Воспоминания - Константин Алексеевич Коровин

Смотри, как идет поплавок по течению. Он чуть-чуть виден. Я нарочно так сделал. Как только его окунет – ты тихонько подсекай концом удилища. И поймаешь.

– Нет, брат, этак я никогда не ловил. Я просто сажаю червяка и сижу, покуда рыба клюнет. Тогда и тащу.

Мой поплавок медленно шел по течению реки и вдруг пропал. Я дернул кончик удочки – рыба медленно шла, подергивая конец. У лодки я ее подхватил подсачком.

– Что поймал? – спросил Шаляпин. – Какая здоровая!

– Язь.

Шаляпин тоже внимательно следил за поплавком и вдруг изо всех сил дернул удочку. Леска оборвалась.

– Что ж ты так, наотмашь? Обрадовался сдуру. Леска-то тонкая, а рыба большая попала.

– Да что ты мне рассказываешь, леска у тебя ни к черту не годится!

Покуда я переделывал Шаляпину снасть, он запел: «Вдоль да по речке…»

– На рыбной ловле не поют, – сказал я.

Шаляпин, закидывая удочку, еще громче стал петь: «Серый селезень плывет.»

Я, как был одетый, встал в лодке и бросился в воду. Доплыл до берега и крикнул:

– Лови один.

И ушел домой.

К вечеру пришел Шаляпин. Он наловил много крупной рыбы. Весело говорил:

– Ты, брат, не думай, я живо выучился. Я, брат, теперь и петь брошу, буду только рыбу ловить. Антон, ведь это черт знает какое удовольствие! Ты-то не ловишь!

– Нет. Я люблю смотреть, а сам не люблю ловить.

Шаляпин велел разбудить себя рано утром на рыбную ловлю. Но когда его будил Василий Белов, раздался крик:

– Чего же, сами приказали, а теперь швыряетесь!

– Постой, Василий, – сказал я, – давай ведро с водой. Залезай на чердак, поливай сюда, через потолок пройдет.

– Что же вы, сукины дети, делаете со мной! – орал неистово Шаляпин.

Мы продолжали поливать. Шаляпин озлился и выбежал в рубашке – достать нас с чердака. Но на крутой лесенке его встретили ведром холодной воды. Он сдался и хохотал.

– Ну что здесь за рыба! – говорил Герасим Дементьевич. – Надо ехать на Новенькую мельницу. Там рыба крупная. К Никону Осиповичу.

На Новенькую мельницу мы взяли с собой походную палатку, закуски, краски и холсты. Все это – на отдельной телеге. А сами ехали на долгуше, и с нами приятель мой, рыболов и слуга Василий Княжев, человек замечательный.

Ехали проселком: то полями ржаными, то частым ельником, то строевым сосновым лесом. Заезжали в Вуково к охотнику и другу моему, крестьянину Герасиму Дементьевичу, который угощал нас рыжиками в сметане, наливал водочки.

Проезжали мимо погоста, заросшего березами, где на деревянной церкви синели купола и где Шаляпин в овощной лавке накупил баранок, маковых лепешек, мятных пряников, орехов. Набил орехами карманы поддевки и всю дорогу с Серовым их грыз.

Новенькая мельница стояла у большого леса. По огромному песчаному бугру мы спустились к ней. Весело шумели, блистая брызгами воды, колеса. Мельник Никон Осипович, большой, крепкий, кудрявый старик, весь осыпанный мукой, радостно встретил нас.

На бережку, у светлой воды и зеленой ольхи, поставили палатку, приволокли из избы мельника большой стол. На столе поставили большой самовар, чашки. Развернули закуску, вино, водку. А вечером разожгли костер, и в котелке кипела уха из налимов.

Никон Осипович был ранее старшиной в селе Заозерье и смолоду певал на клиросе. Он полюбил Федора Ивановича. Говорил:

– Эх, парень казовый! Ловок.

А Шаляпин все у него расспрашивал про старинные песни. Никон Осипович ему напевал:

Дедушка, девицы

Раз мне говорили:

Нет ли небылицы

Иль старинной были?

Разные песни вспоминал Никон Осипович и «Лучину» выучил петь Шаляпина.

Мы сидели с Серовым и писали вечер и мельницу красками на холсте. А Никон Осипович с Шаляпиным сидели за столом у палатки, пили водку и пели «Лучинушку». Кругом стояли помольцы. Никон Осипович пел с Шаляпиным «Лучинушку», и оба плакали. Кстати, плакали и помольцы.

– Вот бы царь послухал, – сказал Никон Осипович. – «Лучина»-то за душу берет. То, может, поплакал бы. Узнал бы жисть крестьянскую.

Я смотрю – здорово они выпили: четверть-то водки пустая стоит. Никон Осипович сказал мне потом:

– А здоров петь-то Шаляпин. Эх и парень золотой! До чего – он при деле, что ль, каком?

– Нет, певчий, – ответил я.

– Вона что, да… То-то он втору-то ловко держит. Он, поди, при приходе каком в Москве.

– Нет, в театре поет.

– Ишь ты, в театре. Жалованье, поди, получает?

– Еще бы. Споет песню – сто целковых.

– Да полно врать-то. Этакие деньги за песни.

Шаляпин просил меня не говорить, что он солист его величества, а то из деревень сбегутся смотреть на него, жить не дадут.

Фабрикант

В это лето Шаляпин долго гостил у меня. Он затеял строить дом поблизости и купил у крестьянина Глушкова восемьдесят десятин лесу. Проект дачи он попросил сделать меня. Архитектором пригласил Мазырина.

Осматривая свои владения, он увидел по берегам речки Нерли забавные постройки вроде больших сараев, где к осени ходила по кругам лошадь и большим колесом разминала картофель, – маленькие фабрики крестьян. Процеживая размытый картофель, они делали муку, которая шла на крахмал. А назывался этот продукт что-то вроде «леком дикстрин». Я, в сущности, и сейчас не знаю, что это такое.

Шаляпин познакомился с крестьянами-фабрикантами. Один из них, Василий Макаров, был столь же высокого роста, как и Шаляпин, – мы прозвали его Руслан. А другой, Глушков, – маленького роста, сердитый и вдумчивый.

К моему ремеслу художника они относились с явным неодобрением. И однажды Василий Макаров спросил меня:

– И чего это вы делаете – понять невозможно. Вот Левантин Ликсандрович Серов лошадь опоенную, которую живодеру продали, в телегу велел запречь и у леса ее кажинный день списывает. И вот старается. Чего это? Я ему говорю: «Левантин Ликсандрыч, скажи, пожалуйста, чего ты эту клячу безногую списываешь? Ты бы посмотрел жеребца-то глушковского, вороного, двухлетний. Вот жеребец – чисто зверь, красота конь! Его бы списывал. А ты что? Кому такая картина нужна? Глядеть зазорно. Где такого дурака найдешь, чтобы такую картину купил?» А он говорит: «Нет, эта лошадь опоенная мне больше вашего жеребца вороного нравится». Вот ты и возьми. Чего у его в голове – понять нельзя. Вот Шаляпин – мы ему рассказываем, а он тоже смеется, говорит: «Они без понятиев». А он, видно, парень башковатый. Все у нас выпытывает – почем крахмал, леком дикстрин… Намекает, как бы ему фабрику здесь поставить. Значит, у него капитал есть, ежели его на фабриканта заворачивает. Видать, что не зря лясы точит. Тоже, знать, пустяки бросать