Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

Деньги на поездку? Но ведь к его услугам преданный Верде, этот добрый гений! Верде сам сидел без гроша, он обратился к барону Джеймсу Ротшильду, тот дал необходимую сумму, но при этом присовокупил: "Будьте осторожны с господином де Бальзаком, он весьма легкомысленный человек". Легкомысленный человек, отличавшийся к тому же чудовищной расточительностью, прикатил в Вену в наемной коляске в сопровождении своего камердинера Огюста. В замке Вайнхейм, близ Гейдельберга, друг Бальзака князь Альфред Шенбург представил его леди Эленборо, необыкновенной красавице, которая неизменно была окружена толпою обожателей и не чуждалась галантных приключений; после встречи с Бальзаком она не сомневалась в том, что помогла французскому романисту создать образ Арабеллы, леди Дэдли, одной из героинь "Лилии долины" (читатель позднее увидит, что Бальзак списал эту англичанку с другой женщины, близко ему знакомой). "За те два часа, которые я провел в парке у леди Эленборо, пока этот глупец, князь Шенбург, волочился за нею, и во время обеда я полностью разгадал эту женщину". Остановка в Вайнхейме была весьма полезной для Бальзака, ибо - помимо знакомства с "Арабеллой" - он сочинил там "письмо-исповедь" для своего романа "Луи Ламбер": то было весьма расплывчатое изложение философской доктрины этого героя, но Бальзаку оно казалось гениальным. Он нацарапал текст, сидя на скамейке в парке, и позднее включил его в книгу.

Проехав через Штутгарт и Мюнхен, он прибыл в Вену, где Ганские заказали для него комнату в гостинице "Золотая груша" на Ландштрассе. Встреча влюбленных была далеко не так безоблачна, как в Женеве. Еву Ганскую переполняло глухое недовольство, к тому же им никак не удавалось остаться наедине; Бальзак умудрился тайком сорвать несколько поцелуев. Пламенное сердце и слишком живое воображение - зловещий дар богов, если нельзя добиться полного счастья, отвечающего безмерности желаний. Бальзак послал Ганской "письмо от человека грязного и беспардонного", по нему можно догадаться об оскорбительных упреках с ее стороны. "Я вовсе не грязный человек, но, конечно, человек глупый, ибо никак не возьму в толк того, о чем вы изволите говорить".

Венские аристократы, все без исключения читавшие Бальзака, стремились им завладеть. Он уступал их учтивым домогательствам, но старался оградить часы своей работы и не отступать даже тут от своего почти монашеского образа жизни.

Бальзак - госпоже Ганской:

"Я не могу работать, зная, что мне надо куда-то идти, и никогда не сажусь за письменный стол на час или на два. Вы все так хорошо устроили, что я улегся в постель только в час ночи... Я собирался утром полюбоваться Пратером, когда там еще никого нет. Если бы вы пожелали отправиться туда вместе со мной, было бы очень мило; поскольку я лишь завтра примусь за "Лилию долины", мне придется работать поначалу по четырнадцать часов в сутки, чтобы наверстать упущенное. Я поклялся либо написать эту книгу в Вене, либо броситься в волны Дуная".

Тем не менее Бальзак был польщен приемом, который оказал ему австрийский канцлер князь фон Меттерних: с этим человеком благодаря знакомству с некоторыми дамами (герцогиней д'Абрантес, маркизой де Кастри) Оноре связывали общие лирические воспоминания. Госпожа де Кастри возложила на него тайную миссию - она хотела, чтобы Бальзак переговорил с канцлером о ее незаконнорожденном сыне. Роже фон Альденбурге, которому канцлер доводился дедом. Княгиня Мелания фон Меттерних писала в своем дневнике:

"20 мая 1835 года. Сегодня утром Клемент [ее супруг, князь фон Меттерних] виделся с Бальзаком. Канцлер обратился к нему с такими словами:

"Сударь, я не читал ни одной вашей книги, но я вас знаю, для меня ясно, что вы безумец или же человек, который потешается над другими безумцами и стремится исцелить их с помощью еще большего безумия".

Бальзак ответил, что князь совершенно прав, что именно такова его цель и он непременно ее достигнет. Клемент был очарован манерой писателя смотреть на вещи и судить о них".

В самом деле, политические воззрения Бальзака и политические воззрения австрийского канцлера неплохо-уживались. Сама же княгиня фон Меттерних нашла, что Бальзак "прост и добр, но одет совершенно немыслимо".

