Прометей, или Жизнь Бальзака - Андрэ Моруа

И все-таки он не сдается. В его распоряжении есть крайние средства: во-первых, можно выпустить новое издание юношеских романов, подписанных псевдонимом "Орас де Сент-Обен". Скажут, что автор - он. А он станет отрицать. Никто не поверит? Не велика важность. Ведь ему предлагают 10000 франков. Во-вторых, он может на свои средства издать третий десяток "Озорных рассказов", а потом уступить весь тираж за более высокую цену Верде. Кроме того, когда госпожа Беше полностью распродаст "Этюды о нравах", их можно будет предложить другому издателю за 45000 франков.

Стало быть, он богат. Почему бы не приобрести наконец собственный дом? Недвижимость необходима ему для избирательного ценза; это нужно для его политической карьеры, ведь он лишается ценза из-за того, что госпожа Бальзак вздумала вдруг продать свой дом. Увы! На самом деле в декабре 1835 года пассив его баланса составляет 105000 франков. Если исключить из них 45000 франков, которые Бальзак должен матери, то остается все же 60000 франков долга посторонним лицам и издателям. Верде, этот ангел-хранитель в обличье книгоиздателя, находится при последнем издыхании. Но разве у Оноре нет чудодейственного перстня Бедук? Какой-нибудь счастливый случай непременно спасет и автора, и издателя. Бюлоз, начавший публиковать в своем журнале "Серафиту", отказался печатать продолжение романа, ибо читатели ничего не могли понять в этой "несусветной галиматье". Верде "берет произведение" и выпускает его вместе с "Луи Ламбером" и "Изгнанниками" в одном томе под общим названием "Мистическая книга". Разрыв со всемогущим Бюлозом казался сущим безумием. Но Верде не скупится на объявления, а ссора с прежним издателем, о которой раструбили газеты, послужила неплохой рекламой. Первое издание "несусветной галиматьи" быстро расходится. Вновь появляется надежда. "Таких книг, как "Горио", можно написать много; "Серафиту" создают только раз в жизни".

Но три месяца спустя наступило разочарование: "Мистическая книга" особого успеха тут не имеет. Второе издание распродается туго". Госпожа де Берни писала из своего уединения суровые письма.

"Только она одна имела мужество говорить мне прямо, что речь ангела смахивает на речь гризетки; начало книги казалось мне хорошим, но теперь, когда появился конец, оно выглядит мелким, и я сам вижу, что нужно нарисовать обобщенный образ женщины, как я это делал, создавая другие образы произведения. К несчастью, мне понадобится полгода для этой переделки, а тем временем люди с возвышенной душою станут упрекать меня за погрешности, которые бросаются в глаза".

Правда, ревностный католик Томасси, прочитав "Серафиту", приехал в столицу, чтобы обнять Бальзака; правда, выдающийся ученый Жоффруа Сент-Илер, которым некогда так восхищался юноша Бальзак, взял эпиграфом для своего капитального труда "Синтетические, исторические и физиологические понятия натурфилософии" фразу, заимствованную из "Мистической книги": "Наука едина, а вы расчленили ее". При этом ученый прибавил: "Я обязан этим эпиграфом одному из величайших писателей нашего века". Однако госпожа Ганская, которой была посвящена книга, получив рукопись, переплетенную в лоскут материи, отрезанный от ее серого платья, "так легко соскользнувшего на паркет" в Женеве, хранила молчание, тревожившее автора. Грозная тетушка Розалия Ржевусская, по-прежнему враждебно относившаяся к французу, любовнику Эвелины, посеяла в душе Ганской сомнения в ортодоксальности "Серафиты"! В конце концов Ева написала об этом Бальзаку. Он возмутился: "Ни один из авторов религиозных книг не доказывал с большей энергией существование Бога". Разумеется, Сведенборг не исповедовал религию апостола Петра и Боссюэ. "Ваша тетушка напоминает мне убогого христианина, который, увидя, что Микеланджело рисует в Сикстинской капелле голую женщину, с возмущением спрашивает, как это папы позволяют украшать стены собора Святого Петра столь возмутительными изображениями?.. Путь к Богу лежит через веру более возвышенную, чем вера Боссюэ; это вера святой Терезы и Фенелона, Сведенборга, Якова Беме и Сен-Мартена".

Короче говоря, Эвелина исповедует догматы римско-католической церкви; Бальзак - последователь Сведенборга, но он рассматривает католицизм как поэзию и "могучее оружие в борьбе духа и плоти". Разве не доказывает "Лилия долины", что Бальзак признает величие римской церкви не меньше, чем та, что стремилась "обратить его в истинную веру"? Отныне он отваживается полемизировать с владелицей Верховни, соблюдая, однако, при этом должную учтивость и постоянно напоминая о своей любви.

