Война короля Карла I. Великий мятеж: переход от монархии к республике. 1641–1647 - Сесили Вероника Веджвуд

этот комитет, названный «Комитетом по защите заморских предприятий англичан», входили также Вейн и Кромвель. Несмотря на возникавшие время от времени разногласия, все они, как и Джон Пим, свято верили в правоту и значимость колониальной экспансии, направленной против Испании.

Юридические знания Сент-Джона и его острый логический ум были весьма полезны партии Пима, но любили его далеко не все. «Смуглый и хмурый лицом, очень гордый, водящий знакомство лишь с теми немногими, кто разделял его настроение и склонности», он не был тем человеком, который после Пима мог бы взять на себя роль лидера. Совсем другим был его главный товарищ по палате общин молодой сэр Гарри Вейн. Его долгие годы называли «молодым», чтобы отличать от отца, старого сэра Гарри, но в то время он действительно был молод, около тридцати. Сын королевского чиновника, воспитанный в элегантном обходительном обществе, Вейн на всю жизнь сохранил изящные манеры, приобретенные в юности, и в тех случаях, когда его сердце не было глубоко затронуто, ловко находил способы управлять людьми. Однако в том, что касалось его религиозных чувств, он мог быть бескомпромиссным до фанатизма, и когда видел, или думал, что видит, какую-то желанную цель, то мог быть на удивление неразборчив в средствах. В детстве Гарри отличался веселым нравом и, по его собственным словам, был «предан доброму товариществу», но в пятнадцать лет пережил религиозную Реформацию и после этого, к большому разочарованию своей светской семьи, следовал внутреннему духовному свету, в какие бы переделки это его ни заводило. «Я, слава Богу, никогда не сделаю ничего, – писал он своему отцу, когда начались проблемы, – что противоречило бы моей чести и совести и за что я не был бы готов страдать». Такое умонастроение Вейн сохранил до конца своих дней. Но он был более интеллигентным, склонным к рефлексии и во многих отношениях более толерантным, чем большинство пуритан. Начитанный, наделенный беспокойным пытливым умом, мучимый сомнениями и открытый новым идеям, Гарри Вейн казался своим критикам переменчивым и бесчестным, но друзья знали его как человека, который искренне стремился постичь неуловимую истину. В качестве парламентского лидера он обладал обаянием и умением убеждать людей, которого недоставало грубоватому Кромвелю и неприступному Сент-Джону, к тому же был прекрасным оратором, спокойным, четким и рациональным. Несмотря на то что его неправильные черты – большой нос и светлые глаза навыкате – нельзя было назвать привлекательными, когда он начинал говорить, его лицо оживляло искреннее воодушевление, что вкупе с модно причесанными кудрями и хорошей фигурой оставляло яркое и приятное впечатление.

Вейн зафиксировал официальное заключение альянса с шотландцами, хотя ковенантеры понимали, что его религиозные симпатии не полностью соответствуют их собственным. Знали они и то, что представления Сент-Джона и Кромвеля от них еще дальше. Но на тот момент самым главным как для ковенантеров, так и для парламентариев являлась военная победа.

IV

До победы, казалось, еще далеко. Флот, который из-за действий роялистов с Запада и дюнкеркских пиратов был разбросан в разные стороны, не мог ни защитить суда лондонских купцов, ни предотвратить доставку войск из Ирландии. В Мидлендсе силы парламента были слишком слабы, чтобы остановить двигавшегося в направлении Чешира лорда Байрона, который расчищал ирландским войскам путь в Оксфорд. Вскоре, понадеявшись на раздоры и уныние в стане врага, маркиз Ньюкасл попытался подкупить полковника Хатчинсона, чтобы тот сдал замок Ноттингем. «Вам больше пристало бы, – ответил Хатчинсон, – прийти с десятью тысячами вооруженных солдат, чтобы штурмовать наши хорошо укрепленные стены, чем устраивать осаду честного сердца с помощью презренного золота». Высокое благородство этого ответа было сокрушительным, но сам факт, что подобное предложение было сделано, указывал на слабость парламентской партии.

В начале декабря Хоптон, с некоторым трудом наступавший по раскисшим грязным дорогам, где его орудия скользили и застревали в грязи, обошел Уоллера с фланга и добрался до Суссекса. Это имело существенное значение не только потому, что представляло серьезную угрозу Лондону, но и потому, что основную часть своего оружия парламент привозил из литейных мастерских суссекского Вельда. В промежутке между смертью и похоронами Пима Хоптон завладел мощным замком Арундел. Он оставил в Элтоне отряд под командованием лорда Кроуфорда, поручив ему вести наблюдение за Уоллером. Кроуфорд, которому не хватало спиртного и, судя по всему, благоразумия, послал к Уоллеру за вином, обещая взамен прислать жирного быка. Уоллер прислал вина, но Кроуфорд отказался отдавать быка и предложил, чтобы Уоллер сам забрал его, если посмеет. Уоллер, который воспользовался этим обменом любезностями, чтобы осмотреть позицию Кроуфорда, сразу пошел в атаку. Кроуфорд оказался абсолютно не готов к нападению и сбежал с кавалерией, оставив пехоту саму заботиться о себе. Один молодой офицер, капитан Доуз, со своими людьми организовал в церкви Элтона героическую оборону и отбивался, пока не был убит в алтаре, а оставшиеся в живых солдаты – окружены. Однако сам город и все, кто был внутри его, стали легкой добычей. Уоллер захватил больше 500 пленных, из которых по меньшей мере 100 человек записались в его войска. Остальных отправили в Лондон, где провели по улицам для демонстрации своей победы.

Теперь дорога на Суссекс была свободна. Уилмот, отправленный с отрядом оксфордской кавалерии остановить Уоллера, не смог его задержать, и войска парламента, воодушевленные успехом и добычей, устремились в Суссекс вслед за Хоптоном. В море грязи, под проливным дождем они выбили кавалеров из города Арундел и заперли их в замке. В гавани Арундела они остановили фламандский корабль, направлявшийся в Испанию. Среди прочего корабль вез картину, изображавшую свадьбу святой Урсулы, которая предназначалась для церкви в Севилье. Это полотно, несмотря на протесты наиболее интеллигентных парламентариев, какое-то время выставлялась в Лондоне как картина, изображавшая короля Карла и королеву Генриетту, передающих Англию в качестве подарка римскому папе.

Тем временем в Оксфорде оформилась будущая политика короля. На третьей неделе декабря из Шотландии прибыли братья Гамильтон и, к своему большому удивлению, были сразу же арестованы. Теперь, желая посоветоваться с шотландцами, король консультировался с Монтрозом, Огилви и младшим сыном Хантли, лоялистом Эйборном. Они заклинали его не доверять Гамильтонам, и в процессе расследования обнаружилось достаточно доказательств, оправдывающих их арест. Карл отказался даже видеться с Гамильтоном, хотя, к своему большому сожалению, не мог забрать назад герцогский титул, которым пожаловал его в начале прошлого лета в полной уверенности, что он не допустит вовлечения шотландцев в войну. Гамильтона спешно перевезли в надежное место в Бристоле. Но его младший брат, переодевшись, бежал в Лондон, где открыто примкнул к ковенантерам. «Бог спас его не только от