Северная Аврора - Николай Никитин

– Я перед партией, перед товарищами в ответе, тятя!

– То-то и есть. Ты слушай, что народ говорит…

– Ладно! – решительно сказал Яков. – Шеговары я возьму. Меня сейчас неудачи преследуют. Но будет и удача. Ты, тятя, не сомневайся… Слово мое свято. Худого ты про меня не услышишь.

На этом разговор оборвался. Отец полез на печь, а Яшка устроился на лавке, подложив под себя тулуп. Он смертельно устал и заснул сразу, будто в воду камнем ушел.

Под утро его разбудили голоса под окном. Он привстал, подышал на замерзшее стекло, растер иней пальцами и посмотрел.

По улице кого-то вели. Неизвестный был в кубанке и в коротенькой рваной бекешке, отороченной по бортам черным барашком. Яков еще не успел сообразить, что случилось, как в дверь застучали. Не надевая валенок, он бросился в сени. В избу с руганью и шумом ввалились люди из отряда. Они заговорили все разом:

– В полверсте от деревни поймали… Тебя ищет! Кто его душу знает? Может, ихний разведчик?…

Среди партизан стоял горбатый человек. Лицо у него было молодое. Он смело взглянул на Якова.

– Михаил?! – вскрикнул Макин, подаваясь вперед, и вдруг остановился.

– Нечего сказать, хороша встреча! – рассмеялся горбун. Но в скорбных глазах длинноволосого плечистого горбуна не было смеха. – Старому другу не веришь? Не Каин ли? Эх, Яшка… Уж во мне-то ты, пожалуй, мог бы и не сомневаться…

– Что ты, Миша! – смутившись, пробормотал Яков. – Садись, друг. А вы, ребята, идите… – сказал он партизанам.

Отец Якова с печи покосился на пришельца.

– Мишуха! – радостно закричал он, спускаясь с печки. – Во… И кости целы? Ну, мать, ставь самовар. Мишуха ведь это, не признали, что ли?

Михаил Смыслов действительно был старым другом Якова Макина. Когда-то, еще до революции, деревенский паренек Смыслов, начитанный и довольно развитой, помогал ему учиться.

Яков любил разговаривать с ним. Михаил много знал и невольно заражал его своей страстью к науке и книгам. Они читали вместе и подолгу беседовали о прочитанном. В восемнадцатом году Смыслов переселился в Шеговары.

Макин считал своего приятеля давно погибшим, а он вдруг объявился, да еще так неожиданно! Но пришлось ему, видать, плохо: лицо такое худое, что кажется прозрачным, глаза лихорадочно блестят…

– Искал я тебя, чертушку… Измучился, как собака! – сказал Смыслов, когда они сели за стол. – Слух-то про тебя идет по всей вселенной.

Яков потупился.

– Молодчага ты, хвалю! Знаю я, что ты делал налет на наши Шеговары…

– Да не вышло! – Яков махнул рукой.

Михаила старики усадили за стол. Смыслов долго рассказывал о своей жизни.

– Прямо объявлю, товарищи-граждане, петля… Не мне одному, конечно, а всему населению. Всех большевиков и вообще свободомыслящих, как говорится, похватали сразу… В Шенкурск, в комендатуру. А там и на Мудьюг, говорят. Таков ихний порядок… Без просвета живем…

Он тряхнул длинными волосами.

– Нет, вру, Яков! Есть просвет… Я затем и пришел… К тебе… Шестьдесят верст отмахал. Правда, и на подводе случалось ехать Я по лесному промыслу начал работать… В конторщиках! Так вроде командировочки у меня вышло. А то бы и не попасть. Но командировку-то я сам схлопотал… Историю одну задумал. Как ты отнесешься? – Горбун лукаво улыбнулся. – Есть, Яшенька, и у нас в Шеговарах боевая славная молодежь. Всю зиму мы тайком собирались, обсуждали положение… И оружие есть, крепко спрятанное. Еще с восемнадцатого года. В дело пустить хотим… Сейчас как раз подходящий момент. Бьют их наши-то… Слыхал ведь, поди?

– Знаю.

– Ну, так и в Шеговарах надо скорее кончить. Надо нам сговориться с тобой, Яша. Оружие имеется. Ребята хорошие, самоотверженные. Давай налет в одночасье делать… Мы с тылу, а ты с фронту.

– Это надо обмозговать, Миша. Сразу не решишь.

– Ну, это известно… А кто сказал, что сразу? Мозгуй… А народ верный. Уж за это ручаюсь. Шеговарский гарнизон – всего сто человек. Тут, коли умно обдумать дело… подпереть вовремя да нажать там, где у них слаба гайка… побьем, Яша! Ей-богу, побьем.

– Да кушай ты, Мишуха! – сказал старик.

– Спасибо, папаша. Я кушаю…

– Ты, Яшка, борешься… Эх, завидовал я тебе! А то под их властью чувствуешь себя последней скотиной. Башка тупеет. И кажется, что не выдержишь. Нищета, голод… Молодежь ищет выхода… Да и не только молодежь.

