Недобрый день - Мэри Стюарт

Собственно говоря, Мордред так и не понял, что ему даровали утешение. Он потянулся к чаше, что стояла у кромки колодца, зачерпнул из источника, выпил, почувствовал прилив сил. Плеснул воды богу, поставил чашу на место, сказал «спасибо» на языке детства и повернулся уходить.

Тем временем туман сгустился еще плотнее; ничто не нарушало напряженной тишины. Солнце стояло высоко, но свет, вместо того чтобы развеять дымку, сиял точно пожар в глубине огромного облака. Вихрь огня и дыма окутал склон, марево холодило кожу, не затрудняло дыхания, но слепило взор и приводило разум в смятение и благоговейный восторг. Воздух мерцал и переливался точно хрусталь, точно радуга, точно текучий бриллиант. «Он там, где был всегда, — сказала некогда Нимуэ. — В ореоле света, в круговерти блуждающих огней». И еще: «Ты найдешь его, если он сам того захочет».

Мордред нашел его — и получил ответ. И ощупью двинулся назад, к вершине утеса. Позади него перезвон незримых капель воды звучал в тумане мелодичным, неясным отголоском арфы. Над его головой, там, где стояло солнце, кружился световой вихрь. Ведомый тем и другим, принц-бастард вслепую пробирался вперед, пока нога его не нащупала начало спуска.

Спустившись к подножию холма, он повернул на восток и во весь опор поскакал прямиком в Каэрлеон, к отцу.

Глава 10

К тому времени, как Мордред добрался до Каэрлеона, волнения мало-помалу улеглись. Узнав об убийстве Ламорака, король пришел в ярость, и Агравейну, безусловно, повезло, что из-за раны он вынужден был задержаться на севере вместе с Гахерисом. Друстан в должный срок послал Артуру сообщение о происшедшем, но вести доставил не королевский гонец, а Гарет; и младший из оркнейских принцев, братьев никоим образом не оправдывая, упросил-таки короля помиловать близнецов. Защищая Гахериса, Гарет ссылался на то, что брат одержим безумием: ведь Гахерис любил Моргаузу — и убил ее. Гарет догадывался, что происходило в изломанном сознании брата, когда тот стоял на коленях в материнской крови. А Агравейн, как всегда, выступил шитом и кинжалом рядом с мечом своего двойника. Но теперь Ламорак мертв, заклинал Гарет; так что Гахерис наверняка сумеет отрешиться от кровавого прошлого и снова станет преданным вассалом. А Друстан, даже будучи жестоко оскорблен, удержал-таки руку, так что очень возможно, что раскачивающийся маятник мщения еще удастся остановить.

Но заступничество Гарета нежданно встретило решительный отпор со стороны Бедуира. Бедуир весьма сокрушался по поводу кровных уз, связывавших Артура и братьев-оркнейцев, не питал к сыновьям Моргаузы ни приязни, ни доверия и не упускал возможности предостеречь против них короля. При дворе знали: он использует все свое немалое влияние, чтобы не допустить возвращения близнецов. А где, интересно, был Мордред? — с растущим подозрением вопрошал Бедуир. Что, если и он помогал убийцам и скрылся прежде, чем на сцене событий появились Друстан с Гаретом? Мордред прибыл в Каэрлеон как раз вовремя, чтобы прояснить свою роль в происшедшем, и в конце концов, несмотря на возражения Бедуира, Гарета снова отослали на север с наказом привезти братьев ко двору, как только оба исцелятся душою и телом.

Вскорости после того, как двор перебрался в Камелот, а Гахерис с Агравейном все еще находились на севере, ненадолго возвратился Гавейн. Его ждала долгая беседа с Артуром, затем еще одна — с Мордредом. Сводный брат описал оркнейцу все то, что видел своими глазами: убийство Ламорака и его последствия, — и в заключение настоятельно посоветовал брату внять призыву короля, по примеру Друстана выказать самообладание и не добавлять очередного камня на кровавый курган мести.

