Откровение - Наталья Эдуардовна Андрейченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот всем надо расходиться. Я прощаюсь с Оксанкой, что-то записываю. Парень стоит рядом. Я поднимаю на него глаза и говорю: «Ну что, вы хотите мой номер телефона и боитесь спросить?» – «Да». Я записываю номер телефона, отдаю и покидаю дачу.
На следующий день, прямо перед отлетом, я получаю сообщение: «Добрый вечер, Наташа. Это Саша со вчерашней дачи. Когда Вам удобно было бы со мной поговорить?» И когда я прочитала «со вчерашней дачи», то оценила деликатность, с которой он о себе напомнил. Мне настолько понравилось это выражение. И уже в Австрии, на следующий день утром, до того, как Макс мне озвучил новый ужас, я подошла к зеркалу, посмотрела себе в глаза и сказала, погрозив пальцем: «А этого мальчика я не позволю тебе пропустить и растоптать, запомни мои слова, Наташа, будет так». Видимо, я что-то предчувствовала, считывала ситуацию…
Я прилетаю домой, в Австрию, на нашу любимую гору с пиком. Встречает Максимилиан. Сзади в машине сидят Митенька и Настенька. Это 2001 год. Ноябрь месяц, конец. И мы едем домой. Ехать надо ровно час. Я кладу руку на его руку. Мы долго не виделись. И вдруг Максимилиан медленно и спокойно убирает свою руку и кладет ее на руль, жестко-жестко и жестоко произносит одну фразу: «Мы поговорим обо всем завтра». Я понимаю, что это конец. В машине зависает настолько жесткая пауза, что детей моих начинает трясти. У нас повисает тотальное молчание. И здесь можно вспомнить моего любимого композитора Альфреда Шнитке, который Максимилиану говорил: «Я свою миссию на земле не выполнил, а миссия моя – написать музыку тишины. Вот знаете, когда идет война, все взрывается, а после атаки наступает тишина. И вот эту тишину я так и не написал».
Я не знаю, написал он ее потом или нет, но именно такая тишина зависает в машине. Мы приезжаем домой. Спать, конечно, невозможно. На следующий день мы встречаемся. Максимилиан приходит ко мне, просит няню уйти с детьми. И все было очень-очень коротко. Он сидит и говорит: «Я встретил женщину. Она простая, примитивная, некрасивая и неумная. И я останусь с ней».
Первая реакция моя была такая: он хочет, чтобы я ревновала. Макс – аристократ, заядлый холостяк, в которого были влюблены почти все женщины планеты. Достаточно вспомнить иранскую принцессу Сорайю, они прожили три года. Не будем перечислять всю эту мозаику и красоту. И вдруг Элизабет? Этого не может быть… Он меня обманывает… Я не то что была в шоке. Меня просто не стало. Я не знаю, что со мной было. Опять возникла тишина Шнитке… И никто меня не мог растормошить.
Через несколько часов звонит телефон. Снимаю трубку. Звонит моя подруга Марина Тагер, которая была одним из крупнейших финансистов России, и спрашивает:
– Что ты делаешь?
И вот молчание шнитковское впервые было нарушено. Я заплакала.
– Что с тобой?
Я ей коротко объяснила.
– Мы едем.
– Кто мы?
– Потом узнаешь, мужик один.
Она очень любила мужчин, обожала, они отвечали ей взаимностью. Заходит в дом ко мне с роскошным мужиком. Это был мэр небольшого города, крупный политик и известный винодел. От них идет такая сумасшедшая энергия любви. Они занимаются любовью, это чувствуется, они такие счастливые, они влюблены друг в друга. Такая обалденная энергия, Вселенная спасает, Господь Бог. Они заходят, увидели меня, говорят:
– Садишься в машину и едешь с нами.
– Куда мы едем?
– К Пинки.
Я так испугалась этого слова, потому что «пинки» переводится как розовый.
– Какой еще Пинки? И почему я должна ехать к Пинки?
– Ты потом все поймешь, я не оставлю тебя на этой горе.
У меня не было сил и энергии протестовать. Я поехала к Пинки. Я очень хорошо помню, как я оделась: платье шифоновое в пол бело-оранжевого цвета, не знаю почему, мужские военные сапоги из страусиной кожи, и на мне была роскошная норковая шуба до пят, с алой подкладкой.
Мы садимся и едем. Подъезжаем к Грацу, одному из самых красивых и культурных городов Австрии. Мы едем через роскошные горы, оказываемся в районе особняков, начинается очень красивый бордовый с золотыми пиками забор, которому нет конца. Марина говорит, что мы приехали, но мы продолжаем ехать вдоль, и вдоль, и вдоль этого забора. Потом сумасшедшие огромные ворота. Ворота открываются. Мы оказываемся в каком-то бесконечном пространстве, все вокруг в новогодних украшениях, с огромной каретой, подсвеченной лампочками, с сидящим в ней Дедом Морозом, с рождественскими оленями. Иллюминация как в Диснейленде. Я такого никогда не видела. Мы подъезжаем к аристократическому дворцу, который напомнил мне наш с Максимилианом дом в Мюнхене. Дверь открыта, мы заходим. Красивая лестница. Они меня ведут почему-то вниз. В подземелье. Они ведут, а я думаю: почему в таком роскошном доме мы идем в подземелье? Мы оказываемся в большом красивом пространстве, с таким потрясающим современным ремонтом, какого в нашем с Максом особняке не было. И я обратила внимание на маленькую сцену. Там уже стояли готовые инструменты: барабаны, гитары… Справа почему-то находилась витрина, и в ней была огромная коллекция гитар. Потом я узнала, что Пинки коллекционировал гитары, и там даже была гитара Мика Джаггера.
Слева огромный удлиненный стол, как всегда в Европе. Там сиденья как скамеечки, обитые шерстью или хлопком. В конце стола, как на троне, возвышается мужчина – очень красивый, с длинными волосами, в красном кашемировом пуловере, не в красном, в алом, как подкладка на моей шубе. Я почувствовала к нему притяжение. Он был добрый. Он был красивый и очень могущественный. А над головой рождественский венок с красными свечами, как корона. Одна из свечей уже горела, был
конец ноября, начался Адвент. Свеча освещала его могущественное лицо. И он сидит такой, просто король. Меня приглашают сесть
