Европейская поэзия XIX века - Антология

ДИОНИСИОС СОЛОМОС

Дионисиос Соломос (1798–1857). — Родился на острове Закинфе, получил образование в Италии и начал писать стихи на итальянском языке, однако по возвращении на родину обратился к народному греческому языку, отказавшись от архаичного языка, который господствовал в то время в греческой литературе.

Под впечатлением победного шествия греческой революции Соломос создает в 1823 году «Гимн Свободе», ставший позднее национальным гимном Греции. Национально-освободительной борьбе греческого народа посвящены также незавершенные поэмы Соломоса «Ламброс» (1823–1833), «Критянин» (1833–1834), «Свободные осажденные». Последняя поэма, над которой Соломос работал около двадцати лет (в 20–30-е годы), считается вершиной его творчества. «Маленький мир осажденного города… сделай символом всей Греции, всего человечества… Вспомни эсхиловского Прометея…» — писал Соломос в своих рабочих заметках к этой поэме.

Первый поэт греческой революции, Дионисиос Соломос явился основоположником греческой литературы нового времени.

КСАНТУЛА[113]

Перевод Е. Смагиной

Увидел я Ксантулувечернею порой,она садилась в лодку,чтоб ехать в край чужой.

Я видел: ветер мчится,вздувает паруса,как будто голубь-птицавзлетает в небеса.

Увидел я: в молчаньедрузья стоят кругом,она же на прощаньемахала им платком.

Белел, как парус дальний,платок в ее руке,пока и он, прощальный,не скрылся вдалеке.

И вскоре, помню, вскорея различить не мог,что вижу — пену моряиль парус и платок.

И у пустого моряосталися друзья,заплакали от горя,и плакал с ними я.

Я плачу не о лодке,мне паруса не жаль,а жаль мне, что Ксантулаплывет в чужую даль.

Я плачу не о лодке,чей парус над водой,—я плачу о Ксантулес косою золотой.

ДЕВУШКЕ, ВОСПИТЫВАЮЩЕЙСЯ В МОНАСТЫРЕ

Перевод Е. Смагиной

Краса моя, затворница, приди хоть на мгновенье,явись в решетчатом окне, мое послушай пенье.К тебе летит сладчайший стих, твердыни стен минует,стена пропустит голос мой, стена не приревнует.Дай мне поцеловать тебя — мне пламя сердце сушит,лишь поцелуй меня спасет и мой огонь потушит.Краса моя, затворница, приди, побудем вместе,не украду, невинная, твоей девичьей чести.

НЕЗНАКОМАЯ

Перевод Е. Смагиной

Кто в платье беломсходит в долинудорогой длиннойс горы крутой?

Как только этадева является,цвет распускаетсяв траве густой.

Цветы и травыблестят красоюи головоюкивают ей,

просят, влюбленные,чтоб не забыла,чтобы ступилапо ним скорей.

Алы уста ее,словно раскрытый,росой омытыйграната цвет

перед зарею,когда светлеети наземь сеетросу рассвет.

Волна волос ееструит, густая,на грудь спадая,свет золотой.

Смеясь, глаза еесветят прекрасной,как небо, яснойголубизной.

Кто в платье беломсходит в долинудорогой длиннойс горы крутой?

CARMEN SAECULARE[114]

Перевод А. Эфрон

Вздымалась грудь, в которой цвел мир непорочных лилий…Над первозданного землей вставала первозданноРебенком заспанным заря и розовые ногиВ прохладу блещущей росы несмело погружала.

В траве все пестрые цветы зажгла она, как свечи,И небеса с землей слились в ее разверстом взоре.

Над маленьким мирком кустов, былинок и травинок,Как струи водомета, дуб свои раскинул ветви…Ни щебетам здесь места нет, ни нежным воркованьям,Устами каждого листа глаголет дух мятежный.Высокий дуб, высокий дух, свои слагает гимныИз песнопений всех искусств, из всех небесных зарев.

И ты, смятенный океан, ты, мать-земля благая,Ты, твердь — в соборе бытия чудовищный светильник,Бесчисленностью голосов слились в единой песне,Неисчислимостью светил — в сиянии едином.Пастушка в тишине творит смиренные молитвы,И звезды впитывают их — так впитывает влагуЛюбым ростком своим земля; так серафимы раяНебесной учатся любви, внимая тем молитвам…Кто знал, что розу породить способен камень мертвый?…………………………………….Но где ж вы, нежные стопы, омытые росою,Где грудь, в которой расцветал мир лилий непорочных?Играет девушка в траве с ягненком белоснежным.

