Клятва на стали - Дуглас Хьюлик

– Нет? – воспылал голос. – А как ты объяснишь вот это?

Мои глаза вдруг открылись: я смотрел на рощу с высоты, вдвое превышавшей мой рост. Все было залито ярким янтарно-золотистым светом, который превосходил всякий опыт ночного ви́дения. Был различим не только каждый лист, но каждая прожилка, каждый нарост коры и всякая былинка – они сияли под моим взором в таких подробностях, что я убоялся за свои глаза.

Внизу стоял дед Арибы, и его хищная улыбка взрезала покрывало, как бритва. Я ощутил, что мне будет трудно проникнуть взором сквозь его одеяния даже сейчас – тем более что он держал воздетым огненный канат. Пламя исходило из пузырька в руке; оно вздымалось и обвивало меня змеем, заключая в обручи боли с головы до пят. Пока я смотрел, от каната растекся дым, который сгустился в воздухе в легкое облачко, смутно напоминавшее человека. Был соблазн расценить это как случайность, когда бы не горящие глаза в абрисе головы. Глаза, задавшиеся целью сверлить меня.

– Ты видишь очами джинна, – изрекло облако словами, которые начертались в огне между мной и ассасином. Они, как и канат, не отразились на моем ночном зрении. – Очами, похищенными у подобного мне.

– Что… что? – пролепетал я сквозь боль.

Глаза, украденные у джинна? Себастьян, что за дьявольщину ты намутил?

– Я не…

– Твое темное ви́дение, – пояснил дед Арибы, прочитав угасавшие пламенные письмена. – С ним странная история, твой дар никогда не покидает тебя. Даже Львы лишаются своего ви́дения по истечении дня и ночи. И вот я занялся расспросами и поисками старых суфиев и мистиков, претендовавших на умение общаться с духами тьмы. – Он поднял пузырек, заставив канат качнуться, меня – сместиться, а джинна – заколыхаться. – Представь мое удивление, когда я узнал не только о существовании преданий о верховном джинне, которого обманом лишили зрения, но и о том, что дух продолжает жаждать отмщения.

– Но я не крал его зрения, – просипел я.

– Может, и нет, – отозвался старый убийца, – но джинны, насколько я понял, иначе смотрят на эти вещи. «Мы отобедаем твоей душой». Им нет особого дела до того, как ты относишься к владению этим даром.

– И что ты за это получишь? – спросил я, уже угадав ответ.

– Они откроют нам тайну темного ви́дения, разумеется, – улыбнулся старик.

– Нет! – выпалила Ариба, шагнув в свечение джиннского каната.

Нет, не шагнув – горделиво войдя с материнским кинжалом в руке и стиснутыми зубами. Под глазами проступили полоски кожи, так как слезы размыли краску.

Я в жизни не испытывал такой радости при виде ассасина.

– Нет, – повторила она. – Мы нейяджины. Мы не договариваемся с тварями, на которых охотимся. Мы не заключаем сделок с тварями, которых убиваем. Не принимаем вознаграждений от… – она показала на облако, – от них. Мы – нейяджины.

– Мы – тени! – гневно каркнул старик. – Тени того, чем привыкли быть, и бледные отражения того, чем могли бы стать. Подумай, Ариба. Подумай, что это будет значить для нашего клана, нашей школы. Для нас. Малюсенькая сделка, мелкое нарушение – и мы начнем восхождение к свету.

– Но ты же сам сказал, что нами владеют тени, а не свет.

– Ты знаешь, девонька, что я имею в виду, – нетерпеливо отмахнулся тот.

Ариба посмотрела на деда, на веревку и на облако с его горящими, веселыми глазами. Не взглянула она лишь на меня, но я вообще не входил в уравнение – не тот был случай. Она закусила губу.

– Это не в правилах нейяджинов, – молвила она наконец.

– Довольно! Ты забываешься. Я решаю, что в правилах нейяджинов, а что не в правилах и что служит школе и клану, – я, а не ты. Когда мы получим темное ви́дение и нас начнут бояться и уважать, как в стародавние времена, я разрешу тебе приступить ко мне и поспорить насчет того, что положено нейяджинам, но пока твое дело – повиноваться. И ты повинуешься.

Голова Арибы дернулась, как от удара. Она сделала вдох, расправила плечи и шагнула вперед.

В моей голове раздался жаркий хохот.

– Это не моя правда, – объявила Ариба.

– Что? – Дед уставился на нее сквозь ночь. – «Твоя правда»? Что это такое? Что ты знаешь о правде?

– Я знаю, что она исключает сотрудничество с джиннами. А также… – она дотронулась большим пальцем до материнского кольца, – повиновения тебе. Не в этот раз. И никогда больше.

– Ты мне перечишь? – Его брови взметнулись так высоко, что чуть не выперли из-под куфии на затылке. – Опять?