Князь Феликс фон Шварценберг сопровождал Бальзака на поле сражения при Ваграме. Семейства Шенбург и Киселевых оспаривали друг у друга честь принимать писателя у себя. Он виделся также с ученым-ориенталистом бароном Иосифом фон Хаммер-Пургшталем, который перевел по его просьбе на арабский язык знаменитую надпись из "Шагреневой кожи". Она великолепно зазвучала по-арабски благодаря "афористической краткости" этого языка. Правда, согласно тексту романа, надпись была сделана на санскрите, однако Хаммер-Пургшталь санскрита не знал. Какая важность! Кто заметит разницу? Барон подарил Бальзаку драгоценный талисман - перстень-печатку Бедук - и сказал при этом: "В один прекрасный день вы оцените значение скромного дара, который я вам вручаю". Семя упало на благодатную почву. Вскоре Бальзак уже всем рассказывал (сам этому веря), что его замечательный перстень некогда принадлежал пророку Магомету, что он был похищен англичанами у Великого Могола, который предлагал в обмен на него груды золота и алмазов. Бедук восходит прямехонько к Адаму. Бедук может сделать человека невидимкой. Бедук приносит счастье в любви. Бедук исцеляет от всевозможных недугов. Еще одна таинственная сила прибавилась к тем, которыми (как не без основания считал Бальзак) он был наделен. Барон фон Хаммер, намекая на гигантский труд своего гостя и на множество созданных им героинь, сравнил писателя с "Гераклом, который в одну ночь лишает невинности пятьдесят девственниц".

Астольф де Кюстин, находившийся в Вене одновременно с Бальзаком, отметил необычайный успех, каким там пользовался писатель; но в письме к Софи Гэ Кюстин писал:

"Наш друг поставил меня в затруднительное положение: он познакомил меня с некой полькой, весьма остроумной дамой из степей Украины и самой ученой женщиной с берегов Дона, которой перед тем сказал, будто я самый красноречивый человек, которого он когда-либо встречал. Я не знал, что сказать; если бы я прислушался к голосу гордости, то поступил бы по примеру нынешних светских людей и не раскрыл бы рта. Вместо этого я старался держаться как можно любезнее, но все время, чувствовал себя так, словно играл роль. Мне казалось, будто я разучиваю все одни и те же гаммы. Поэтому я не мог вести себя естественно в обществе этой дамы, которая, впрочем, особа весьма благовоспитанная".

По мнению Кюстина, у Бальзака на этот раз не хватило такта: гений и такт не всегда уживаются.

Между тем Ганские готовились возвратиться в свое украинское царство, а Бальзака все призывало в Париж. Впрочем, ему даже хотелось туда вернуться. "Посылаю вам тысячу поцелуев, ибо мною владеет столь сильное желание, что все мимолетные ласки только разжигают его. Видно, нам не удастся побыть наедине ни одного часа, ни одной минуты. Эти препятствия до такой степени воспламеняют меня, что, думается, мне стоит ускорить свой отъезд". Да вот беда: он израсходовал все наличные деньги, а надо было уплатить за номер в гостинице да еще предстоял обратный путь. Но это пустяки: вексель на имя Верде все разрешит. Венские Ротшильды охотно учтут его. Что касается Верде, то он удержит эту сумму из гонорара за "Лилию долины", а если у него не найдется свободных денег, пусть обратится к госпоже Сюрвиль. Верде оплатил вексель, и Бальзак превозносил его за это до небес: "Поверьте, друг мой, отныне мы с вами связаны и на жизнь и на смерть".

Пребывание в Вене принесло Бальзаку по крайней мере ту пользу, что он ощутил степень своей известности. Когда он выходил с концерта, какой-то студент поцеловал ему руку. Европа любила его, люди обставляли свои покои "на манер Бальзака". Созданный писателем мир покорил планету.

Париж. Улица Батай. Июнь 1835 года. После блестящей венской интерлюдии Бальзак снова взваливает ношу на плечи. Если верить тому, что он пишет госпоже Ганской, то родные сразу же по приезде доставили ему большие огорчения. "Ни к чему не пригодный" Анри грозил пустить себе пулю в лоб, тогда как ему просто надо было трудиться. Сестра Лора была, видимо, тяжело больна. "Дорогая, любимая матушка" совсем потеряла голову от горя. Конечно, он все несколько драматизирует, чтобы растрогать Эвелину, не подававшую признаков жизни. Желая узнать о ней новости, Бальзак советовался с "ясновидящей".

"Она сказала, что вы написали в Париж и справлялись обо мне... Она нашла, что сердце у вас несколько расширено... но никакой опасности нет. Ваше сердце, как и ваше чело, развито больше, чем у прочих смертных. Я испытывал настоящее умиление, когда она сказала мне тем торжественным тоном, какой свойствен ясновидящим: "Особы эти сильно к вам привязаны, они вас по-настоящему любят".

В будуаре, выдержанном в бело-розовых тонах, этот человек во всеоружии своей мысли, чернил и бумаги яростно боролся, заделывая бреши в своем бюджете, тут же возникавшие вновь. Лора Сюрвиль поступила безрассудно. В отсутствие Бальзака ей пришлось помочь Верде уплатить по векселю, и она отнесла в ломбард столовое серебро, которым так дорожил ее брат!