ИОНИЙЦАМ

(Эпиграмма)

Перевод А. Эфрон

Всегда, несчастный мой народ, прекрасный, несравненный,За всю доверчивость твою ты награжден изменой…

СВОБОДНЫЕ ОСАЖДЕННЫЕ[115]

(Фрагменты)

Перевод А. Эфрон

В долине — гробовая тишь, ни шороха, ни звука…На птиц, что зернышки клюют, мать смотрит с горькой мукой.Туманит голод очи ей, из сердца рвутся стоны,И с нею плачет сулиот[116], в невзгодах закаленный. —Не мужество мое, но мощь, но сила иссякает…Не удержать в руках ружье, и турок это знает.

Апрель и Эрос все луга усеяли цветами,Но ружей больше, чем цветов, пред скорбными очами.Как движущийся белый холм, плывет овечье стадо,Прохладным облаком земным оно ласкает взгляды,Чтоб раствориться, как туман, за синим окоемом.Цветком, проснувшимся в цветке, над озером знакомымПорхает синий мотылек, как дуновенье, нежный,И с отражением своим играет, безмятежный.Что мотылек! И для червя пришла пора благая…Природа, прелестью своей всех равно одаряя,И в сухость выжженной травы, и в камень жизнь вдохнула —Весь воздух напоен ее журчаньем, пеньем, гулом.Тысячекратна смерть для тех, кто гибнет в день весенний,Когда все празднует окрест природы воскресенье!

Развей природы колдовство, горн, сделай эту милость,Чтоб жены, дети, старики душой не размягчились!Раздался слабый звук трубы и замер бездыханно.Как только смог он долететь до вражеского стана?Но долетел и вызвал в нем раскаты злого смеха,И голос вражеской трубы ответил грозным эхом.Насыщенная жизнью грудь арабского горнистаВеселый рокот разнесла под небосклоном чистым,Вокруг — и вдаль, и вширь, и вглубь, — и, наконец, из горнаПронзительный и страшный звук отчетливый исторгла.Повиснув в ясной тишине, как крик высот бездонных,Он медленной звездою пал на стан непокоренных.

Деянья, мысли и слова… Сейчас я вижу толькоВот эти россыпи цветов — их белизна, их пурпур,Их синева позлащены мерцаньем крыл пчелиных…Там жизнь, тут смерть. И на заре, и в светозарный полдень,И в час туманящихся вод, и в час прозрений звездныхГудит и корчится земля и глухо стонут скалы.

«Араба конь, Француза ум, ты, злая пуля Турка[117],Ядро Британца — грозный вал над хижиной убогой…Ее защитникам, увы, не долго защищаться!Хоть бы умолк проклятый гром — нет на него напасти!»Так говорил чужой моряк на судне иноземном…Испуганные острова творят молитву, плача,Их жалобы и гордый храм, и бедная часовняСмиряют трепетом огней и ладанным туманом…Но зло грозит из-за угла растерянной рыбачке,И гонит с берега ее, и путает ей снасти.

В торжественный рассветный час и в полдень лучезарный,В час умножающихся звезд и вод, покрытых дымкой,Вдруг сотрясается земля и, дыбясь, ропщет море…Старик, что вверил свою жизнь рыбацкой скромной снасти,Отбросив удочку, застыл, предавшись черным думам:«Араба конь, Француза ум и ты, ядро Британца,Ты, пуля Турка, — хищный вал над бедною лачугой…Защитникам ее, увы, искать защиты негде!Все не смолкает этот гром — он, видно, нескончаем…Плачь, сердце бедное мое, скорби со мною вместе!»

Я вижу доблестных детей и жен непокоренных,Столпившихся без слез, без слов, в немом оцепененьеВокруг печального костра, чей пламень поглощаетОстатки утвари былой, домашний скарб бездомных,И освещает бледность лиц и жалкие лохмотья…О пламя, в пепел превратись, чтоб им главу посыпать!Сквозь непоколебимый строй оружия чужогоГотовы продолжать они последний путь к свободе —Быть с братьями своими там иль здесь принять кончину.Посторонись же ты, ружье, и ты, клинок турецкий!Зажав тростинку в кулаке, проходит безоружный.

АЛЕКСАНДРОС СУЦОС