Ночь без любви - Виктор Пронин

— Просто ужас какой-то!

— Ужас был потом. Когда вечером все собрались вон под тем деревом, одного охотника не оказалось. Подождали, похвастались добычей…

— А была добыча?

— Ты что — дурак?! — резко обернулся Зайцев. — Какое имеет значение — была добыча, не было добычи? У всех утки болтались на поясе, или убили только одну… Что ты несешь?

— Спокойно, старик. Ты так взвился, что мне прямо сразу открылись причины твоих неудач в следственной деятельности. Ты очень нервничаешь, переживаешь… Так нельзя, старик. Это плохо. Тебе положено быть вдумчивым, тонким, местами даже мудрым. Да-да, тебе уже мудрым пора становиться, а ты все прыгаешь, как воробей по веткам. Поясняю… Если все вернулись с добычей, значит, над этим несчастным озером стояла настоящая артиллерийская канонада. И установить, кто стрелял в уток, а кто целил в своего закадычного приятеля невозможно. Пока невозможно.

— Была добыча.

— У всех?

— Даже у убитого.

— Как же это он? Ведь ты сам говорил, что кабанья картечь…

— Он подстрелил несколько уток до того, понял? До того, как его убили. До!

— …Ну что ж, — рассудительно заметил Ксенофонтов. — Так тоже бывает. Продолжай. Внимательно тебя слушаю.

— Так вот, когда все собрались, Асташкина не было. Асташкин его фамилия. Подождали, пора было начинать ужин, кое-кто, не вытерпев, даже рюмку опрокинул…

— И такие нашлись?

— Послушай, — Зайцев остановился, не оборачиваясь. — Давай так договоримся… Я расскажу все, что считаю нужным, потом ты вернешься домой, усядешься за свой редакционный стол и будешь шутить там, сколько влезет. А пока… Слушай и молчи.

— Я вижу, старик, что тебя опять посетил гнев. Напрасно. Заткнуться я могу, но какая тебе от этого польза? Ведь ты хочешь пользы, правильно? Тогда терпи. Я не виноват, что ты не отличаешь шуток от моих проницательных вопросов. Если кто-то, не дождавшись ужина, поспешил ахнуть стакан водки, если так душа пылала, что не было никаких сил совладать с собой, то, может быть, у него были для этого причины? Вот я и спрашиваю — кто выпил в одиночку, не дождавшись ужина?

— А знаешь, — смутился Зайцев, — действительно… В этом что-то есть… Я как-то не поинтересовался…

— Не тем интересуешься. И не теми.

— Ладно, разберемся. Вот здесь сидел Асташкин. У остальных гнездышки были такие же.

Оба остановились у самого берега. В этом месте камыш был пореже, сюда же вела еле заметная тропинка, поэтому охотника с берега было хорошо видно. А невысокий кустарник позволял и спрятаться, и прицелиться, не торопясь. Уж если охота была удачной и стрельба гремела беспрерывно, то выстрел убийцы никого не насторожил, он остался незамеченным.

— Ну, хорошо, разложили снедь на брезенте, расставили бутылки, стаканы, а одного охотника нет… Что они делают? — спросил Ксенофонтов, глядя на тающий в тумане противоположный берег озера.

— Что делают… Покричали, несколько раз вверх пальнули… Потом двое отправились искать. К тому времени стемнело, пошли с фонарями. Где Асташкин расположился — примерно знали. Вначале прошли мимо, вернулись, снова кричали… И в свете фонаря увидели темное пятно… Оказалось, камера. Подошли ближе — в камере никого. Рядом, среди камышей, шляпа плавает… Тут уж маленько струсили… Сапоги у них высокие, до пояса, вошли в воду… Ну что… Обнаружили Асташкина. Выволокли на берег, в спине дыра. Чистенькая такая, мокрая дыра. За день всю кровь водой вымыло. Ты бы посмотрел на эту рану… Кулак войдет. Они все собирались этим же вечером домой вернуться, но остались. Послали машину в местную милицию… И завертелось. Утром я уже был здесь.

— И твой вывод?

— Убил один из них, тут и думать нечего. Все они перебывали в моем кабинете, все дали показания, кое-кто даже слезу уронил, но, тем не менее…

— Следствие зашло в тупик, — жестко закончил Ксенофонтов.

— Следствие продолжается, — поправил Зайцев. — Но арестовывать и в самом деле некого. Никто в убийстве не признался. И не собирается, как я понял. Пять подозреваемых, но ни одного обвиняемого. Каждый из них мог спокойно покинуть свое охотничье место, пробраться кустами к Асташкину, всадить в спину заряд картечи и вернуться.

— А ты уверен, что убить хотели именно Асташкина?

— Не понял?

— Возможно целили в другого, да перепутали в тумане? А может, вслед за охотниками еще кто-то приехал, о ком они и знать не знали…

— Исключено. Других машин не было. А добраться сюда иначе просто невозможно. Убийца знал, где именно сидит Асташкин, тем более, что рядом заметный знак, — Зайцев показал на громадное сухое дерево.

