Ночь без любви - Виктор Пронин

— Сам сочинил?

— Конечно.

— Это чувствуется. — Ксенофонтов взял часы, повертел их перед глазами, отложил в сторонку. — Рад служить. Много доволен. Благодарю за доверие. Счастлив. Этого достаточно?

— Вполне. Итак?

— Все очень просто, Зайцев, все очень просто… Как тебе известно, вещи обладают голосами…

— Ты имеешь в виду магнитофонную ленту?

— Нет, — поморщился Ксенофонтов. — Какую ленту… Ты слышишь голос вот этой скатерти? — Он поднял за край цветастую накидку.

— А какой у нее голос… Никакого голоса.

— Господи, да она криком кричит! Даст тебе важные свидетельские показания. Она говорит, что ее хозяин, то есть я, холост, лишен домашнего тепла, женской заботы. Она, эта занавеска, извиняется перед тобой, что вынуждена столь неумело исполнять роль скатерти, что ее призвание висеть у окна и радовать твой глаз, а не желудок. Она доносит тебе, что ее хозяин ленив, никак не соберется простирнуть эту тряпку или хотя бы отнести в прачечную, сообщает, что платят журналистам маловато и купить пристойную скатерку, чтобы порадовать друга любезного, они не могут. Она и о себе рассказывает, о том, что когда-то висела на окне, выгорела местами, обязанности скатерти выполняет не первый раз, что хозяин ее пьет с гостями не только этот прекрасный чай — вот пятно от вина, вот еще какое-то, требующее специального лабораторного анализа. И так далее. Я мог бы тебе весь вечер пересказывать все, что она хочет сообщить о себе, обо мне, об окружающем мире. У нее столько мыслей, столько наблюдений, выводов…

— Пожалуй, не стоит, — с некоторой растерянностью в голосе произнес Зайцев.

— А помнишь историю с анонимкой? Помнишь, как отчаянно визжал знак препинания? А как истошно взывали к моему благоразумию подобранные на дороге полусотенные? Вот только не пожелал я их услышать, не счел. Это горько, Зайцев, но иногда мне кажется, что и ты слышишь только собачий лай, команды начальства да вопли потерпевших.

— Красиво, — кивнул Зайцев. — Дальше.

— Видишь, как получается… Когда я сообщаю тебе о какой-то чепухе, ты прямо весь светишься от внимания, когда же я говорю о главном, ты пропускаешь это мимо ушей, полагая, что я занимаюсь словоблудием. Только что я сказал тебе самое существенное — прислушайся, удели внимание кофейной чашке, расположению шашек на доске, складкам на мятой анонимке, и перед тобой откроется удивительный мир…

— На этот раз я дал тебе настоящие человеческие голоса, — с легкой досадой заметил Зайцев.

— Да, но и они требовали участливого слушателя. Таня Лесницкая, кричала с магнитной ленты через японские динамики, надеясь, что ты услышишь ее предсмертные…

— Не кощунствуй!

— Хорошо. Не буду. Прежде чем объяснить ход моих мыслей, я должен сделать небольшое пояснение. Иначе не поймешь.

— Только покороче.

— Постараюсь. Ты когда-нибудь слышал, Зайцев, как выражаются люди вокруг тебя? Не отвечай. Грубость проникла в наши души, бесцеремонность к чувствам ближних. Смысл разговора чаще всего сводится к таким примерно словам… «Кто последний? Я за вами!» Ты можешь себе представить, чтобы парень из твоего двора после окончания школы, техникума, училища, отслужив в армии, сказал девушке: «Настенька, милая, я люблю тебя!» А она бы ответила: «Петя, хороший мой, ты тоже мне очень нравишься».

— Ха! — сказал Зайцев.

— Вот видишь. Он скажет приблизительно так… «Настюха, мать твою за ногу! Давай поженимся!» А она ответит… «А где жить будем, ты подумал, дурака кусок!» Без злобы скажут, даже смягчат свои слова улыбкой, ласковыми касаниями, но произнести нечто нежное… Не смогут. Конечно, я преувеличиваю, но не слишком. Может быть, в нас есть какие-то чувства, не чуждые остальному человечеству, но выразить их мы не только не умеем — не хотим! Более того, стыдимся чувств, и если уж они у нас появились, стараемся так выразиться, чтобы никто и не заподозрил наличие у нас трепетности в душе, преклонения перед особою противоположного пола. Вот видишь, я даже сейчас скатился на небольшую пошлость. И ты ответил мне с этакой панибратской грубоватостью, с дружеской подковыркой, с налетом хамства — «Ха!». Я не обиделся, поскольку ничего другого от тебя не ждал, я отлично понял, что выражает это обезьянье восклицание. Оно означает следующее… «Знаешь, старик, тебе не откажешь в наблюдательности, в самом деле, словарный запас наших юношей и девушек оставляет желать лучшего. Но выносить твою болтовню у меня уже нет сил». Я прав?

