Анна Иоанновна - Игорь Курукин

В 1734 году в Летнем саду по проекту того же Франческо Растрелли началось сооружение амфитеатра с каскадом и фонтаном; его окружала стена стриженой зелени, перед которой были расставлены бюсты римских императоров. «Под смотрением» садового инспектора Стеллиха в 1737 году находился целый зоопарк: «лвица одна, бабёр один, медведей белых пять, разсамаха одна, песцов шесть, лисица одна, куница одна, таксов или барсуков два». Ещё с петровских времён там имелся вольер для певчих птиц. «Весьма приятны маленькие беседки и птичнике орлами, журавлями, аистами, цаплями, павлинами и т. д., и т. п. Также и большой пруд для водоплавающих птиц с гнёздами у берегов и беседкой посередине. Белые лисы, соболя и тому подобные небольшие звери тоже имеют в этом саду свои отгороженные места» — таким увидел Летний сад в 1736 году Берк. В этом и в других дворцовых садах в больших клетках-менажереях содержались певчие птицы, а также тетерева и куропатки, предназначавшиеся для охот императрицы. В 1737 году в Летнем саду гуляла экзотическая «птица строус», имевшая в птичнике особые «покои».

Птичник Симон Шталь рапортовал в Канцелярию от строений: «Потребно для увеселения ея императорскому величеству в болшую птичную клетку которая имеется при Летнем доме в первом саду разные птицы, а имянно соловьи, перепёлки, чеглята, чижи, снигири, овсянки, скворцы, дрозды, клесты, щуры, подорожники, реполовы, свиристели, а прежде сего оных птиц имелось в показанной клетке до тысячи». Канцелярия же распоряжалась доставлять «из Москвы нынешняго 737 года в нижеписанных месяцах, а именно соловьев сто в мае, щеглят от ста до двухсот, чижей от двухсот до пятисот, зяблиц от пятидесят до двухсот, снигирей тож число, подорожников от ста до трёхсот, чечёток от ста до четырёхсот, всего от шестисот до тысячи осмисот»{406}. Можно полагать, что не всем пернатым удавалось пережить летний сезон — императрица любила стрелять из выходивших в сад окон дворца по выпушенным из клеток птичкам…

В июле Анна Иоанновна на несколько недель переезжала за город — в Петергоф. В то время переезд занимал целый день с непременным отдыхом и «кушаньем» в Стрельне или на одной из дач кого-то из придворных. В 1735 году Анна решила разнообразить маршрут: добралась в шлюпке до Екатерингофа «и чрез всю першпективу до болшой питергофской дороги полчетверты версты изволила итти пеш, и вышед на болшую дорогу, сели по каретам»{407}. За нарядной процессией экипажей с дамами и кавалерами двигался целый «поезд» с грузчиками и ломовыми извозчиками, доставлявшими из одного дворца в другой мебель, посуду и всю обстановку. Только в октябре 1739 года Анна указала Придворной конторе, чтобы в Петергофе заранее было подготовлено «всё, что ко двору на месте потребно, а именно столы, стулье, кровать, оловянная и поваренная посуда и прочия потребности, дабы впредь отсюды ничего не возить»{408}.

В Петергофе Анна охотилась, иногда выезжала оттуда в соседний Ораниенбаум, плавала в Кронштадт. В главной императорской резиденции в это время продолжалось благоустройство паркового ансамбля. Растрелли-старший проектировал и сооружал фонтаны с позолоченными свинцовыми фигурами — «Самсон, раздирающий пасть льва», «Триумф Нептуна», «Персей и Андромеда». Здесь Анна отдыхала и требовала не беспокоить её по маловажным делам. Однако совсем «уйти в отпуск» не получалось: кабинет-министры хотя бы раз (а бывало и чаще) появлялись в загородной резиденции с докладами, доношениями и бесконечными челобитными, стремились припасть к источнику благ и другие чиновники и царедворцы.

Пришлось Анне в июне 1735 года отдать приказ о регламентации потока гостей: «Приезжать всем волно в воскресенье и в четверк, а кроме тех дней никому не быть; разве самая крайняя кому до нас будет нужда, тем и в протчие дни позваляем»; только не было разъяснено, как определить меру «самой крайней нужды», заставлявшей искать случай предстать пред очи её императорского величества. Прибывавших государыня велела «кормить при дворе, а людем их никакой порции, тако ж на собственных их лошедей фуражу не давать» — лишние рты ни к чему. Гостям приказано было селиться по двое в две комнаты и больше двух слуг с собой не брать. Они не получали «ни кушанья, ни вина, ни кофе, ни чаю, одним словом, ничего, а кофе пить поутру и после обеда кто хочет при дворе»{409}.

Во второй половине августа императрица с придворными возвращалась в Летний дворец, а в октябре — в Зимний.

При аннинском дворе складывается свой календарь праздников. «Церемониальные журналы» второй половины 1730-х годов говорят нам, что наступление Нового года отмечалось во дворце молебном, парадным обедом для генералитета, офицеров гвардии, духовных особ, дипломатического корпуса и придворных с обязательными пятью тостами и вечерним балом с фейерверком. Государыня, как и её великий дядя, «огненные потехи» любила и не скупилась на них — на фейерверк в начале 1736 года она повелела отпустить десять тысяч рублей.

Девятнадцатого января отмечалась годовщина её восшествия на престол (25 февраля, когда императрицу попросили «принять самодержавство», никогда не праздновалось!) с молебном и «кушаньем». Анна Иоанновна — возможно, памятуя об умершем муже — пьяных терпеть не могла, но этот день ежегодно отмечался по особому ритуалу с выражением чувств в духе национальной традиции. Гостям во дворце надлежало пить «по большому бокалу с надписанием речи: “Кто её величеству верен, тот сей бокал полон выпьет”». «Так как это единственный день в году, в который при дворе разрешено пить открыто и много, — пояснял этот обычай Клавдий Рондо в 1736 году, — на людей, пьющих умеренно, смотрят неблагосклонно; поэтому многие из русской знати, желая показать своё усердие, напились до того, что их пришлось удалить с глаз её величества с помощью дворцового гренадера»{410}.

В радостный день дозволялось выражать патриотические чувства. Карл Рейнгольд Берк засвидетельствовал: «Нынче какой-то господинчик, подойдя ко мне, привязался с разговорами о том, как здорово он напился, а на мой ответ, мол, в столь замечательный день и следует веселиться, он вскричал, что я прав, тем более что сохранены права дворянства сравнительно с князьями. При этом он употреблял неприличные слова, наверняка слышные нескольким сидевшим рядом господам». Скорее всего, «неприличные слова» были высказаны от радости по поводу отмены петровского закона о престолонаследии, который «господинчик» по простоте путал с «восстановлением» самодержавия…

Затем следовали празднования дня рождения государыни (28 января), её тезоименитства (3 февраля), коронации (28 апреля). Столь же регулярно отмечались «банкетами» дни празднования императорских орденов с участием их кавалеров, даты рождения и тезоименитства принцесс Анны и Елизаветы.