Дети нашей улицы - Нагиб Махфуз

— Ты не должна забывать о своем здоровье! Особенно если речь идет о таких красивых глазах, как у тебя.

Она смущенно улыбнулась этой похвале. Он протянул руку к полке за спиной, снял банку, вытащил из нее кулек и сказал:

— Вот это надо высыпать на платок, подержать над паром, а затем привязать к глазу на всю ночь. Прикладывай, пока левый глаз не станет таким же красивым, как правый!

Она взяла кулек и достала из кармана кошелек, чтобы расплатиться. Он рассмеялся:

— Нет. Ты мне ничего не должна. Мы соседи и друзья!

— Но ты же платишь нам за чай.

Он уклонился:

— Но ведь я плачу твоему отцу, этому почтенному человеку. Я так хочу познакомиться с ним! Мне жаль, что в таком возрасте он вынужден работать!

— У него отменное здоровье, — гордо ответила она. — Дома ему скучно сидеть. Так он предается печальным мыслям. Ведь он был свидетелем тех событий, которые привели Касема к управлению улицей.

На лице Арафы появился интерес.

— Правда? — переспросил он. — Твой отец был одним из товарищей Касема?

— Нет. Но он был счастлив, когда правил Касем. До сих пор он горюет по тем временам.

— Я хочу познакомиться с ним и послушать его рассказы.

— Даже не упоминай при нем! — перебила она его. — Лучше ему забыть об этом навсегда. Однажды он выпил в винной лавке с друзьями и, опьянев, во весь голос стал требовать, чтобы вернули порядки времен Касема. А как только он вернулся в квартал, Сантури набросился на него и колотил до тех пор, пока отец не потерял сознание.

Арафа с грустью выслушал историю, потом в упор посмотрел на Аватеф и сказал, будто намекая на что-то:

— Никто не будет чувствовать себя в безопасности, пока есть надсмотрщики!

Она быстро взглянула на него и отвела взгляд, словно спрашивая: что он на самом деле хотел этим сказать?

— Поверь мне, никому не будет спокойной жизни, — сказала она.

Он с сочувствием прикусил губу.

— Я видел, как Сантури смотрел на тебя своими наглыми глазами.

Улыбка пропала с ее лица.

— Бог ему судья!

— Девушкам, наверное, льстит, когда они нравятся надсмотрщикам? — подозрительно спросил Арафа.

— У него уже четыре жены!

Сердце его замерло, и он спросил:

— А если ему это не помеха?

— Я возненавидела его с тех пор, как он избил отца, — резко ответила Аватеф. — Надсмотрщики все такие. У них нет сердца. Они забирают дань с таким важным видом, будто облагодетельствовали нас.

Довольный ее ответом, Арафа оживился:

— Я согласен, Аватеф! Как прав был Касем, когда уничтожил их! Но они появляются вновь, как ячмень на больном глазу.

— Поэтому мой отец и тоскует по временам Касема!

Арафа задумчиво покачал головой.

— Другие тоже сокрушаются по временам Габаля и Рифаа. Но прошлого не вернешь!

— Ты так считаешь, потому что не жил при Касеме, как отец, — заносчиво сказала она.

— А ты жила?

— Отец рассказывал мне.

— Мать тоже мне рассказывала. Но что толку от этого? Разве это избавит нас от надсмотрщиков? Моя мать пострадала от них. Ее уже нет, а они все порочат ее имя.

— Правда?!

Он помрачнел, как мутнеет стакан чистой воды, если насыпать в него грязь и песок.

— Поэтому я боюсь за тебя, Аватеф! Надсмотрщики угрожают нашей чести, нашему достатку, миру и любви. Открою тебе, как только я увидел, что это животное проявило к тебе интерес, я решил, что это зло должно быть уничтожено.

— Говорят, что ему покровительствует сам владелец имения.

— Где он, наш дед?

— В Большом Доме, — не задумываясь, ответила она.

Спокойно и без эмоций на лице он сказал:

— Да, твой отец рассказывает о Касеме. А Касем рассказывал о деде. Мы только слышим рассказы о нем, а в жизни видим таких, как Кадри, Саадулла, Агаг, Сантури и Юсуф. Нам нужна сила, чтобы избавиться от этих страданий. Что пользы от воспоминаний?

Заметив, что этот разговор может испортить их встречу, он пошутил:

— А мне нужна ты. И не меньше, чем сила нашей улице!

Она осуждающе посмотрела на него. Он дерзко улыбнулся, хотя во взгляде его всегда чувствовалась смелость. Увидев, что девушка нахмурила брови, он сказал серьезным тоном, чтобы потушить ее внезапный гнев:

— Красивая трудолюбивая девушка! Она забыла за хлопотами о своем глазе, который воспалился. Пришла ко мне за помощью, а оказалось, что это она мне нужна, а не я ей.

Аватеф встала:

— Мне пора уходить.

— Не надо сердиться! Я не сказал ничего такого. Ты уже давно произвела на меня впечатление. Все эти дни я то и дело смотрел на вашу кофейню из окна. Я не могу жить в одиночестве вечно. И мой дом, где кипит работа, нуждается в заботе. Зарабатываю я больше, чем необходимо. Мне надо с кем-то делиться своим достатком.