— Как всегда.

— Вот видишь. И этим своим ответом ты пытаешься в меру своих скромных возможностей поставить меня на место. Ну да ладно… Выйдем, Зайцев, на улицу, сядем в трамвай, посетим ресторан, отправимся в мою контору, в твою контору, что мы услышим? «Вам кого?» «Уже закрыто!» «Колбасы нет и не будет.» «Не вздумай опоздать.» «Извините!» — это мне говорят, отодвигая в сторону на целый метр или вдавливая в толпу. Да, Зайцев, это надо признать — в конце второго тысячелетия, на восьмом десятке революции, общение в нашей стране на всех уровнях общества сделалось настороженно-пренебрежительным. Человек покидает свою квартиру, сжимаясь и готовясь к отпору, будто он входит в дикие джунгли, наполненные ядовитыми змеями, кровожадными хищниками, ненасытными людоедами. Я забегаю в магазин, заранее смирившись со всеми унижениями, которые мне предстоит вынести. Вхожу в учреждение, оставив на пороге и достоинство, и образование, и здравость мышления — все это может только повредить. Я замираю от ужаса, поднимая руку, чтобы остановить такси… «Простите, сэр, не кажется ли вам, что сегодняшняя погода может испортиться?» — «Действительно, боюсь, что вы правы… У меня такое ощущение, что ветер усиливается». — «Надеюсь, вы не сочтете меня назойливым, если я предложу вам свой зонтик?» — «Очень благодарен, вы меня просто выручили…» И так далее. Нам такой разговор кажется не просто чужим — чуждым! И самое страшное — он кажется нам глупым. Нам и в голову не приходит, какие пласты культуры, воспитания, сколько уважения к ближнему должен усвоить человек, прежде чем заговорить вот так. Мы уверены в том, что с людьми можно обращаться проще. «Машка, хватит выкобениваться, пошли на сеновал!» — «Вот хитрый, уже и уговорил». Эти слова только потому и стали анекдотом, что попали в точку.

— Продолжай, я внимательно тебя слушаю.

— Подчеркнуто вежливая речь стала чем-то вроде издевки. К ней прибегают смеха ради, куражась и юродствуя. Ее можно услышать только со сцены.

— Ты хочешь сказать…

— Да, Зайцев, да! Вспомни, как выражались убийцы в квартире бедной Тани Лесницкой… «Вы должны согласиться, Танечка…» «А не кажется ли вам…» «У меня складывается впечатление…» Так никто не выражается. Эти слова можно произносить только играя. Убийцы прибегли к этим словам, чтобы не произносить своих. У них не нашлось сил произнести свои.

— Пожалуй, в этом что-то есть…

— Скупишься, Зайцев. — Ксенофонтов встал, прошелся по комнате, остановился перед Зайцевым. — Подобные слова нельзя произнести вот так легко и беззаботно, если к ним не привыкнешь. Но где у нас пользуются подобными церемонными, вычурными, опереточными оборотами? На сцене. Только там они уцелели, выжили, сохранились, но, к великому моему сожалению, стали пародийными. Таким образом, я заподозрил, что убийцы — это люди, для которых слово если и не профессия, то что-то вроде этого. У них неплохо подвешен язык, они наверняка брали уроки дикции. Разве ты не понял, что их разговор не настоящий? Они играли, Зайцев, они играли. Бедная девочка даже не почувствовала фальши, не поняла, что имеет дело с представителями разговорного жанра.

— Но магнитофон включила.

— Скорее по привычке. Она их не ждала. Видно, было какое-то мимолетное знакомство до концерта, после концерта… Но ребята оказались цепкими.

— Почему ты решил, что они нездешние, что они гастролеры?

— Из их разговора. Вначале я сообразил лишь, что в нашем городе так не говорят, и только потом до меня дошло, что так вообще не говорят. И тогда я засел за газеты. Какие гастроли, каких групп, в каких городах и с каким жанровым разнообразием проходили в последнее время. Причем меня интересовали только те группы, которые побывали и в нашем городе.

— И ни разу не ушел в сторону, ни разу не терял след?

— Терял, — сокрушенно признался Ксенофонтов. — Меня сбила с толку простая вещь… Они совершили убийство, когда выступали уже в соседнем городе. А я по невежеству и самонадеянности искал убийц среди тех групп, которые были в городе именно в день убийства. Но все-таки вышел на верную тропу — побывал на нескольких концертах, кое-что записал, прослушал, сопоставил… Я только после этого предложил тебе развлечься. По-моему, неплохой был концерт, как ты думаешь?

— Да, действительно… — Видно было, что Зайцеву трудно подобрать нужные слова. — Прости, сэр… Если позволишь, отныне буду обращаться к тебе только так?