Царство. 1955–1957 - Александр Струев

Примерно часов в пять-шесть вечера пришел в комнату, где я сидела с Саркисовым, тот старик, который накануне видел меня на улице. Он очень ласково со мной поздоровался, сказал, что не надо плакать, что маму вылечат и все будет хорошо. Потом он предложил с ним пообедать и, несмотря на мои отказы, усадил за стол. Он был очень любезен и угощал меня вином, но я не пила. За обедом присутствовал и Саркисов. Потом Берия предложил мне пойти посмотреть комнаты, но я отказалась и попросила скорее ехать к профессору, чтобы привезти его к больной маме. Тогда Берия грубо схватил меня и потащил в спальню. Я громко кричала и сопротивлялась, но никто не отозвался, и Берия изнасиловал меня. Меня не выпускали из дома три дня. У меня было очень тяжелое состояние, я все время плакала. Берия заходил ко мне и говорил: «Подумаешь, ничего не случилось, обычное дело, а то досталась бы какому-нибудь сопляку, который бы не оценил!»

— Слышали? — уставился на комсомольцев Хрущев. — А Брежнев за разврат наказывать отказывается!

— Изнасилование совсем другое дело, — проговорил Леонид Ильич.

Несказанно повезло, переехали наконец ближе к храму, где поселились в соседнем с отцом Василием домике. Комнатка там была куда больше прежней, на дворе шумел яблоневый сад, где самым чарующим и великолепным деревом была раскидистая райская яблоня. А сколько вдоль забора сиреневых кустов уместилось! Правда, сирень уже отцвела.

— Вот ведь дал Бог! — усердно крестилась Марфа. — А мы горевали: куда переезжать?

За неделю Надя навела в комнате сверкающий порядок, выдраила каждую мелочь, выскоблила столетнюю грязь, печь побелила, даже крошечные оконца уютно заблистали ее трудами. Сегодня занялась расторопная труженица двором, к нему тоже руки годами не прикасались — прежний хозяин пил, сыновья разъехались, вот дочка незамужняя, домик унаследовавшая, по совету добрых людей Марфу пустила. И молитвеннице хорошо, а заодно и пригляд дополнительный будет: ни воры не залезут, ни хулиган не подпалит. Когда одинокий человек в доме живет, как-то страшновато. Отец Василий к тому же был очень доволен — теперь Марфуша будет по соседству.

— Вы, матушка, щи будете? — спросила попадья Наташа, которая и посудой помогла, и постельными принадлежностями, да всем от души делилась.

— Сто лет щец не ела, с удовольствием испробую! — отозвалась Марфа.

— На свининке их сделала.

— Я, милая, мяса вкус забыла, но с тобою покушаю. А батюшка наш где?

— Здесь я! — прикрывая за собой дверь, подал голос отец Василий.

Помолившись, принялись за щи.

— Знаешь, матушка, — проговорил священник, — девчушка та бесноватая заговорила. В церковь на праздники они с матерью пришли, так я прям ушам не поверил. Голосок звонкий, слова четкие!

— На все воля Божья! — рассудительно ответила Марфа. — А девочка симпатичная, хорошо судьба ее сложится.

Никита Сергеевич выговаривал Николаю Александровичу за его аморальный облик. Разговор этот длился уже полчаса. Начали говорить спокойно, но потом все больше появилось горячих оборотов, Булганин не хотел соглашаться, возражал, кипятился.

— Уймись, Николай Александрович, уймись, не позорься! — наседал Хрущев. — Ну разве так можно — от одной юбки к другой! Скоро тебя засмеют!

Булганин был мрачнее тучи:

— На работе это не сказывается.

— Твои похождения — стыд и срам! По Кремлю только об этом и шушукаются, все в курсе любовных историй председателя Советского правительства. Как это понимать? Мы за аморалку партийного билета лишаем, а тут сам Булганин безнаказанно разлагается! — потрясал руками Первый Секретарь. — Тебе это сходит, Коля, до поры до времени, но, учти — чуть что, припомнят! — и, глядя на маршала, убийственно продолжал: — Объясняю: не светись, делай тихо, раз свербит, а ты?!

Он уставился на друга.

— Прибежишь, скажешь — защищай! А как я тебя защищать буду?

— А меня защищать не надо! — огрызнулся Булганин. — Я работаю, как вол, а если немного сорвусь — не страшно. Стресс снимать надо, мне профессор Виноградов об этом сказал!

— Не приплетай сюда профессора, лучше очнись! Где это видано, чтобы с разными бабами у всех на виду разгуливать?! То в Большом театре он геройствует, то на Валдае казакует, то, прости Господи, не пойми где шлюшек цепляет! — сокрушался Никита Сергеевич.

— Не хами! — рявкнул маршал.

— Возьмись, Коля, за голову!

