Расплата - Александр Стрыгин

Авдотья не отрывала глаз от лица сына, разглядывала каждую морщинку, словно узнавала и не узнавала того, своего прежнего Паньку, которого нянчила, водила за руку, учила добру и уму-разуму.

- Маленький, сынок, был ты губастенький, - раздумчиво сказала Авдотья, - добренький, а какой теперь стал - не узнать. Губы тонкие сделались, даже искривились.

- Не то што губы... ребра, мать, искривились от злости! - ответил ей Панька. - Душа прочернела!

- Да что же я сижу-то, - спохватилась Авдотья. - Кашей угощу вас, детки. Пшена нам, пострадавшим коммунарам, вчера дали. - И она засеменила к печке.

- Мы к чаю морковному привыкли, - улыбаясь, сказала Кланя. - Сахару с Пашей копили ребятам. Достань сахар, Паша.

Панька вынул из кармана галифе кисетик. Кланя вынула по кусочку сахару Мишатке и Любочке, а кисетик передала Маше.

Сели за стол. Авдотья подала кашу.

Тихо постучал кто-то. Все обернулись к двери. В сгорбленном, сумрачном человеке, переступившем порог, Маша первая узнала Захара.

- Батя! - всплеснула она руками.

Захар окинул взглядом всех, кто сидел за столом, видимо ища сына, потом остановил взгляд на Паньке.

- Я пришел, Павел... - хрипло, едва слышно, заговорил он. - Арестуй меня и в Чеку сдай.

- Да какой там арест! - кинулась к Захару сваха. - Садись за стол. Кашки с дороги съешь, Захарушка!

- Нет, - покачал головой Захар. - Спасибо за хлеб-соль. Я не за этим зашел. Грех с души не за столом снимают.

- А за что тебя арестовывать? - строго спросил Панька, вставая из-за стола. - Коли сам пришел, так и в Чека сам иди!

Захар посмотрел в его светлые, чистые глаза, заметил на груди орден... Склонив голову, едва слышно сказал:

- Васятка там... Встречаться боюсь. Опозорил я его, горе-горюхино, на старости... - И рухнул на колени. - Арестуй меня ты, Павел, отведи сам... боюсь я... Объясни им! - Он зарыдал, прижав бородатое лицо к Панькиной руке.

За всю свою жизнь так освобождающе-искренне не плакал Захар. За всю свою жизнь не чувствовал себя перед кем-нибудь таким виноватым...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Час расплаты настал...

Это видели уже сами эсеры, отказавшиеся теперь от поддержки антоновщины, это почувствовали сами бандиты, сдаваясь на милость советской власти...

Даже белоэмигрантская газета "Руль" 2 июня 1921 года писала по поводу последнего воззвания эсеровского ЦК, что эсеры сами вынуждены признать отсутствие для их работы надлежащей почвы в "Советроссии".

Настроение масс сами эсеры определяли двумя словами - "безмерная усталость" - и сами же сознавали, что "вера в их партию совершенно уничтожена".

По мнению кадетов, эсеры в своих замыслах только и могли рассчитывать на бандитские элементы. Об этих элементах кадетская газета писала так:

"Многолетняя непрерывная война, огнем опалившая весь мир, воспитала целое поколение по убийству, которые смотрят на пулемет и нож с такою же любовью, как музыкант на свою скрипку. Война отучила этих молодцов от мирного труда. Они не умеют ни пахать, ни строить, ни писать, их профессия - убийство, а единственная цель существования - насилие и разбой. Прекращение войны для них гибель. По существу, им безразлично, за кого идти. Они с теми и этими охотно идут туда, где свободнее проявить свою профессию, где только есть безграничная возможность убивать и грабить..."

Но сколько ни гуляли убийцы по земле - час расплаты настал...

В тот день, 2 июня, когда эту кадетскую газетку с разоблачением сути эсеровской политики читали за границей бездомные эмигранты, брюзжащие на всех и вся, антоновская вторая "армия" перестала существовать. Не спасли бандитов быстрые кони. Бежавшие от реки Вороны в сторону Саратовской губернии "полки", оставшиеся после разгрома в Кирсанове, были настигнуты бронеотрядом Конопко у деревни Елани и окончательно разгромлены. Антоновцы потеряли за несколько дней отступления все пулеметы и обозы; погибло более восьмисот бандитов... Сорок семь бойцов, преследовавших банду на семи бронемашинах, оказались для бандитов страшнее десятка полков.

В паническом ужасе драпали от броневиков "подушечники", давя друг друга. Кони в животном страхе сбрасывали с себя седоков и носились по полям, развевая по ветру перья и пух из простреленных подушек...

Только Антонову со штабом удалось ночью скрыться под прикрытием "гвардейского полка", от которого осталось уже не больше эскадрона.