Она вышла из комнаты, он последовал за ней в коридор, чтобы проводить.

— Всего хорошего! — сказала она, чтобы не уходить, не попрощавшись.

Он остался стоять на месте, тихо напевая:

О, луноликая, как ты горда!Наполни мне бокал, луна моя!Среди людей красивей нет тебя!

Полный сил и энергии, Арафа вернулся в лабораторию, где вовсю уже работал Ханаш.

— Ну, как? — спросил он Ханаша.

Тот показал ему бутылку:

— Наполнил до краев и закупорил. Но надо еще испытать в пустыне.

Арафа взял сосуд и проверил, насколько плотно вошла пробка.

— Да, в пустыне. А то можем и впросак попасть.

— Мы стали зарабатывать, и судьба нам улыбнулась, — тревожно сказал Ханаш. — Не надо требовать от Всевышнего больше того, чем он тебя наградил!

«Ханаш стал беспокойным, как только жизнь наладилась», — подумал Арафа и улыбнулся этой мысли. Он посмотрел на Ханаша в упор и проговорил:

— Она была и тебе матерью, я знаю.

— Да. Она умоляла тебя не думать о мести.

— Но раньше ты был другого мнения.

— Нас убьют прежде, чем мы сможем им отомстить.

Арафа засмеялся:

— Ладно. Не буду скрывать от тебя, что я уже давно перестал думать о мести.

Лицо Ханаша просияло.

— Давай бутылку! Выльем смесь!

Однако Арафа только сжал сосуд в руках еще сильнее.

— Мы попробуем то, что получилось, и усовершенствуем.

Поняв, что над ним посмеялись, Ханаш недовольно нахмурился.

— Вот что я тебе скажу, Ханаш, — добавил Арафа. — Уверяю тебя, я бросил думать о мести. Но не из-за просьбы матери. А потому что убедился: надсмотрщикам не мстить надо, а расправиться с ними раз и навсегда.

Ханаш вспылил:

— Потому что ты влюбился в эту девушку?!

Арафа расхохотался так, что поперхнулся.

— Из-за любви к девушке, из-за любви к жизни. Называй это, как хочешь… Касем был прав!

— Причем здесь Касем? Касем исполнял волю нашего деда!

Арафа скривил рот.

— Кто знает? Наша улица рассказывает свои легенды, мы же с тобой заняты здесь конкретным делом, но не чувствуем себя в безопасности. Завтра может прийти Агаг и отнять у нас все, что мы заработали. А если я соберусь просить руки Аватеф, то получу дубинкой от Сантури, как каждый из нашего квартала. Все, что омрачает мое счастье, лишает счастья и всю улицу. Я себя не чувствую в безопасности, и никто не чувствует по той же причине. Я не надсмотрщик и не избранник аль-Габаляуи, но я владею такими чудесами, в которых заключается сила, неведомая Габалю, Рифаа и Касему вместе взятым.

Он поднял бутылку, будто собираясь швырнуть ее, но вернул Ханашу со словами:

— Сегодня испытаем у горы… Не хмурься! Где твой настрой?

Арафа вышел из лаборатории и прильнул к окну. Он присел на диване на корточки и уставился на передвижную кофейню напротив. Медленно наступала ночь. Слышался голос Аватеф, приглашающий выпить стакан чая или кофе. Она избегала смотреть на его окно, а это значило, что она все время думала о нем. На ее лице, как появившаяся на небе звезда, мерцала улыбка. Арафа тоже улыбался. Его сердце наполнилось радостью, и он поклялся себе, что будет каждое утро причесывать свои непокорные волосы. Со стороны аль-Гамалии послышался шум: толпа преследовала вора. В кофейне заиграл ребаб, и поэт начал вечер словами:

Первое восхищение — управляющему господину Кадри.

Второе восхищение — нашему надсмотрщику Саадулле.

А третье — надсмотрщику нашего квартала Агагу.

Арафа резко пришел в себя, бросив мечтать. Раздраженный, он произнес: «Когда наконец закончатся эти сказки? Что толку слушать их ночи напролет? Однажды поэт запоет, и ты очнешься, улица страданий…»

97

С дядюшкой Шакруном творилось неладное. Иногда он произносил громкие речи, будто выступая перед толпой, и тогда говорили: «Это старость!» Иногда ужасно сердился по пустякам или вообще без причины, и тогда опять говорили: «Старость!» А порой он подолгу молчал, даже когда к нему обращались. «Старость!» — говорили люди. Бывало, он нес такую чушь, что слушавшие его восклицали с сочувствием: «Храни нас Бог от такого конца!» Арафа часто участливо наблюдал за ним сквозь оконную решетку. «Почтенный человек, — думал он, — несмотря на рваную одежду и неопрятность. На его изможденном лице отпечатались страдания, пережитые им после того, как прошли времена Касема. Ему не посчастливилось быть современником Касема, жить в справедливости и мире, получать свою долю с доходов имения, видеть, как возводят новые дома за счет имения, а потом стать свидетелем того, как все это прекратилось по приказу Кадри. Несчастный человек! Он живет дольше, чем может вынести. Арафа увидел Аватеф: после того как у нее прошел глаз, ничто не портило ее лицо. Он перевел взгляд с отца на дочь и с улыбкой крикнул ей: