Аплодисменты - Людмила Гурченко

Какая она? Как примет? Что за люди живут в ней? Я ехала будто на другую планету. И там должна была решиться моя судьба. Так вот, эти пассажиры были первыми москвичами в моей жизни. Как же мне важно было их рассмотреть, не стушеваться, а произвести неизгладимое впечатление.

Незаметно рядом со мной в тамбуре оказался мальчик, мой попутчик, все с теми же сверкающими глазами. Болтали мы о том о сем, а под конец он нервно выпалил: «Давай в Москве увидимся!» — «Что-что-что-о?» — протянула я лениво и медленно и покраснела от удовольствия. Вот она! Первая победа над москвичом! — «Вообще-то, у меня дел будет теперь по горло, я ведь уже не школьница, ну да ладно, можно и встретиться…» И он тут же сунул в мою руку влажную бумажку с телефоном. Тоже боится своих родителей. Все точно так же, как и у меня дома. И я представила себе, как иду по Москве в своем зеленом с красными бантами платье на свидание с первым москвичом.

Как только мы вошли в купе, его мама спросила: «Наверное, вы сильно волнуетесь?» По лицам соседей я сразу почувствовала, что они что-то говорили обо мне. «Ну, естественно… есть немного, но я уверена, что поступлю!» — «Вот видишь, как надо, а ты…» — сказала она сыну. Не знаю, что за смысл она вкладывала в это «а ты», но по тому, как он шустренько сунул свой телефончик, мне показалось, что она его явно недооценивает.

«Товарищи! Наш поезд прибывает в столицу нашей Родины — город Москву!» — такие слова у каждого человека вызывают волнение. А у меня, ну, так забилось сердце, так перехватило дыхание, а уж когда из репродуктора грянула музыка — я никак не могла сдержать слезы. На перроне я увидела тетю Лиду, мамину сестру. Она как раз была в это время в Москве, в командировке. Мы вышли с ней на площадь Курского вокзала. Я двигалась в каком-то нереальном, заторможенном состоянии, оглядываясь по сторонам, ревниво отмечая столично-провинциальные контрасты. Метро! О, сколько я о нем слышала! И в хронике видела. И папа рассказывал, как он спускался в шахту под землю… «Так метро, дочурка, щитай, ета и есть культурная шахта». Э, нет, папочка, нет, миленький, метро — это тебе не культурная шахта. Метро — это метро! Я плавно спускалась по эскалатору вниз. Как необычно, как интересно! Как только расположусь, со всеми познакомлюсь, сориентируюсь, первое, что сделаю, — целый день буду кататься в метро!

Доехали мы до станции «Комсомольская». На Ярославском вокзале сели в электричку, сошли в Мамонтовке, где в деревянном домике находилось общежитие ВГИКа. И только здесь с ужасом обнаружили, что в поезде, «под головой», я оставила свою крокодиловую сумку. Вот и вся моя деловитость. Помню интонацию проводника: «Товарищи, наш поезд…» Помню, как душа подпевала торжественной музыке, которая грянула при въезде в Москву и вызвала счастливые слезы… А то, что паспорт, аттестат, деньги остались под подушкой — разве это главное? Жалко было только одного папиного подарка — бронзового зеркальца с ангелом.

На вокзале мы долго искали дежурного. Потом составили подробную опись всех вещей, находящихся в сумке. А потом нам ее вручили — все на месте. Зная мнительность папы и осторожность мамы, я умоляла тетю Лиду не рассказывать об этом дома.

