боец. – Что там делается?

– Нет, сынок… Не успел! Да, дружки мои… Из колодцев не пейте. Все испорчено. Зверь от злобы рыщет и себя в лапу кусает. А эти, выходит, подлее зверя… – Старик помолчал. – А где же все-таки Любка? – с беспокойством спросил он.

Комиссар на мгновение замешкался, переглянулся с Драницыным.

– Все в порядке… Воюет, – сказал он. – В роте… В передовой группе.

– И ничего? Жива, здорова?

– Отлично воюет, батя… Ты ею гордиться можешь! Ну, товарищи, дайте Тихону Васильевичу чего-нибудь закусить, – добавил Фролов, обращаясь к бойцам и желая отвлечь старика от дальнейших расспросов.

За едой Тихон рассказал о том, что недавно случилось на горе Высокой.

– В декабре набор объявили. Нашлись смелые, отказываться стали. Тогда похватали парней, отцов… Имущество и дома пожгли. Многие по миру пошли, Игнатьич! С ними и я ходил. Народ прокормит… Знаешь, Игнатьич, не покоряется русский мужик под чужеземную лапу! Нет! Ничем нас не возьмешь и не застращаешь! Народ наш смелый и гордый… Все вынесет, вытерпит и выгонит в море всех этих новых хозяев и тех, кто иже с ними, несмотря на ихние пушки. Кричат каманы:[6] «Вы все большевики!» Я раз не сдержал духу и ответил: «Да, все мы большевики! Ну, что? Стреляй!» Не посмели. Замахнулись только, чтоб по шее… Да кругом народ как закричал: «Не троньте убогого!..» Пришлось меня отпустить…