XX. УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ

Все, что делаешь, надо делать хорошо,

даже если совершаешь безумство.

Бальзак

Всем членам "небесного семейства" была присуща общая черта невероятная способность создавать себе иллюзии. Они предпочитали свои упования реальности и, точно дети, не умели отделять воображаемое от действительного. Таков был Бернар-Франсуа, такой была Лора, таким - в тридцать семь лет - оставался и Оноре. Он не без некоторого самолюбования признавал это сам. Подобная эксцентричность была удобна, а порою служила прекрасным извинением. Зюльма Карро, которой дружеская привязанность не мешала трезво судить о Бальзаке, говорила: "Бедный Оноре, химера, за которой он вечно гонится, неизменно ускользает от него!"

Все друзья Бальзака - Готье, Гозлан, Верде - рассказывали невероятные, часто приукрашенные истории о его сумасбродных начинаниях. Он признавал свой недостаток, но старался оправдать себя в глазах госпожи Ганской, которая упрекала Оноре в том, что в делах его постоянно надувают, между тем как в своих произведениях он выказывает необычайную проницательность.

"Увы! Разве вы любили бы меня, если бы я постоянно не оказывался жертвой надувательства?.. Дни и ночи, напрягая все силы и способности, я работаю: пишу, изображаю, описываю, вспоминаю; я медленно, с трудом взмахивая ранеными крыльями, пролетаю над духовными областями литературного творчества; как же я могу стоять обеими ногами на житейской почве? Когда Наполеон находился в Эслинге, он не мог присутствовать в Испании. Если человек не хочет быть обманутым в житейских делах, в дружбе, в своих начинаниях, в отношениях всякого рода, он не должен, любезная графиня и затворница, живущая в уединении, заниматься ничем иным, он должен быть только финансистом, или светским человеком, или деловым человеком. Разумеется, я отлично вижу, что меня обманывают или собираются обмануть, что тот или иной человек предает меня, либо вот-вот предаст, либо поспешно скроется, вырвав у меня клок шерсти. Но в ту минуту, когда я это предчувствую, предвижу или узнаю, мне нужно сражаться в другом месте. Я обнаруживаю козни именно тогда, когда я полностью поглощен творчеством, судьбой книги, спешной работой, которая пойдет прахом, если я не закончу ее в срок. Часто я достраиваю хижину, освещенную заревом пожара, в котором сгорает один из моих домов".

Блистательная защита и, в сущности, убедительная. У него были "золотые" идеи. Почти все деловые начинания, в которых он потерпел неудачу, принесли богатство другим людям: не только словолитня и спекуляции земельными участками, но и переиздания классиков, и реклама парфюмерных изделий. Однако дело в том, что художник творит в мире, где он подобен божеству; когда же он вынужден бороться со случайностями и препятствиями, созданными не им, он тотчас ищет спасения в творчестве, где самые тяжелые его неудачи оборачиваются великолепными сюжетами. Лора Сюрвиль описывает, как брат иногда приходил к ней - угрюмый, подавленный, с пожелтевшим лицом. И начинал рассказывать о своих новых затруднениях:

"- Я погибаю, сестра!

- Пустяки! С такими произведениями не погибают, - отвечала Лора.

- Ты права, черт побери! Такие книги заставляют жить... К тому же слепая фортуна может улыбнуться Бальзаку, ведь улыбается же она даже глупцу... А ну как один из моих друзей миллионеров (у меня есть такие) или какой-нибудь банкир, не знающий, куда девать деньги, возьмет да и скажет: "Мне ведом ваш огромный талант и ваши невзгоды; вам нужна такая-то сумма, чтобы почувствовать себя независимым; примите же ее без боязни, впоследствии вы со мной рассчитаетесь, ваше перо стоит моих миллионов".

И тут же от грядущего он переходил к настоящему. Банкир уже спас его: "Ведь это немало - сказать себе: Я спас самого Бальзака!.. И Бальзак независим! Вы еще увидите, любезные мои друзья и любезные мои недруги, как быстро он зашагает вперед!" И грезы или роман развивались дальше. Вот Бальзак уже член Академии. Оттуда до палаты пэров всего один шаг. Став пэром, он сделается затем министром, дела в его министерстве пойдут превосходно; и он снова мысленно возвращался к банкиру, который помог ему выйти из трудного положения. "Он уготовит себе прекрасное будущее. О нем станут говорить: "Этот человек понял Бальзака, поверил в его талант, ссудил ему деньги и помог достичь славы, которой сей писатель заслуживает. Честь ему и хвала".