Крик ворона - Дмитрий Вересов

Нового егеря хватились не сразу, только когда лошадь его пришла в поселок с перекушенной уздечкой и без седока. Заказник был обширен, и егеря нередко оставались на ночь, а то и на несколько, на дальних кордонах, где для этих нужд стояли вагончики или избушки. На месте одной из таких избушек, стоявшей в самой глуши, поисковая группа обнаружила черное месиво из разбухших от надолго зарядившего дождя углей и мокрой сажи и торчащий в небо почерневший обломок печной трубы. В самой середине пожарища были найдены человеческие останки, обгоревшие до неузнаваемости. Незамеченным пожар остался лишь потому, что начавшиеся дожди не дали ему распространиться на лесной массив. Никаких следов чьего-либо пребывания здесь до прихода группы следствие не нашло, только на ветке отыскался обрывок уздечки. Методом исключения следствие пришло к выводу, что погибший является егерем заказника Черноволом Савелием Дмитриевичем, а причиной гибели послужил пожар, возникший вследствие либо самовозгорания, либо неосторожного обращения с огнем. Закрытое было дело неожиданно затребовали в Петрозаводск, в республиканскую прокуратуру, где в ходе доследования было установлено, что по поддельным документам на имя Черновола в действительности проживал Чернов Павел Дмитриевич, кандидат геолого-минералогических наук, пропавший без вести в марте сего года.

Сначала он дал себе сроку год; страсти поулягутся, шеровские ищейки перестанут вынюхивать его, о нем забудут, и тогда он вернется к Тане, обнимет Нюточку, и они будут жить долго и счастливо. Но чем больше он размышлял о будущем, тем проблематичнее представлялся такой быстрый и упрощенный вариант. К прошлому; даже к самому прекрасному, возврата уже не было.

В Клайпеде его окружила совершенно новая, непривычная жизнь. Письмо дяди Миши подействовало волшебным образом: Арцеулов, заместитель начальника порта, принял его как родного, отвез к себе на квартиру, по кавказскому обычаю угостил шашлыками, приготовленными в электромангале прямо на лоджии, и домашним вином, не отказавшись и от вина, привезенного Павлом. На другой день по его распоряжению хорошенькая секретарша провела с Павлом обстоятельную экскурсию по порту, закончившуюся обедом в чрезвычайно милом кафе на набережной. Вечером того же дня Павел уже втащил свою сумку в отдельную комнату чистенького современного общежития. А на выходные Арцеулов повез его на дачу — скромный двухэтажный особнячок с крутой черепичной крышей в немецком стиле, утопающий в зелени сосен и корабельной лиственницы. Константин Заурович с гордостью демонстрировал дорогому гостю просторные комнаты, заграничную мебель, ковры, камины, коллекцию охотничьих трофеев и холодного оружия, красавицу жену на суперсовременной кухне, пышные клумбы, фонтан в виде пухлого позолоченного младенца, пускавшего струйку оттуда, откуда и полагается по анатомии. Павел вежливо рассматривал всю эту роскошь и все больше грустнел. Арцеулов, по-своему истолковавший причину пасмурного настроения гостя, покровительственно похлопал его по плечу и сказал:

— Ничего, Паша, будешь умным — лет через пять у тебя не хуже будет. Пошли сациви кушать.

Павел грустно улыбнулся. Все шло по кругу. Именно нежелание быть умным по-арцеуловски, по-рафаловичевски, по-шеровски и привело его сюда, а здесь все начинается заново.

Должно быть, умный дядя Миша все-таки написал своему другу и земляку о том, какого рода человека препоручает его заботам, потому что Арцеулов, к величайшему облегчению Павла, больше к разговорам такого рода не возвращался. После обеда, когда они, развалясь в шезлонгах, пили кофе под журчание шаловливой струйки, он вполне по-деловому стал излагать возможности трудоустройства Павла, выяснять, на какую конкретно работу тот может и хочет рассчитывать, и даже не очень сильно удивился, когда Павел не назвал ни одного из самых лакомых вариантов.

— Как у тебя, Паша, с образованием? — спросил Арцеулов.

Павел чуть не ляпнул про геофак Ленинградского университета, но вовремя прикусил язык.

— Среднее экономическое. Аральский индустриальный техникум.

— Такой город загубили! — зло сказал Арцеулов. — Убили море, а город сам умер. Без моря жить не мог.

— Да, — лаконично согласился Павел, ни разу не бывавший на Арале. «Ай да дядя Миша, все предусмотрел. Диплом из мертвого города — кто проверять будет?»