— Как же они стреляли в таком тумане?

— В тот день вскоре после их прибытия туман рассеялся. Днем вообще стояла хорошая ясная погода. И только к вечеру озеро опять начало затягиваться туманом.

— Они работают в одном месте?

— Отпадает, — Зайцев безнадежно махнул рукой. — Все работают в разных местах. Подсиживать, копить обиды — это исключается.

— А Асташкин от прочих ничем не отличался?

— Ничем, что могло бы заинтересовать следствие, — ответил Зайцев несколько казенно, решив, видимо, что так будет точнее.

— Я имею в виду именно те признаки, которые не заинтересовали следствие, — настаивал Ксенофонтов.

— Ружье у него было получше… Бельгийское. Шляпа с пером, если тебе это интересно.

— Какая шляпа? — встрепенулся Ксенофонтов.

— Да успокойся, ничего особенного. Продавались у нас одно время такие шляпы. Дешевые, рябенькие, как из тонкого войлока… Но сбоку прикреплено маленькое перышко от какой-то рыжей птички. Обычно их срывают, чтоб народ не смеялся. Я тоже сорвал — была у меня такая шляпа, если ты помнишь.

— Помню. А Асташкин ходил с пером? И никто над ним не смеялся?

— Следствие такими данными не располагает.

— Понятно. Если кто и смеялся, то Асташкину это было глубоко безразлично. Наконец-то, Зайцев, я услышал от тебя что-то дельное.

— Про перышко, что ли?

— Да, старик, да.

— И тебе сразу все стало ясно? — усмехнулся следователь.

— Во всяком случае, многое.

— С чем я тебя и поздравляю, — заметил Зайцев с легким раздражением. — Пошли назад. Дальше все то же самое. Мои ребята облазили все, что только можно. Мы с тобой скорее увидим их следы, нежели следы прошлой охоты.

— Ну, если так, — сунув руки в карманы плаща, Ксенофонтов зашагал вслед за Зайцевым. Время от времени он хмыкал себе под нос, что-то бормотал, следователь даже оглянулся раз-другой, но видя отсутствующее выражение лица своего друга, перестал обращать внимание на звуки, раздававшиеся за его спиной.

В редакции Ксенофонтов появился после обеда. Не обращая внимания на укоризненные взгляды сотрудников, он молча прошел в свой кабинетик. Когда к нему заглянул редактор, тот сидел за столом, вытянув ноги из под стола, руки Ксенофонтова были сложены на груди, голова откинута к стенке, глаза закрыты.

— Так, — сказал редактор. — А очерк?

— Будет очерк. Все будет.

— Опять преступление?

— Убийство. Жестокое безжалостное убийство в тумане. Заряд картечи в спину. Смерть на месте. Следствие в тупике. Убийца на свободе.

— Понятно, — вздохнул редактор и, не говоря больше ни слова, осторожно закрыл за собой дверь.

А Ксенофонтов снова видел перед собой туманный берет озера, снова шелестели камыши и плескалась у его ног красноватая вода, вымывая кровь из страшной раны. И плавала серая шляпа с маленьким рыжим перышком, приколотым к ленте. А охота продолжалась, тяжело падали в воду подбитые утки и только один человек из пятерых знал то, что остальным будет известно лишь через несколько часов. До охоты ли ему было тогда! Но времени, чтобы подготовиться и продумать свое поведение, времени у него было достаточно.

Словно очнувшись, Ксенофонтов оттолкнулся от спинки стула и склонился над телефоном.

— Зайцев? Привет, старик. Скажи мне, пожалуйста, кто и сколько в тот день убил уток?

— Видишь ли, Ксенофонтов, за убийство уток уголовная ответственность не предусмотрена. Может быть, это для тебя новость, что делать, я обязан выполнять Уголовный кодекс. Мне кажется, ты не понял — меня интересует человек, который убил Асташкина, а не утку.

— Жаль. А ты не собираешься им устроить очную ставку?

— Как, всем сразу?!

— А что? Ведь я не поверю, если ты скажешь, что у тебя нет никаких неясностей, а у них нет противоречий в показаниях? Их надо устранить. И я бы на вашу встречу подскочил, я люблю, когда много народу собирается.

— По двое я с ними проводил очные ставки, но чтобы собрать всех пятерых, — с сомнением проговорил Зайцев. — Надо подумать.

— Решайся, старик! Пригласи, пообещай, что всем повестки выпишешь… Они даже благодарны будут. У нас каждый радуется, когда его от работы освобождают, а зарплату сохраняют. Из чего я делаю вывод, что наши граждане деньги любят больше, чем работу. Оно и понятно — за деньги можно хоть что-то купить, а работа совершенно бессмысленна. Но с другой стороны..