Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы садимся в поезд Москва – Рига, в СВ: я, Настенька, Крис даже взяли с собой, не помню, где она ехала. В соседнем купе ехал Коля, Николай Еременко. Настя за две секунды поняла, что он потрясающий человек. Настя – Водолей, она людей очень чувствует. Я ее уже найти не могла, она все время сидела в купе у Коли и о чем-то с ним говорила, а Коля потом приходил ко мне и говорил: «Слушай, она такая образованная, она такая умнейшая, она такая потрясающая девочка». Ей уже было довольно много лет – 11, наверное, и она была так счастлива, что школы нет, она с мамой в Москве. И жизнь вообще удалась.
8. «Русскую женщину остановить невозможно»
Короче говоря, мы приехали из Москвы, а Максимилиан прилетел из Мюнхена, и все мы прибываем на этот фестиваль.
Он очень страдал от диабета и должен был делать себе уколы, которые мало помогали. Он делал их сам несколько раз в день, поэтому вдобавок к его психическим изменениям и отклонениям случались выплески злости, вызываемые диабетом… Выносить это было совершенно невозможно.
Но мы приезжаем, все великолепно. Мы с Максом, с Настей, все хорошо. Прилетает Никита Михалков. Макс счастлив. Я встречаюсь с нашим другом, олигархом Борисом Тетеревым. Он с нами всегда рядом и сыграет большую роль.
Наступает открытие фестиваля. Все красивые, замечательно одетые. Мы все готовы, мы идем. И вдруг перед самым выходом Макс заказывает еду.
Я говорю: «Макслинька, дорогой, нас там будут принимать, тебе дадут такую вкусную еду, ты себе представить не можешь». Но он заказывает себе огромный стейк с какой-то чудовищной розовой подливкой, очень-очень острой. Он запивает его кока-колой, при диабете это вообще нельзя употреблять. Я ему говорю: «Макслинька, любимый, что ты делаешь? У тебя же даже поджелудочная этого не выдержит». Но, конечно, кто на меня будет обращать внимание?
Мы приходим, садимся в зале, все счастливые. Вдруг Макс наклоняется ко мне и очень спокойным голосом говорит: «Я умираю. Ты можешь меня довести до туалета?» Это буквально за три минуты до его выхода на сцену для получения награды «Лучший актер миллениума». Мы встаем, я его держу, делаем вид, что ничего не происходит, и выходим из зала. Я довожу его до туалета, мы входим внутрь, он моментально теряет сознание и падает. Господи Боже мой!
Дальше начинается тихий ужас. Просто какая-то пленка ретроспективы безумная. Скорая помощь, его везут в больницу, доступ к нему невозможен. Но самое страшное, что он на глазах у всех начинает раздуваться, как пузырь. Мы бегаем, врачи что-то решают. Я сижу там, как ненормальная, не верю тому, что происходит, а в это время он растет прямо на глазах. Они назначают операцию на следующий день, на 19:30. Я сижу рядом с ним, он продолжает раздуваться. На следующий день опять приходят врачи и переводят его в реанимацию. Они пытаются сделать все самое лучшее. Врачи очень хорошие. Меня отпускают на несколько часов в гостиницу поспать.
Я сплю, возвращаюсь в больницу, прошусь в реанимацию. Мне не разрешают. Говорят, что он в коме. Спрашивают: «Зачем вам надо к нему войти?» Я говорю: «Мне нужно, потому что я должна с ним поговорить». Врачи говорят: «Вы сумасшедшая? Он в коме, мы повторяем вам; он в коме, с ним нельзя поговорить». Я в ответ: «Хорошо, но я-то поговорю». Они не стали со мной спорить, один врач на виду у других просто вот так у виска покрутил пальцем. Но они таки одели меня в скафандр… Я так благодарна врачам латышским, которые меня послушали и позволили мне эту роскошь, это было нелегально.
Макс был невероятного объема. Он продолжал раздуваться. Я такого никогда не видела. Это было страшно. Я пыталась сделать вид, что ничего не происходит, подошла к нему очень близко и спросила: «Макс, они тебя будут сейчас оперировать. Что ты хочешь?» И молчу. Люди наблюдают за нами через стекло. Я повторяю: «Скажи мне, что ты хочешь? Что я должна сделать?» И вдруг этот, простите за выражение, полутруп в коме произносит слово одно: «Хоум» («Домой»). Я в скафандре выскакиваю и говорю: «Мы отменяем операцию, он хочет домой». Они возражают: «Вы сумасшедшая, он скончается, он умрет». Я говорю: «Я заказываю самолет».
Дальше все происходит крайне быстро. Звоню его лучшему другу Геро фон Боему: «Нам нужно срочно в Мюнхен». Тот заказывает медицинский самолет. Но оказывается, что ровно в 19:00 аэропорт в Риге закрывается, самолеты не приземляются и не вылетают. Я бегу к Никите Михалкову, поднимаю всех людей. И вот здесь играет большую роль Боря Тетерев, который каким-то непонятным образом договаривается, чтобы открыли аэропорт и чтобы частный медицинский самолет из Мюнхена посадили. Самолет прилетает в час ночи. Боря Тетерев рядом со мной. Я была уверена, что я полечу вместе с ним, но в самолете было два врача и не осталось больше места. И таким образом Макс улетел с врачами в Мюнхен.
Но до этого я ломала себе голову, что для него «домой»? Вы можете себе представить человека, который родился в Австрии, живет одновременно в нескольких странах: Швейцария, Германия, Австрия, у него там самое любимое место на земле, где просто лес и ферма. Или Лос-Анджелес?.. Куда его везти? И я поняла, что все-таки для него дом будет в Мюнхене, и угадала, потому что с очень хорошими врачами пришлось иметь дело. Мюнхенские врачи меня похвалили и сказали, что если бы его в Риге разрезали, то он бы умер, потому что с таким диабетом шанса на то, что ткани срастутся, почти нет.
В Мюнхене сложилась самая противная ситуация. Даже не хочется об этом говорить и вспоминать, но надо, потому что эта ситуация изменила его психическое состояние окончательно, просто развернула на 180 градусов.
В нашем доме около девяти месяцев шел серьезный ремонт,
