Аплодисменты - Людмила Гурченко

Как подъеду к «Мосфильму», через проходную пойду сразу влево, в обход, как поется в песне у Ролана Быкова: «Нормальные герои всегда идут в обход». Там всегда народу поменьше.

…А когда-то, высунув язык от восторга, я бежала в самую гущу, в самый эпицентр «Мосфильма», чтобы меня все видели, чтобы произвести впечатление, чтобы «выделиться».

«Не появляйся от нечего делать на студии». «Болей, терпи, жди». «Уважают того, кто знает себе цену». «Главное — сохранить к себе уважение»… Наставления умных людей стали для меня неписаными законами существования в профессии.

В то далекое время, когда не снималась, я, низко наклонив голову, пробегала по студии. Как я боялась, чтобы не спросили из вежливости: «Как дела?» — или еще хуже: «Как настроение?» Мудрый человек останавливался, обнимал меня, заводил в свой кабинет директора картины, а по телефону отвечал: «Позвоните через двадцать минут, я сейчас занят». Чем? Мной? Наверное, у него самого в жизни было немало всяких передряг, и мое состояние неприкаянности было ему знакомо: «Знаешь, девочка, кино — вещь жестокая. Тут каждый проходит суровую проверку на то, что ты в конце концов такое. Нужен сильный характер, железная выдержка. Не выдержать важно, а важно продержаться. Продержаться и не потерять своего лица — вот задача. Потеряешь свое лицо — и нет тебя… Где теперь этот талантливый парень?» — он назвал фамилию актера, который стремительно сделал головокружительный, хотя и краткий, взлет в истории кино. И сгорел. Без остатка. Осталось изображение на пленке. И восторженные статьи о том кратком взлете…

«Мосфильм». Проходная. Непривычное скопление людей — не студийцев. У них на лицах то особое внимание и осмотрительность, которые бывают у всякого, кто впервые переступает порог студии — загадочной «фабрики грез». Венки, цветы… Опять черная рамка? Женщины в белых халатах пришли из самого «белого дома». «Белый дом» — это склад, большое двухэтажное здание, выкрашенное в белый цвет. Отсюда и такое прозвище. Он находится в самом отдаленном уголке студии. Эти женщины здесь появляются редко. Около «белого дома» есть своя проходная. Сейчас у каждой женщины в руках по нескольку цветков — сложились и разделили букет по-братски. Вот девушки из монтажных. «От рабочих», — написано на венке. В разное время с каждым из них бывала в экспедициях, всех знаю в лицо. А вон — тот, кто однажды сказал молодому режиссеру: «Пожалуйста, не кричите. Мне дважды повторять не надо. Я работал с Михаилом Ильичом Роммом». Про себя я его называла «роммовцем». Сейчас его уверенное, суровое лицо непривычно растерянно. Чья-то смерть всех потрясла. Но кто же? Кто?

— Екатерина Васильевна, здравствуйте, дорогая.

Но по тому, как она сдержанно мне кивнула, я смялась и не решилась спросить «кто». Екатерина Васильевна — костюмер. Недавно мы работали в фильме «Любимая женщина механика Гаврилова». К ней я бросалась после отснятого дубля. Она укутывала меня в теплое пальто и была первым свидетелем моих огорчений и неудач. Костюмы у нее всегда были в отличном порядке. Перед выездом на съемку она доставала помаду и, не глядя на себя в зеркало, машинально проводила ею по губам, неизменно говоря: «Ну что ж, боевая раскраска готова, можем идти на работу». Екатерина Васильевна работала со знаменитым Иваном Пырьевым. «Роммовцы», «пырьевцы»… При них строилась и разрасталась студия. На их памяти здесь заселялись, пустели и вновь заселялись комнаты и кабинеты. Менялись на дверях таблички с именами. На их глазах одно поколение сменялось другим. Они видели, как шустрые молодые начинали с головокружительного успеха и как, столкнувшись с кинематографической суетой, истощенные постоянным нервным возбуждением, приходили в отчаяние и уступали место другим, более шустрым и молодым. Они видели многое.

