Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

– Значится, ты бежать отселева предлагашь? – наконец серьезно спросил казак.

– О том токо и мыслю, – так же серьезно ответила женщина, – сплю вота и завсегда себя свободную вижу!

– Што ж, выходит, я помочь те в том должен?

– И не токо. Ты должон со мной уйтить тож! Без тя с дитем мне не добраться до местов родимых!

Гурьян насупился. Эта бабенка слишком много позволяет себе, пора одернуть ее. Но казак не знал, как это сделать. И ссориться не хочется, правду она говорит. И неужели действительно есть смысл попробовать поддаться ее уговорам?

– Хошь – верь, хошь – нет, но бежать отсюдова невозможно, – сказал он с грустной улыбкой на лице. – Много пробовало, да все обратно здеся оказались. И жизня ихняя апосля хужее стала. Я вота живу, никому не мешаю, и мне никто. И почему энто ты удумала, што бежать мя уломашь, как дитя неразумное? Ведь щас мне и здеся хорошо!

– Да хто те тако брякнул, што хорошо энто?

– Сам сее ведаю! – все-таки возмутился Гурьян. – Поборол медведя, да и дело с концом. Ни клят те, не мят.

– Энто покуда какой другой зверюга тя не придавит, – возразила Матрена. – Кости-то перемелит, хорошо, коли жив останешся. Но тады кому нужон-то будешь?

– Знать, ты предлагашь бежать?

Женщина молча кивнула. Очевидно, она придавала своей безумной затее большое значение.

– Ну а ежели вота я возьму и соглашуся. – Казак даже удивился своим словам. – Ну а коли словят в пути?

Матрена слушала его с таким видом, будто жалеет и даже презирает сомневающегося Гурьяна.

– Што тады нас ожидат, ты мыслила?

– Мне думатся, што сее испробовать надо, – снисходительно и мягко настаивала на своем женщина. – Хватит, натерпелась я всего! Кады думашь о том, веришь, што исполнится, а ежели веришь, то постарашся вовсю. – И она доверчиво улыбнулась казаку.

Гурьян молчал. Его раздражало, что Матрена поучает его и что ему нечего противопоставить здравым рассуждениям женщины, что в разговоре она взяла верх над ним. «Чертовщина то все», – убеждал он себя, но мыслил уже в ином, указанном Матреной, направлении.

– Энто ты натерпелась, не я, вот и беги! – наконец раздраженно сказал он. – Бешеной собаке семь верст не крюк.

– Што ты мелешь?! – продолжила нажим женщина. – Причем здеся собака и крюк? Просто ежели человек, казак к тому ж, не мечтат о доле лучшей, не зрит перед собой цели, не желат сделать жизнь свою свободной на родине, а не на чужбине, – энто никчемный, мелкий человек.

– Вот спасибочки, сказанула.

– А то как же? И спасибочки твои не к месту здеся. Ты ж, ей-богу, никчемный человек. Себя токмо и зришь, а боля ниче округ. Вроде как отгороженный какой-то.

– Ну и зла ты, зараза! Поди, и муженька свово завсегда так вота увещевала?

Матрена запнулась, покраснела и сказала:

– Што ты мелешь, не осмысливаю я. А муж мой Антип – казак боевой, настоящий супротив тя, увальня. Ево ни за што не пришлось бы упрашивать. И у врага ни за што жить бы не стал.

И Матрена, высказав все, заплакала.

Гурьян присел на скамью униженный, потрясенный. Если бы женщина не заплакала, он бы, наверное, разозлился и накричал на нее. Но Матрена плакала от стыда за него. И ему самому хотелось плакать, вот только мужское достоинство не позволяло.

– Принес же тя чертяка! – сказал он и глубоко вздохнул. – Ну все, довольно. Ежели и впрямь бежать удумала, утирай слезы и покумекаем.

– Я ужо много раз все обдумала, – почувствовав себя победителем, устало сказала женщина.

– И што, осталось токо взять и утекать?

– Да, но не щас. Но скоро! Пока живот ползти не стал.

– Дык… ты што энто, ешо брюхата? – удивился Гурьян.

Матрена кивнула.

– И хто это тя обрюхател? – округлил глаза казак, даже не понимая, что задает неуместный вопрос.

– Ты, Гурьяша, – печально улыбнулась женщина. – Зараз апосля нашей свадьбы скоморошной. Вот потому и пришла я за помощью к тебе, казак, раз во мне плоть наша.

3

– Ружо отдай, мать твою! – Кочегуров выхватил из рук коренастого мужика старенькое ружье и воткнул его стволом в снег. Держа саблю наперевес, он поочередно осмотрел три заросших лица, потом, отойдя назад, осмотрел их крепкие, одетые в рванье фигуры.

Вид плененных мужиков вызвал у есаула лишь горькую ухмылку. Злость прошла сама собой. Грязные, оборванные, заросшие щетиной пленники являли собой печальное зрелище. Они ежились на морозе, но не проявляли никаких признаков агрессивности. Скорее всего, они боялись, крепко боялись Кочегурова и его грозной сабли. А сильнее всего боялись мужики смерти, которая, как они думали, пришла за ними из леса в образе разгневанного казака.

– Как звать? – спросил есаул, коснувшись кончиком сабли мужика, стоявшего слева.

– Пантелей я, Поспелов.

– Откель забрел сюды, чадо Хосподне?

– С Волги мы, беглые.

– Крепостные значит? – понимающе кивнув, спросил Кочегуров.

Пантелей пожал плечами:

– Барыни Савиной мы холопы. Крепостные – то для нас много. Мы нихто были. Ни человек, ни скотина. Тени. И есть человеки, и нету их.

Есаул покачал головой и коснулся саблей широкой бороды пленника, стоявшего посредине.

– А ты хто будешь?

Мужик вздрогнул, втянул голову в плечи и, поправив на голове непонятное изделие, смутно напоминавшее головной убор, гундося, сказал:

– Андрон Скородумов я. Тож беглый.

Пленник вздохнул. Задвигался, будто собираясь отойти, но не отошел. Кочегуров смотрел на него с любопытством. Столько унижений, должно быть, вынес этот забитый, угрюмый и странный человек! И кто он?

– Андроха тож со мной на барыню пуп драл, – продолжил за Скородумова Пантелей. – И Кузьма тож…

– А ну замолчь. – Есаул грозно рыкнул на Поспелова и коснулся саблей живота третьего мужика. – Знать Кузьма ты, а фамилия?

– Нечаев, – гаркнул тот, как новобранец перед командиром.

– Тож беглый поди?

– Ага. От барыни Савиной Пелагеи Степановны!

– И што ж вас в наши края дикие потянуло? – Кочегуров опустил саблю, но из осторожности в ножны не убрал. – До Дону бежать гораздо ближе.

– А толку што, – за всех ответил Пантелей. – Тама государевы кордоны на кажном шагу. Отловят и к барыне зараз возвернут. Ну а та шкуры с живых содрать прикажет!

Есаул взглянул на его руки. Худые, узловатые, натруженные и беспокойные. Сколько эти руки переделали работы? Наверное, очень много. «Тень. И есть человек, и нету».

– Што ты скажешь? – Кочегуров обратился к Кузьме Нечаеву.

– Ня знай, – выдохнул тот и прикрыл лицо, словно ожидал удара. – Пантелей позвал в Яицк тикать, я энто с ним и подался.

– Казаками, значится, стать захотели, – беззлобно усмехнулся есаул.

– Хоть кем, – вздохнул отрешенно Пантелей. – Выбирать не приходилось. Либо