Недоверие, которое промелькнуло в голове у Якова, давным-давно рассеялось. Смыслов был паренек серьезный, и действительно задуманное им дело могло оказаться удачным.

– Добро ты задумал, Миша, добро… – сказал Яков. – А что бы ты делал, коли меня не застал?

– Надо было рисковать. Тебя ждут в Шеговарах.

– Уж и ждут, – проворчал старик, в глубине души довольный за Якова.

– Ждут, папаша, не вру… Я до некоторой степени могу считать себя посланцем народа.

– Да, это-то – дело понятное, – соглашаясь, проговорил старик. – К примеру, возьми Коскары! Ни один мужик не выдаст, что здесь Яшка бывает.

– Народ измучился, отец, – сказал Смыслов. – Все с нетерпением ждут той минуты, когда власть этих варягов будет сброшена…

4

Командование Важской колонны еще несколько раз предпринимало атаки на Высокую гору. Бойцы дважды врывались в деревню, но закрепиться в ней так и не удалось. Американцы по-прежнему удерживали за собой эту ключевую позицию на подступах к Шенкурску.

Наступило двадцать третье января.

Весь этот день Важская колонна провела в приготовлениях к решительному штурму. Все словно сговорились, что сегодняшний ночной бой должен быть последним, что как бы там ни было, а Высокую гору сегодня ночью необходимо взять.

Весь день сыпал снег. Даже на тракте лошади вязли в сугробах. Но, несмотря ни на что, снаряды и патроны подвозились, орудия меняли огневые позиции, люди лихорадочно готовились к решительному бою.

Комиссар собрал у себя политработников и отдал распоряжение, чтобы с бойцами были проведены беседы о значении предстоящего ночного штурма.

Одну из таких бесед проводил Касьян Терентьев, назначенный политбойцом в первый батальон.

Юное лицо Касьяна разрумянилось не столько от мороза, сколько от волнения. Большинство бойцов было гораздо старше его, и он боялся, что его не станут слушать.

– Товарищи, – начал он, покраснев и тщетно стараясь придать своему голосу необходимую твердость, – сегодня великий, можно сказать, день…

Он умолк и с тревогой оглядел бойцов. Одни слушали внимательно, с полным доверием, другие улыбались, но добродушно.

– Казалось бы, что такое Шенкурск, товарищи? – приободрившись, объяснял парень. – Лесная глушь! Леса да болота! А ведь именно о нем наши комиссары с товарищами из Москвы беседовали…

Пожилой бородатый партизан сочувственно кивнул ему.

– Да разве сам Владимир Ильич об этом не знает… – уже уверенным тоном, баском сказал Касьян. – Вот я и говорю, что бой, в котором мы сегодня будем участвовать, – это исторический бой. На всю жизнь… Для потомства! Детям будем сказывать… Есть что!

От сердца сказанные слова Касьяна взволновали бойцов.

– Вправду, сынок, – тихо проговорил бородатый партизан. – Такое дело не забудется.

– Некоторые говорят, – продолжал Касьян, – что у американцев столько пушек, что нам не пройти. Сегодня я был в штабе. Комиссар Фролов сказал: «Дадим такой огонь, что бойцы как по пашне пойдут». А наш комиссар слов на1 ветер не бросает…

Наступил вечер. Час штурма приближался с каждой минутой, но на этот раз Фролов волновался меньше, чем обычно. Конечно, он не мог поручиться, что разгром Высокой обеспечен. Мало ли какие неожиданности бывают в бою. Однако он сделал все возможное, принял все меры, которые следовало принять… Комиссара беспокоило только то, что диверсионная группа словно канула в воду. Шел уже второй день, а никаких известий о ней так и не поступало. Никто не слыхал взрыва, а не услышать его здесь, под Высокой, люди не могли.

«Попались», – с тревогой думал Фролов. Теперь он уже упрекал себя, что затеял это дело да еще втянул в него Любу и Лелю. По лицам окружающих его людей он видел, что и они думают о том же.

Драницына, к счастью, рядом не было. Но, прощаясь с ним на батарее, он понял его молчаливый взгляд.

Обо всем этом Фролов размышлял, возвращаясь на командный пункт. Он ехал верхом по заснеженному ночному лесу. За ним следовал Крайнев.

До начала штурма оставались считанные минуты. Не доезжая до командного пункта, Фролов и Крайнев отдали своих лошадей конным разведчикам и пошли пешком.

В лесу среди голых березок сидели на снегу бойцы.

– Вот бы и мне с ними пойти, – сказал Крайнев. – Я людей своих спешил на всякий случай, товарищ комиссар.

Фролов молчал.

Крайнев неспроста завел этот разговор. Ему было стыдно, что его отряд до сих пор не принимает прямого участия в боевых действиях, а выполняет только отдельные поручения.

– Нет, верно, Павел Игнатьевич… люди смеются… Ну что это? Мне Бородин сказывал, что вы Хаджи-Муратова ждете… Меня хотите с ним соединить. Да выйдет ли еще он? Это еще одна прокламация.