— У Ламорака остался младший брат, Дриан; он состоит в отряде Друстана. Исходя из вашей логики, он теперь вправе убить любого из твоих братьев либо тебя. Даже Гарета, — добавил Мордред, — хотя это маловероятно. Друстан наверняка позаботится о том, чтобы Дриан узнал о случившемся и о том, что — благодарение Богине! — Гарет сохранил трезвую голову и вел себя как человек здравомыслящий. Он видел — как, впрочем, любой из тех, кто там был, — что Гахерис повредился в уме. Если мы станем упирать на это обстоятельство, возможно, что, когда он возвратится исцеленным, его оставят в покое. — И многозначительно добавил: — Полагаю, отныне близнецам на доверие короля рассчитывать нечего, но если ты сумеешь простить Гахерису смерть нашей матери или, по крайней мере, не станешь принимать против него никаких мер, тогда тебе, может, и удастся, вместе с Гаретом и мною, удержаться в пределах королевской милости. Для нас с тобой славное будущее еще не заказано. Ты ведь хочешь править этим своим северным королевством, а, Гавейн?

Мордред знал, с кем имеет дело. Гавейн ревниво радел о том, чтобы сохранить свои права на Оркнеи и со временем — на королевство Лотиан. Но оба титула гроша ломаного не стоили бы без неизменной поддержки Артура. Так что дело уладилось, но когда близнецам пришло время возвращаться, король позаботился о том, чтобы старшего брата в Камелоте не оказалось. Королева Моргана, живущая в Кастель-Ауре в Уэльсе, обеспечила превосходный предлог. Гавейна отослали туда с поручением рассмотреть жалобы поселян на то, что стражи Морганы якобы злоупотребляют властью; чтобы оставался там, от греха подальше, покуда страсти, разбуженные гибелью Ламорака, не улягутся.

Однако Мордред видел: подозрения Бедуира на его собственный счет рассеялись не до конца. Вместо сдержанной дружбы, что королевский конюший выказывал до сих пор, Мордред отметил возвращение к настороженному недоверию; точно так же Бедуир относился к Агравейну и кое-кому еще из числа «молодых кельтов».

Прозвание «молодые кельты» поначалу употреблялось в шутку, по отношению к юнцам-чужестранцам, что неизменно держались вместе, но теперь стало своего рода кличкой, столь же четко определенной, как звание королевских рыцарей Сотоварищей. Случалось, что обе линии пересекались: Агравейн вошел в оба сообщества, и Гахерис тоже; а со временем и Мордред. Едва близнецы вернулись ко двору, Артур, как Мордред и предвидел, призвал сына к себе и попросил приглядеть за сводными братьями, а заодно и за «молодыми кельтами» в целом. К некоторому своему удивлению, Мордред обнаружил, что, хотя недовольство некоторыми мерами Артуровой внутренней политики по-прежнему дает о себе знать, изменнических разговоров кельты не ведут. Почтение к имени и славе Артура до поры сдерживало юнцов; Артур по-прежнему оставался вождем и полководцем, в ореоле величия и власти, и этого хватало, чтобы заручиться их верностью. Рассуждения Артура о грядущих войнах еще сильнее располагали кельтов в пользу короля. Но к Бедуиру отношение было враждебное. Оркнейцы, приехавшие на юг, дабы присоединиться к сыновьям Лота в Артуровой свите, а также и вновь прибывшие из Лотиана, что видели в Гавейне будущего правителя (и держали зло в силу мелких обид, настоящих или вымышленных, на нортумбрийского лорда Бенойка), знали, что Бедуир им не доверяет и сделал все, чтобы помешать возвращению Агравейна и Гахериса ко двору; более того, настоятельно советовал сослать их на родные острова. Так что когда, как это неизбежно случалось среди молодежи, разговор заходил о Бедуире и королеве, Мордред вскоре понял, что подсказаны сплетни главным образом ненавистью к Бедуиру и стремлением опорочить его перед королем. Когда Мордред, со всей возможной осторожностью дал понять, что не прочь внять уговорам и примкнуть к клике недовольных, «молодые кельты» решили, что движет им вполне объяснимая ревность королевского сына: ведь если удастся сместить Бедуира, он, скорее всего, станет правой рукою отца. И в этом качестве Мордред окажется для заговорщиков весьма ценным приобретением.