— Лель, ну ето уж точно, дочурку обчистили усю, як липку ободрали. Ета там Лидка, твоя родичка, чего-то недоговариваить. Ты ее, Лель, потруси, як следуить быть, ты ж ето вмеишь. Она тебя аж трусится як боится…

— Марк, котик, не учи меня, пожалуйста, и не преувеличивай. Ведь все в конце концов нашлось. А с Лидой, конечно, я поговорю. Она взрослый человек, должна была первая все проверить. А в общем-то… гм, Марк, чему ты удивляешься? Ведь это же твоя родная дочичка… Ты вспомни, как после войны мы ехали с тобой из пионерского лагеря. Из Рыжова, не помнишь? Хи-хи-хи, пока ты дамочку в тамбуре развлекал, хи-хи-хи, пальто твое и уплыло. А помнишь, в тридцать четвертом году, ты…

— Во, во, навалилася… Ну давай, давай, вырабатуй, давай успомни теперь, што було у тридцать пятом, у тридцать шестом, успомни, як я пив, бив, курив… успомни усех дамочек, давай вырабатуй, вали усе ув одну кучу…

Диалоги родителей я могу продолжать бесконечно. Это живет во мне постоянно. Я их слушаю, сама смеюсь, сама плачу. Что делать! Нет, нет полноценной жизни без папы. Вот и сейчас он смотрит на меня с портрета того же тридцать пятого года — молодой, красивый и сильный. «Ну, что, дочурка? Як ты? Жисть есть жисть, никуда не денисся. Пиши, пиши людям правду, за меня, за Лелю, за усю нашу семью. Мы честно прожили свою жисть и можем честно смотреть людям у глаза». Бедный, грешный, неповторимый человек. Как мне пусто без тебя! Но жить надо, надо жить. Надо жить и работать, как и при тебе. Как будто ты есть. А ведь ты есть!

… В общежитии жили уже три абитуриентки. И все три — очень красивые девушки. Прыти моей как-то поубавилось. Но когда они с удивлением и интересом стали рассматривать и щупать мой аккордеон, мое настроение, как барометр, немедленно подскочило. Все же козырь у меня есть!

Деньги здесь. Документы здесь. Инструмент здесь. Настроение отличное. Завтра в институт. Узнаю: что? где? когда? А потом… Потом пойду по магазинам, накуплю себе всяких московских украшений и еще много-много других разных разностей. И пойдет жизнь. Самостоятельная. Без надзора. Нет, этим меня не удивишь и не устрашишь. У меня всегда была самостоятельная жизнь. Но эта жизнь совершенно новая. Новые друзья. Новый дом. Новый город. И не просто город, а Москва. Ну что ж, здравствуй, столица! Москва, здравствуй!

ЭКЗАМЕНЫ

Мы подолгу простаивали у доски с объявлениями. По десять раз прошмыгивали туда-сюда мимо секретарши. Изучали обстановку. Выжидали — не появится ли вдруг еще какой-нибудь сногсшибательный конкурент? Когда находишься в своем родном городе, в родной семье, кажется, что ты один такой особенный и избранный. И вдруг в недоумении обнаруживаешь! Э, да я не один — вон их сколько…

Новое здание. Новое общежитие. Новые правила. Новые предметы. Новые течения. Новое время. Все новое. Но неизменным остался один самый главный момент в судьбе — сбудется или нет, быть или не быть, попадешь или провалишься! И пусть мы в пятидесятых приходили другими. Пусть наши лица еще не знали косметики. А красить волосы и выщипывать брови было дурным, очень дурным тоном. Парни с длинными волосами — «тарзаны» — высмеивались в «Крокодиле». Пусть сейчас все наоборот — все естественное кажется противоестественным. Это мода. Она пройдет. Многое изменится, но суть решающего момента не изменится никогда.

Много сложных жизненных ситуаций можно разыграть в кино. Только не придумаешь, не отрепетируешь и не сыграешь с сотней таких разных юношей и девушек их поведение в ожидании часа, который решит дальнейшую судьбу. Тут не подскажешь, не предугадаешь. Если скрытой камерой пронаблюдать эти экстремальные минуты, она может запечатлеть такие «гримасы»… В одну секунду может пропасть голос, свести челюсть, задергаться глаз, начаться истерика или нервный смех. Или же на смену волнению придет депрессия, полное равнодушие. И выживет тот, у кого на роду написано: артист.