Бегу в центральный вестибюль. Там всегда выставлена эта проклятая черная рамка. Олег Александрович Агафонов… А — а — а!!! Как же так?! Только вчера жил, звонил, нервничал, горел, добивался, а сегодня: «… от нас ушел работник студии…» Олег Александрович, милый, как же это? Болел, ну кто же не болеет? Но вы… такой большой, красивый, добрый. Знаете, глядя на вас, я почему-то всегда вспоминала Охлопкова из первых картин о Ленине. Ах, как Вы выхаживали студию и знали ее людей! И теперь вас нет?! Жизнь, бог, судьба!… Черт, дьявол… Не знаю, к кому обращаться… За что вы забираете от нас самых лучших людей? За что в расцвете сил похитили у нас Гагарина, Шукшина, Вампилова, Шпаликова, Высоцкого? Агафонов… Это прекрасное, самое настоящее и дорогое в жизни, чего ничем не возместить, — человечность. Рабочих не обманешь, женщин из «белого дома» не выманишь, «роммовцев» и «пырьевцев» не проведешь, если это не от души, если не от сердца.

Я приблизилась к черной рамке. Какая-то наспех увеличенная фотография. Ну да… смерть без подготовки… Ну при чем тут фотография?! Какая чушь! Умер человек! Вот он, факт. Смерть — самый горький факт жизни. Ведь вокруг жизнь…

— Говорят, он был неизлечимо болен. Сгорел за полгода…

— Сын в армии…

— Нельзя было столько работать. Такой случай, надо было осторожнее…

— Здорово болел… Но какая тяга к жизни!..

— Да, мужик был… Такого у нас на студии давно не было…

Был, был, был. Невозможно! Я изо всех сил сжала кулаки, чтобы физическая боль заглушила беспомощную обиду, чтобы успеть быстро уйти, чтобы не сказать что-нибудь глупое… и бесполезное. Продираясь сквозь толпу балеринок в длинных пачках начала века, я бежала в свою группу, чтобы узнать, состоится ли съемка, — как жить дальше? Эти балерины — из «Анны Павловой». Они такие молодые, весело щебечут себе о том о сем своими сиплыми голосами. Что им…

… Всего лишь год назад, зимой, мы приехали в Ленинград с фильмами нашей студии. Агафонов возглавлял делегацию. Тогда еще и тени его болезни не было. Я приехала всего на один день, а мои картины «Особо важное задание» и «Идеальный муж» были показаны накануне. Пришлось мне к публике выходить перед фильмами, в которых снимались другие актеры. В тот день было четыре выступления, и перед каждым выходом на сцену Олег Александрович извинялся передо мной, да так, что я сама хотела перед ним извиниться: «Да что вы, ничего страшного! Ну, выйду перед другой картиной». — «Нет, это так важно — рассказать о роли именно перед своей картиной. Вы уж простите, что такая путаница с фильмами получилась». А я думала: «Э-э, милый Олег Александрович, если бы это была самая страшная на свете путаница!» Поразительно то, что он не был творческим работником, но всегда чрезвычайно тактично работал с талантливыми людьми. Любил их и прощал им многое. Ему как-то удавалось быть поистине демократичным с подчиненными, быть внимательным к директорам, администраторам, помрежам, ассистентам, актерам. Тогда, в Ленинграде, на встрече с коллективом Ленинградского фарфорового завода, его лицо и фигура выражали восторг, гордость за нас, за то, что нас так горячо принимают, так искренне любят люди. Сам он речей не держал. Когда его объявляли, неловко склонял голову и тут же, улыбаясь, переводил внимание на нас, вот, мол, главные, смотрите: «Клара Лучко, Константин Рыжов, очаровательная Ирина Алферова, наши режиссеры, операторы. А я, я… да мое имя вам ни о чем не скажет», — казалось, говорило его лицо.