А через несколько дней бронеотряд под командованием Уборевича прижал к Хопру остатки "войск" Богуславского и потопил их в реке...

Час расплаты настал...

Антонов обещал своим сподвижникам к весне захватить Тамбов и принимать на Советской улице парад, но в другом "параде" пришлось участвовать некоторым его головорезам...

Однажды Советская улица Тамбова стала свидетельницей необычного зрелища. Пестрая бандитская кавалерия вместе с обозом стройно, но понуро проследовала до Казанского собора, где размещалась к тому времени Губчека. Это были добровольно сдавшиеся бандиты, преимущественно командного состава, во главе с такими зачинщиками, как Воротищев, Кульдяшев, Венедиктов, Бармин... сто тридцать шесть верховых, пятнадцать пеших... сто тридцать девять винтовок, четырнадцать револьверов, шестьдесят две шашки...

Отовсюду сбежались люди посмотреть на бандитов. Кричали им вслед ругательства, задавали обидные вопросы.

Бандиты молчали, трусливо озираясь из-под нахлобученных шапок с зелеными бантами.

Широкие ворота собора были раскрыты настежь, чтобы закрыться за ними. "Не навсегда ли?" - тревожно переглядывались те, у кого было больше крови на руках...

Но те, которые знали, что прощения не будет, ушли давно в глухие лесные чащобы - коротать безрадостные волчьи дни, захватив с собой награбленное добро, на которое можно выменять еду и откупиться от "дурного глаза".

Только Матюхин, осторожный и совсем озверевший бандит, отколовшийся от Антонова, все еще совершал то тут, то там набеги из леса с остатками двух "полков", численностью в четыреста пятьдесят сабель.

Но и матюхинское "войско" вскоре было уничтожено.

Григорий Иванович Котовский воспользовался стремлением бывшего начальника антоновского штаба Павла Эктова искупить вину перед советской властью. Через Эктова Котовский затеял переписку с Матюхиным от имени казачьего атамана Фролова, будто бы пришедшего с Дона на помощь Антонову.

Встреча с переодетыми под казаков котовцами в селе Кобылинке стоила матюхинцам жизни. За час ожесточенной пулеметной "работы" банда Ивана Матюхина была уничтожена. Бойцы не хотели оставлять в живых звероподобных людей, которые сами бахвалились, с каким наслаждением выкручивали головы красноармейцам.

Но среди трупов не удалось обнаружить самого Матюхина. Легко раненный, он воспользовался суматохой и скрылся в лесу вместе с братом Михаилом, лично охранявшим его. Только через некоторое время чекисту Василию Белугину удалось разыскать и уничтожить Ивана Матюхина.

А в бандитской "столице" Каменке, в подземелье, вырытом по заданию Плужникова еще в 1919 году, отсиживали последние денечки члены губкома СТК и штабные работники Богуславского. Они не знали, что Богуславский кончил свои дни в Хопре и Старик - Гришка Плужников, председатель, застрелился в лесной землянке.

Каменские мужики, сначала твердо державшие слово - не выдавать подземелье, - привязались к добрым, словоохотливым бойцам Котовского и вскоре поверили: антоновцам больше не вернуться. Всему делу Плужникова крышка.

Выдать решили, но кто первый скажет? Вот она - кривая мужицкая душа!

Кое-как накорябав на обрывке листовки несколько слов, какой-то "смелый" мужик тайно подбросил бумажку приехавшим чекистам...

В подземелье было захвачено восемьдесят бандитов.

Весь состав губкома СТК и двадцать отъевшихся охранников были выведены на свет божий, чтобы увидели крестьяне, кого они скрывали от возмездия.

- Зачумили, гады, все деревни! - кричали осмелевшие мужики.

- В норках сидели, проклятые конурщики, а нашей кровью поля заливали!

- За нашей спиной прятались, сволочи!

Пухлые, лоснящиеся от грязного пота, похожие на разжиревших крыс, стояли, вперив тупые взгляды в землю, эти подлые, ничтожные люди, еще недавно гордо именовавшие себя социалистами-революционерами, защитниками крестьян.

Час расплаты настал...

2

Митрофан шел смело.

Только изредка наклонялся, минуя толстые сучки, или поднимал руку, отводя от глаз колючие ветки...

Он не боялся теперь ничего. В тот вечер, когда Ефима вел в Федоровку, а потом скакал с Макаром от погони, с ним что-то случилось такое, будто все нутро вывернулось наизнанку.

С сожалением он вспоминает свою трусость, побег с фронта, который чуть не погубил его.

И шагает он по тропинке Воронцовского леса, чтобы окончательно расстаться с прошлым, чтобы вырвать Соню из грязных рук Карася.

Сзади шагает Ефим, которому доверили чекисты Митрофана под личную ответственность.