Гребаная история - Бернар Миньер

внук, — подытожил он, вертя скрепку в руке, — это будет означать, что парень — его сын… Если, конечно, предположить, что она беременна от своего приятеля… Что касается этого, я уже отправил в лабораторию запрос на сравнительное исследование его ДНК и ДНК эмбриона: по требованию Крюгера. Но, очевидно, даже если результат положительный, это не ответит на твой вопрос, — продолжил Шац, качая головой. — В противоположность этому, — добавил он, указывая на белый пакетик. — Кто это, Ноа? Мне необходимо знать. Иначе не может быть и речи о том, чтобы я это сделал.

— Грант Огастин.

— Это имя мне ничего не говорит.

— Деловой человек, который баллотируется на выборах губернатора Вирджинии. Ты видишь в этом какую-то проблему?

— И как это связано с парнишкой?

— Этот парнишка воспитан двумя мамами, которые его, так сказать, усыновили. Подозреваем, что они воспитывали его с самого рождения. Долгая история… Скажем так: расследование привело нас к этому парню. Этот тип, Грант Огастин, уже шестнадцать лет ищет своего сына, Фрейзер, можешь себе представить? Может быть, у тебя в руках выход из отчаяния, которое гложет отца шестнадцать долгих лет… Отца, ребенка которого воспитывали другие люди, который не видел, как он растет, который до недавнего времени даже не знал, что он жив…

Шац поднял руку, будто говоря: «Не переигрывай».

— Он хочет отыскать его — или боится, что перед выборами разразится скандал?

— Он хочет отыскать своего сына. Нет ничего на свете, чего он желал бы сильнее. Подумай об этом. Все, что тебе нужно сделать, — это небольшой сравнительный анализ. Перед всеми остальными. Ты просто должен это сделать.

— Я тебе вообще ничего не должен.

— Каждый из нас двоих делает свою работу…

— Это верно.

Шац протянул ему руку над рабочим столом. Рейнольдс вложил ему в руку пакетик.

— Всего лишь «да» или «нет», — сказал судмедэксперт. — Больше ничего… А потом ты расскажешь мне всю историю.

* * *

Мы встретились во время перемены.

— В настоящее время никто не может вспомнить, что Наоми делала на пароме, — сказал Чарли. — Но мы опросили далеко не всех. Мы бросили клич: если кто-нибудь что-то видел, пускай он сперва скажет это нам.

Пронзительно кричали чайки, белые черточки на сером фоне. Промозглый ветер пытался проникнуть под одежду. Приближалась зима.

— Так в любом случае все они думают, что это я. Меня сильно удивит, если они вам помогут…

Я снова подумал о послании, найденном на «Фейсбуке»: «Не доверяй им. Они лгут»… И о типе, с которым разговаривала Лив. Этот детектив… Сказала ли она правду? В классе я вновь вспомнил слова Хардинга: «Это кто-то такой, кого не заподозришь. Совсем… Полагаю, это тот, кого практически не замечаешь. Скрытный, неприметный. А еще он обладает определенной информацией…»

И снова возник вопрос: шантажист и убийца — являются ли они одним и тем же человеком?

В кафетерии я едва клевал со своей тарелки. Чарли, Джонни, Кайла и две другие девочки из класса были заняты общением, но все было не как раньше: смех раздавался редко, а некоторых тем в беседах избегали.

Вокруг нас царил обычный гул голосов, но время от времени я ловил на себе подозрительные взгляды, и разговоры за соседним столом стихали до нескольких децибел; явный признак, что говорят обо мне.

Все это становилось все более и более невыносимым.

Накалывая на вилку кусочек говядины по-тайски с рисом карри, я внезапно подумал о матери Чарли. В это время она должна сидеть за кассой в магазине «Кен & Гриль» со своим мужем, который готовит еду в кухне, и Венди, наливающей пиво и кофе за прилавком в другом конце магазина. Я снова почувствовал нечто вроде зуда. Очень часто я заставал ее у окна комнаты — она смотрела, как я ухожу, и махала мне рукой. Чарли как-то сказал, что у окна мать проводит бо́льшую часть времени. И, оглядываясь назад, невозможно не признать, что это окно и ее силуэт в моей памяти неразделимы. Это тот, кого практически не замечаешь. Скрытный, неприметный. Мать Чарли — за кассой, его отец — в кухне, Ник — в офисе шерифа… Зуд усилился. Дом пуст… Чарли упоминал, что сигнализация в магазине работает только в разгар сезона. Я снова увидел большой двор, огражденный высоким забором из досок, и деревья в глубине — сотни раз я играл в этом дворе, а затем он стал слишком тесной игровой площадкой для подростков, особенно в хорошее время года, когда нас зовут море, бухты и другие острова, до которых рукой подать…

— Глупый, глупый, глупый, — сказал я сам себе. — Даже не думай об этом…

Но именно об этом я и думал. Легкая полуулыбка его матери, ее неброский силуэт, темные волосы, в которых начали появляться серебристые нити… Это тот, кого практически не замечаешь. Скрытный, неприметный. А еще он обладает определенной информацией… В магазине ее добродушный взгляд якобы случайно всегда в движении, незаметно следует за клиентами, эффективнее камеры видеонаблюдения. А сколько откровенностей она выслушала за кассой? Ей доверяют бездумно, естественно; никому даже в голову не приходит, что в ней есть хоть капля хитрости, злости и злого умысла. Это было невообразимо. «Ты превращаешься в сумасшедшего», — предупредил меня внутренний голос.

Я поднялся на ноги.

Выйдя из кафетерия, я направился к зданию администрации. И вошел в кабинет Ловизека.

— Я не совсем в порядке. Нехорошо себя чувствую, очень нехорошо.

— Ты хочешь пойти к врачу?

— Я хочу вернуться домой.

Директор покачал головой, схватил документ.

— Согласен. Кто у тебя сегодня дома?

Я ответил.

— Хорошо. Я ее предупрежу…

Добрый час я прождал парома. Мои пальцы дрожали на руле. На пароме я отключил мобильник. Зал почти пустовал, бар был закрыт. Наконец я устроился в своей машине и врубил музыку.

Прибыв на Гласс-Айленд, я повернул направо,