– Я… не соглашаюсь с тобой.

Я был почти уверен, что он ударит ее немедленно. Вместо этого он сжал свободную кисть в кулак и отвернулся.

– Уходи, – сказал он. – Оставь меня. Я отрекаюсь от тебя и всех твоих дел. Ты больше не нейяджинка.

Глаза Арибы расширились. Он подняла руку и сделала шаг в его сторону, после чего остановилась.

– Дедушка, – воззвала она, – выслушай меня. Пожалуйста. Эти существа, с которыми ты сходишься и от которых получаешь плату, – они те же самые духи, с которыми мы сражались многие поколения. Леопард не продает свободу лисе, и мы не щадим джиннов. Неужели тварь, которая убила твою дочь, предлагала ей выкупить ее жизнь? Что она спрашивала у моей матери: не хочет ли та договориться? Нет. Убила и пригвоздила ее…

Старик резко развернулся.

– Ты думаешь, мне это не известно? – вскричал он. – Что я не думал над этим? Что я не просиживал ночи, прикидывая и взвешивая? – Он вытер лицо тыльной стороной кисти, в которой держал меч. – Да, джинн забрал ее. Но этот предлагает нечто, благодаря чему нейяджины вновь обретут силу и гордость.

– Но какой ценой? Ее памяти? Ее чести?

– Она поняла бы!

Ариба вскинула голову и распрямлялась вся, пока не взглянула деду в глаза.

– Нет, – возразила она, – не поняла бы. Она сказала бы тебе, что ты ошибаешься.

Старый нейяджин сверлил ее взглядом долгим и холодным. Когда он заговорил, его слова были подобны льду посреди пустыни.

– Оставь ее кольцо и кинжал, оставь свои одежды и имя. Ты не заслуживаешь ни толики того, чем когда-то была. – Он снова повернулся к ней спиной. И почти неслышно добавил: – И ты не заслуживаешь быть ее дочерью.

Это он зря сказал.

Она нанесла удар без яростного вопля и дерзких слов: в нем был холодный и молчаливый расчет. Шаг, другой – и вот она в воздухе с поднятым кинжалом, кромка которого оставляла то ли дымный, то ли теневой, то ли пес его знает какой еще след.

Однако ее дедушка неспроста удостоился своего Черного Шнура. Он уже уклонялся, уже разворачивался и поднимал свой меч для контрвыпада, когда Ариба приземлилась там, где он стоял.

Но только не там, куда она метила. Вышло на добрых три фута мимо; она подобралась на дерне и снова взвилась с занесенным над головой кинжалом.

Как только она ударила сквозь пылавший канат, произошли сразу три вещи. Во-первых, взвыл джинн. Во-вторых, выругался ее дед. И в-третьих, я начал приходить в себя, но мне помешало падение.

К тому моменту, как я оправился от неуклюжей посадки и перекатился на спину, огонь исчез, а облако, бывшее джинном, уже рассеивалось. Мне показалось, что я уловил на ветру последние отголоски дымного бормотания, но точно судить не мог, ибо роща наполнилась звуками поединка. Я встал на колени, затем сел на корточки и только тогда вспомнил, что мои рапира и кинжал валяются где-то в траве.

Я всмотрелся во тьму, благодаря Ангелов за то, что мое ночное зрение как будто восстановилось. Ни стало ни гладкого золота, ни блеска рубинов – только чернота, кровь и грязноватая медь. Это меня вполне устраивало.

Единственная проблема заключалась в том, что двое, которых я высматривал, были невидимы для меня. Шум приблизительно выдавал их местонахождение, да толку! Всего-то и было что промельк обнаженного подбородка, маслянистый след багряных одежд да тускло-золотистый блеск стали. Никак не четкая панорама битвы, не говоря о самих противниках, но я хотя бы лучше понимал, где и что.

И как мне, черт побери, поступить?

Я вытянул из сапога длинный нож. Затем тронулся с места, выслушивая добычу не меньше, чем высматривая.

Хрипы и шум борьбы. Глухой топот ног по траве, соударение плоти. Они вышли за пределы фехтования в область кулачного боя, захватов и подножек. На самом деле ничего удивительного: гнева и ярости было столько, что вряд ли хватило бы стали. Дело дошло до вещей бесхитростных – кровь и кости, губы и пот.

Любовь слетела с лезвия ножа, оставив нетронутым клинок, остро заточенный ненавистью.

Затем я увидел их за десять шагов от меня. Сгусток наполовину зримых теней, которые размыкались и сходились, попеременно недосягаемые и доступные моему зрению. Кто-то на ком-то, один вцепился, другой сопротивлялся.

Я бросился вперед. Старик был либо сверху, и мне открывалась его спина, либо на земле, и у меня было время выбрать позицию для смертельного удара. Мне оставалось надеяться, что я успею разобраться, кто был кем, пока вопрос не станет академическим.