— Экономическое, говоришь? Баланс знаешь? Дебит-кредит знаешь?

— Забыл все. По специальности-то не работал.

— А что работал? — чуть настороженно спросил Арцеулов.

— Да разное. — Павел постарался максимально приблизить свой ответ к действительности. — Лаборантом в институте. В приборах немного кумекаю — оптика, электроника. Инструктором по горному туризму. В экспедиции много ездил, с геологами, с нефтяниками. Статьи технические переводил, английский у меня хороший. Математику преподавал, — вспомнил он свои занятия с Георгием. — Шофером работал.

— На грузовой? — заинтересовался Арцеулов.

— На легковой. Председателя колхоза возил.

— Председателя? Меня возить будешь?

— Но у вас, наверное, есть шофер?

— Мой Егор давно на повышение просится. На рефрижератор.

— А это разве повышение? — удивленно спросил Павел.

— Конечно. Рефрижератор — это ведь что? Холодильник на колесах. А в холодильнике что главное? Лед. А лед — это что? Это вода замерзшая. А на такой воде какие деньги делают, знаешь? Большие деньги делают.

— Как?

— А так. Рыбу сухую заморозить — один вес, с водой — совсем другой вес. Больше сдашь — больше получишь. Больше получишь — лучше жить будешь. Нравится?

— Не очень.

Арцеулов хмыкнул, но промолчал.

Уже во вторник Павел сел за баранку новехонькой черной «Волги». Рабочие его дни были ненормированы и неравномерны. То Арцеулов с утра до ночи носился по объектам и мероприятиям, возил с собой разный народ, в том числе и иностранцев — в таких случаях Павел выступал еще и в роли переводчика. То наоборот, с самого утра заседал в кабинете, отпускал Павла до вечера и страшно удивлялся, что Павел в такие дни не выезжал на отхожий промысел, а сидел себе где-нибудь в уголочке, а то и прямо в машине и спокойно читал книжку.

— Странный ты все-таки, — говорил он с легкой примесью уважения. — А еще Розен.

Иногда приходилось работать ночами, загружать из пакгаузов какие-то тюки, коробки, отвозить к Арцеулову на дачу, что-то забирать оттуда. В такие ночи Павел старался внушать себе, что все это происходит не с ним, но потом на душе долго оставался грязный осадок. Несколько раз он находил в машине конверты с деньгами — от ста до двухсот рублей — и всякий раз пытался возвратить их Арцеулову, но тот отнекивался и говорил, что деньги не его.

После одной такой ночи Павел не выдержал:

— Константин Заурович, не могу я так больше. Отпустите.

Арцеулов прекрасно понял, о каком «так» говорит Павел, нахмурился:

— Не пойму я тебя, Паша. Почему не хочешь жить, как все? Газет, наверное, много читаешь?

Газет Павел как раз не читал вообще, разве что прогноз погоды и изредка программу телепередач. Бессмысленные передовицы, трескотня победных реляций с трудовых фронтов, маниакально-монотонные обличения загнивающего капитализма — это все было ему нестерпимо скучно и казалось бесконечно далеким от реальной жизни. Но теперь, впервые поварившись на «народнохозяйственном объекте», он начал понимать, что вся газетная и прочая демагогия, наоборот, неотрывна от жизни, как неотрывны друг от друга две стороны медали. В ситуации тотальной лжи патетические бичевания «отдельных пережитков» и филиппики в адрес несунов, расхитителей и спекулянтов оборачивались идеологическим обеспечением тотального воровства, а тотальное воровство, существующее как бы вопреки официальным доктринам, обеспечивало этим доктринам реальную экономическую основу. А вместе они выстраивались в систему координат, в которой ему, Павлу Чернову, ныне Розену, не было места.

В феврале он сдал казенную «Волгу» упитанному юноше с вороватыми глазками и устроился преподавать физику на курсах штурманов. А в апреле под откровенно фальшивые завывания идеологических баныпи скончался очередной генсек и последний «руководитель ленинского типа», не уважаемый даже самыми твердолобыми ортодоксами, и у всего соцлагеря объявился новый начальник, ошеломивший всех молодостью, хрущевской манерой поддерживать шляпу ушами и умением долго и складно говорить без бумажки. Некоторое время население оторопело наблюдало, как новый лидер запросто, словно гоголевский квартальный, «деспотирует с народом дезабилье», и вслушивалось в каждое слово, слетевшее с высочайших уст, но потом быстро смекнуло, что слова эти хоть и свиваются в законченные фразы, но смысла никакого не несут, а стало быть, можно спокойно отправляться доворовывать то, что еще не успели.