— Я никому плохо не делаю! Если люди любят друг друга, что в этом страшного?

— У влюбчивого человека жены нет?

— При чем тут жена? Мы давно разные люди.

— Так начинается разложение, так наша социалистическая мораль рушится! Если женился — будь любезен, живи с женой, зачем спрашивается, женился? А хочешь советские устои подрывать, клади на стол партбилет и катись к чертовой бабушке!

— Ты до абсурда договорился. Люди не истуканы, они живые существа! — мрачнея, выговорил Николай Александрович.

— Тебе здесь не Париж, где и тут и там делается. Тут Советская власть! Партия такого вероломства не допустит!

— Я, Никита, всегда считал тебя товарищем, а ты прямо в душу плюешь!

Премьер раскраснелся. Ему были неприятны и даже оскорбительны хрущевские речи: «Ну, сделай вид, что ничего не знаешь, притворись для приличия, так нет, стоит, попрекает!»

— Я и есть твой товарищ, поэтому говорю! Уже шоферня над тобой насмехается. Мы, Коля, новый светлый мир строим, а ты его чернишь. Твои поступки с твоим высоким положением не сочетаются! Ты же не аристократ, с детства разнузданный, ты коммунист, образец человеческой нравственности, а ведешь себя прямо мелкобуржуазно!

От досады и оскорбления Булганин сделался пунцовый как рак.

«Какой он мне друг, если за пустяки, за баловство, такую выволочку устроил? Недруг он, да и вообще!»

На глаза Николая Александровича навернулись слезы — все любят его, уважают, никто никогда сотой доли хрущевского возмущения не высказал! А ведь в Коммунистической партии есть люди поважней Хрущева. Ворошилов есть, Молотов, Каганович! Молчал бы, Никита!

— Ты, Никита, предвзято говоришь. Я веду себя корректно, а если с кем и встречаюсь, то по обоюдному согласию. Сам знаешь, сходятся люди, расходятся, это жизнь.

— Сходятся, расходятся, но не так, как ты! — гаркнул Хрущев.

— А как?! Встречи мужчин и женщин — дело обыкновенное, кругом подобные истории! — кипятился Николай Александрович.

— И ничего хорошего!

— Даже Сталин не ругался, а ты, как банный лист к заднице, приклеился! Про Костю Рокоссовского докладывали, что четыре любовницы в Варшаве имеет.

— Ты Сталина не приплетай.

— Приплел, потому что Сталин долгие годы страной управлял! И как бы там ни было, порядки установил, и мы с тобой при нем находились и служили ему! Он имел такт, уважал меня, а ты как бешеная собака набросился!

— Подобные пережитки должны искореняться! Низость надо предать гласному осуждению! А как, глядя на тебя, это сделать? Никак!

— Вот и отвяжись! Не хочу больше на эту тему разговаривать! — Булганин встал и не попрощавшись ушел.

Красная Пресня была вымощена булыжником, многие дороги в Москве стали закатывать асфальтом, но по Пресне строго указали — оставить мощение! И это правильно: ведь Красная Пресня место историческое, революционное, здесь кипела битва, возводились баррикады. Именно на Пресне рабочие всерьез столкнулись с царскими войсками.

«Надо про то Илюше рассказать!» — подумал Никита Сергеевич, но удержался: слишком мальчик был маленький, не поймет.

Илюшу везли в зоопарк.

Зоопарк — неописуемая радость для детей! Хрущевы не торопясь прошли вдоль пруда, покормили уток, гусей, лебедей, к которым целой гурьбой присоединялись вездесущие, звонко чирикающие воробушки; постояли у вольера с оленями, посмотрели на белых медведей, волков, лисиц; с интересом рассматривали лупоглазого, лохматого, постоянно что-то жующего, тибетского яка; покормили морковкой, предусмотрительно прихваченной Ниной Петровной, пушистых зайчат; миновали высокую клетку с орлами и вышли к загороженному решеткой водоему.

— Пап, здесь крокодил живет? — спросил Илюша.

— Нет, сынуля, бобры.

— А почему их не видно?

Никита Сергеевич взглянул на темные воды, крутые каменные берега, заваленные кучей веток.

— Обедать пошли, — объяснил он.

— А-а-а! — протянул сынок.

— Хочешь крокодила посмотреть?

— Конечно! По улице ходила большая крокодила, она, она зеленая была! — радостно запел маленький Илья.

Крокодилы сынишке понравились. Папа держал его на руках, чтобы было лучше видно.

— А теперь веди меня ко львам! — попросил мальчик.

Директор зоопарка побежал впереди, показывая дорогу. По пути мама все-таки разрешала Илюше съесть мороженое. Отец по примеру сынка тоже угостился мороженым, сначала он съел свою порцию, а потом и порцию, предназначенную для Нины Петровны.