Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

Случившийся тут Василий Белов посоветовал Шаляпину купаться прямо в реке.

– Где ж вам тут нырять. Не по росту!

Шаляпин послушался Василия и на другой день полез прямо в реку.

Хотел нырнуть, но запутался в водорослях и бодяге и – рассердился ужасно.

– Что же это у вас делается, Константин Алексеевич? Бодяга! Купаться нельзя. Это же не река.

– Как не река? Вода кристальная. Дивная река!

– Вот что, – прервал Шаляпин, – позови мужиков и вели им, чтобы они скосили эту траву в реке. Когда я здесь куплю землю и построю дом, я всю реку велю скосить.

На другой день я попросил соседей, и они косили водоросли в реке. Шаляпин смотрел.

– Я бы тоже косил, да не умею.

– Как не умеете?! – изумился Мазырин. – Вы же говорили, что крестьянином были?

– Да, но никогда не косил и не пахал. Отец пахал.

Я ничего не сказал. Отец Шаляпина, когда бывал у него в Москве, часто приходил и ко мне на Долгоруковскую улицу. Он говорил о себе, что никогда не занимался крестьянством. Был волостным писарем при вятской слободке, а также служил в городской управе, тоже писарем.

– А Федор говорит, что он крестьянин. Ну нет. С ранних лет ничего не делал. Из дому все убегал и пропадал. Жив аль нет – не знаешь. Сапожником не был никогда. Нужды не видал. Где же! Я же завсегда ему деньги давал. И тогда-то он жаден до денег был и сейчас такой же. С певчими убежал. Ну и с тех пор не возвращался. Не проходи мимо певчие на Пасхе, не позови я их к себе в дом на угощенье, он бы не пел теперь. Дишкант они у него нашли. Ну и сманили…

На следующий день Шаляпин купался в реке спокойно и плавал, как огромная рыбина, часа два подряд.

1905 год

Наступил 1905 год. Была всеобщая забастовка. В ресторане «Метрополь» в Москве Шаляпин пел «Дубинушку». Появились красные знамена. Улицы были не освещены, электричество не горело. Все сидели по домам. Никто ничего не делал и никто не знал, что будет.

Утром ко мне пришел Шаляпин, обеспокоенный. Разделся в передней, вошел ко мне в спальню, посмотрел на дверь соседней комнаты, затворил ее и, подойдя ко мне близко, сказал шепотом:

– Ты знаешь ли, меня хотят убить.

Я удивленно спросил:

– Кто тебя хочет убить? Что ты говоришь? За что?

– А черт их знает. За «Дубинушку», должно быть.

– Постой, но ведь ее всегда все студенты пели. Я помню с пятнадцати лет. То ли еще пели!

– Ну вот поедем сейчас ко мне, я тебе покажу кое-что.

Дорогой, на извозчике, Шаляпин говорил:

– Понимаешь, у меня фигура такая, все же меня узнают. Загримироваться, что ли?

– Ты не бойся.

– Как не бойся? Есть же сумасшедшие. Кого хочешь убьют.

Когда приехали, Шаляпин позвал меня в кабинет и показал на большой письменный стол. На столе лежали две большие кучи писем.

– Прочти.

Я вынул одно письмо и прочел. Там была грубая ругань, письмо кончалось угрозой: «Если ты будешь петь „Жизнь за царя“, тебе не жить».

– А возьми-ка отсюда, – показал он на другую кучу.

Я взял письмо. Тоже безобразная ругань: «Если вы не будете петь, Шаляпин, „Жизнь за царя“, то будете убиты».

– Вот видишь, – сказал Шаляпин, – как же мне быть? Я же певец. Это же Глинка! В чем дело? Знаешь ли что? Я уезжаю!

– Куда?

– За границу. Беда – денег нельзя взять. Поезда не ходят… Поедем на лошадях в деревню.

– Простудишься, осень. Ехать далеко, да и не надо. В Библии сказано: «Не беги из осажденного города».

– Ну да, но что делается! Горький сидит дома и, понимаешь ли, забаррикадировался. Насилу к нему добился. Он говорит: «Революция начинается. Ты не выходи, а если что – прячься в подвал или погреб». Хороша жизнь. Какие-то вчера подходили к воротам.

– Поедем ко мне, Федя. У нас там, на Мясницкой, тихо. А то возьмем ружья и пойдем в Мытищи на охоту. Я «бурмистра» возьму. Он зайцев хорошо гоняет.

На другой день пошли поезда, и мы уехали в Петербург.

Моя квартира помещалась над квартирой Теляковского, на Театральной улице. Мы приехали утром и в десять часов спустились к Теляковскому.

Он встретил Шаляпина радостно:

– Вот приехали – отлично. А я только что говорил с Москвой по телефону, чтоб вы ехали. Вам надо оставаться в Петербурге.

Шаляпин стал рассказывать Теляковскому об анонимных письмах, угрозах.

– Я тоже получаю много анонимных писем. Ведь вы, Федор Иванович, – человек выдающийся. Что же делать? В Петербурге будет вам спокойнее. Я уж составил репертуар. Вы поете Гремина в «Онегине», Варяжского гостя в «Садко», «Фауста», Фарлафа в «Руслане». Покуда никаких царей не поете. «Дубинушку» пока петь тоже подождите.

– Я остановлюсь в номерах Мухина, – сказал Шаляпин.

– Да зачем? У Константина Алексеича наверху большая квартира.

– Отлично, – согласился Шаляпин.

Я ждал Шаляпина до вечера, но он как ушел с утра, так и не возвращался. Когда стемнело, я ушел работать в мастерскую и вернулся к себе поздно ночью. В моей комнате на постели сладко спал Шаляпин. Я лег в соседней комнате. Утром Шаляпин продолжал спать. Я ушел и вернулся в четыре часа дня – Шаляпин все спал. Спал до вечера.

Вечером мы пошли к Лейнеру.

– Знаешь ли, – рассказывал Шаляпин, – куда ни попадешь – просто разливанное море. Пьют. Встретил, помнишь, того ювелира – уйти нельзя, не пускает; все объяснял, как он после скандала в клинике лежал. Я ведь руку ему вывихнул. Оказался хороший парень: «Нет, уж теперь я тебя не отпущу, убийцу моего». Напились.

После обеда мы поехали в Мариинский театр и со сцены прошли в ложу к Теляковскому.

Шел балет.

Шаляпин сказал Теляковскому, что хотел бы поехать за границу.

– А что же, поезжайте, – одобрил Теляковский. – В Москву ехать не стоит, там беспокойно.

– А мне надо ехать, – сказал я.

– Зачем? Поезжайте в Париж. Кстати, соберете там материалы для «Спящей красавицы»…

Я послушался совета, а Шаляпин остался в России.

Слава

Будучи в Париже, я как-то встретил чиновника посольства Никифорова. Он сказал мне: «В Москве-то нехорошо, а ваш приятель Шаляпин – революционер, погиб на баррикадах» – и показал какую-то иллюстрацию, на которой были изображены Горький, Шаляпин, Телешов и еще кто-то как главные революционеры. Я подумал: «Что за странность. Неужели и Телешов? Женился на богатейшей женщине[37]. А Шаляпин? Неужели и он революционер – так