Северный шторм - Роман Глушков

В первом «Ротатоске», не считая водителя, ехал я, мои товарищи, Лотар и двое датчан; во втором находился один из хольдов и оставшиеся пятеро бойцов Фенрира. В открытых бронированных кузовах машин были установлены на турелях пулеметы, за которые мы усадили стрелков – на берегу можно было случайно нарваться на вражеский патруль. Броневики резво прыгали по кочкам, постепенно забирая все левее и левее. Жаркий ночной бой остался теперь позади, но я не чувствовал себя в безопасности, сидя в тесном кузове плечом к плечу с Конрадом и Михаилом. Я не мог дождаться, когда же наконец ступлю на твердую землю и перестану изображать из себя мишень для вражеского орудия. По мне, лучше было бы проползти весь путь до берега на брюхе, чем, выигрывая время, дразнить артиллерийские расчеты Защитников.

До запланированной точки высадки оставалось не более полукилометра, когда прямо возле нас раздался достаточно мощный взрыв. «Ротатоск» тряхнуло так, что он едва не опрокинулся, однако все же устоял на колесах. Меня, Михаила и Конрада вышвырнуло из кузова на землю. Датчан постигла та же участь: оба они вылетели из броневика вместе с вещмешками и уложенными в контейнеры пулеметными лентами. Комья земли градом посыпались сверху, словно нас уже хоронили в братской могиле.

«Все-таки нарвались!» – эта мысль первой пробилась мне в сознание сквозь звон и гул, царившие у меня в голове. Гул сводил с ума, сдавливал виски и мешал ориентироваться в пространстве. Я не мог подняться на ноги, несмотря на все старания. Перед глазами все плыло, а руки почти по локоть зарывались в прибрежный песок, но даже на сантиметр не могли оторвать от земли неподатливое тело. Ноги я вроде бы чувствовал, но они почему-то тоже не подчинялись.

Я уже готов был запаниковать, но внезапно у меня все получилось. Шум в голове не уменьшился, но вертикальное положение я принял без посторонней помощи. Причина моего временного паралича крылась не в ранении или контузии – просто выброшенный из «Ротатоска» Михаил придавил меня всей массой своего упитанного тела и мне пришлось дожидаться, пока он тоже придет в себя.

– Ты цел?! – почти в один голос прокричали мы друг другу и с удовлетворением отметили, что, кроме ссадин, никаких повреждений вроде бы не заработали.

– Конрад! – обеспокоился Михаил, вынудив и меня вспомнить о третьем члене нашей команды. Но мы зря о нем волновались. Скривив страдальческую гримасу, шатаясь и держась за поясницу, фон Циммер уже поднимался на ноги. Выглядел он вполне сносно, разве что взгляд коротышки блуждал – Конрад Фридрихович, как и мы, получил легкую контузию, но стоически боролся с ее последствиями.

А крепким и закаленным в боях датчанам такие встряски, похоже, и вовсе были нипочем: оба уже суетились возле «Ротатоска», пытаясь через выбитые лобовые стекла извлечь из кабины Лотара и водителя. Еще раз взглянув на Конрада и убедившись, что тот невредим, мы с Михаилом тоже поспешили на выручку форингу и его бойцу.

Наш «Ротатоск» стал жертвой не снаряда, а зарытой в песок мины – я понял это еще до того, как приблизился к броневику. Практически весь он остался цел, кроме правого переднего колеса и соответствующей половины кабины. Колесо было оторвано и валялось неподалеку, а бронированная обшивка кабины – искорежена и покрыта множеством сквозных пробоин. Именно в этой части кабины находился форинг Торвальдсон, и ему нужно было в рубашке родиться, чтобы уцелеть после такого взрыва.

Под счастливой звездой Лотар появился на свет или нет, я не знал, но этой ночью всемогущие боги норманнов от него отвернулись. А может, наоборот – обратили на молодого форинга свое внимание, признав его достойным для посвящения в эйнхерии… Сложно стороннему человеку разобраться в тонкостях скандинавской религии, согласно которой мы до самого момента смерти не знаем, куда попадем: будем избраны валькириями и вознесемся с ними в Валгаллу или же сгинем в пучине Нифльхейма – посмертного удела большинства обитателей Мидгарда. Видаристы не делили себя на грешников и праведников. Участь их душ определялась характером смерти – славным или бесславным. Не мне оспаривать волю норманнских богов, но, кажется, несмотря на то, что Лотар Торвальдсон пал не самой желанной для воина смертью, он все равно заслужил право пировать в чертогах Видара…

Когда мы извлекли Лотара и водителя-дренга из раскуроченной кабины, они были уже мертвы. Выжить с такими ранениями было просто нереально: у форинга отсутствовали часть черепа и правая рука по локоть, а тело было сильно иссечено осколками. У водителя в виске торчал крупный обломок обшивки, и спасать бедолагу тоже оказалось поздно. Мы уложили тела на песок и в скорбном молчании стали ожидать спешащего к нам экипажа второго «Ротатоска». Его водитель быстро сообразил, что стряслось с машиной форинга, и сразу же остановил свой броневик, не рискнув выезжать на берег, который, как выяснилось, был превращен ватиканцами в минное поле.

Поскольку ни вешек, ни предупреждающих надписей нигде не наблюдалось, следовало догадываться, что Защитники разместили мины по всему прибрежному песку. Датчане, смекнувшие об этом раньше меня, знаками запретили нам отходить от подорванного «Ротатоска», после чего прокричали бегущим сюда товарищам, чтобы они внимательней смотрели под ноги. Впрочем, те уже были настороже – наш горький опыт, за который пришлось заплатить очень высокую цену, быстро научил их осторожности.

Редчайшее явление – видеть норманнов, объятых страхом. И матерые датчане, и два дренга из экипажа второго «Ротатоска» взирали на тело сына своего конунга и испытывали сейчас одинаковые чувства. Естественно, у молодых «башмачников» смятение проявлялось куда заметнее: глаза у них были расширены от ужаса, а сами они выглядели так, словно их вот-вот собирались казнить. Да, дренгов ждало воистину суровое испытание: им предстояло докладывать о гибели Лотара его отцу. Я бы, наверное, предпочел на их месте вовсе не возвращаться в лагерь и броситься под пули Защитников. Или удариться в дезертирство, если Валгалла этих дренгов чем-то не прельщала.

Лица свирепых датчан сохраняли однообразное непроницаемое выражение, впрочем, как и всегда. Однако и головорезам Фенрира было не по себе. Они переминались с ноги на ногу, обменивались угрюмыми взглядами, словно не зная, как теперь быть: возвращаться назад или продолжать выполнение задания. Само собой, отменять его никто не собирался, но если бы старший этой семерки – говоривший по-святоевропейски, кряжистый хольд Фроди по кличке Коряга – отдал своим людям приказ к отступлению, я бы не удивился. Слишком уж неуверенно выглядели в данный момент самые отчаянные вояки Грингсона.