Расплата - Александр Стрыгин

4

Антонов метался по комнате.

Герман сидел на крестьянской лавке у двери, понурив лохматую нечесаную голову.

Глаза Антонова застлало черной решеткой огромных мелькающих букв, которые он только что прочел в принесенных Германом газетах.

"Кронштадт наш!", "Торговый договор с Англией подписан!", "В Петрограде пущены заводы!" - эти заголовки с восклицательными знаками стояли в глазах, как призраки, не давали сосредоточиться. Тамбовские "Известия", которые он швырнул, не дочитав и до второй страницы, лежали на лавке, притягивали взгляд. Но он уже не мог взять газету в руки - они тряслись от бешенства. Не хотелось показывать Герману своей слабости.

- Читай вслух третью страницу! - приказал Антонов Герману.

Герман нехотя взял газету и хриплым, пропитым басом прочел:

- "Ко всем участникам бандитских шаек. Полномочная комиссия Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета заявляет:

1. Советская власть строго карает подстрекателей и вожаков бандитских шаек, но она милостива к трудовым крестьянам, втянутым по недоразумению или обманом в это разбойное дело.

2. Рядовые участники бандитских шаек, которые явятся добровольно и с оружием в штаб красных войск, получат полное прощение. Те из них, кто является дезертиром, будут отправлены в Красную Армию без всякого наказания, остальные будут отпущены по домам на честное крестьянское слово..."

- Что? - взвыл Антонов. - Врешь, дай сюда! - Он выхватил Из рук Германа газету и впился воспаленными глазами в строки.

"3. Вожаки и подстрекатели, - писалось дальше в газете, - если явятся добровольно и принесут чистосердечное раскаяние, будут преданы суду, но без применения высшей меры наказания; причем суду предложено применять в широких размерах условное осуждение, т. е. отпускать на свободу с указанием, что если совершит новый проступок, то будет взыскано вдвое.

4. Разграбленное в советских хозяйствах и кооперативах народное имущество должно быть возвращено.

Срок явки и возврата имущества до 5 апреля. Настоящее распоряжение прочесть на всех сельских сходах и вывесить в общественных зданиях..."

Антонов рванул газету, сложив вдвое, еще рванул и так рвал с неистовством и остервенением до тех пор, пока не посыпались из рук мелкие клочки.

- Своей рукой расстреляю, у кого найду листовки! - зарычал он на Германа, топча обрывки сапогами. - Объяви самую страшную казнь тем, кто сдастся! Головы выкручивай! Живыми в землю закапывай предателей! Семьи уничтожай беспощадно! Жги! Режь! Бей!

Тонкие губы со зловещими змейками по углам всегда плохо прикрывали его выступающие вперед челюсти, а теперь за посиневшими губами застыл хищный щербатый оскал. Даже видавший виды Герман вздрогнул, взглянув на Антонова.

А тот снова заметался по комнате, тиская дрожащие, покрытые холодным потом ладони.

Герман застыл, боясь пошевельнуться.

Когда шаги Антонова заглохли у окна, Герман покосился на него и, увидев, как тот шарахнулся от окна, схватившись за голову, с испугом подумал, что "полководец" сходит с ума.

- Кто там стоит? - удушливым шепотом крикнул Антонов, не отрывая глаз от окна.

Герман кинулся к окну и вдруг - рассмеялся.

- Ты что смеешься? - трясущейся рукой схватил Антонов Германа за грудки. - Кто это?

- Да это Титок Гладилин из Борисоглебска, по прозвищу Анчутка. Чтоб страх нагонять на красноту, половину головы обрил. Ты сам нам рассказывал, что читал про сахалинских каторжников... Вот мы и учудили... А Титок-то, он придурковатый малость.

Антонов расслабленно опустил руку, его била дрожь.

- А ну позови его сюда! - ляская зубами, зловеще прошептал Антонов.

Герман привел Титка, огромного детину с изуродованным чьей-то искусной бритвой лицом.

Титок дотопал до середины комнаты, картаво отрапортовал и снял шапку, словно решил еще выгоднее показаться перед начальством, - его лохматая, всклоченная шевелюра, как и обросшее бородой лицо, была наполовину обрита. Теперь, без шапки, он выглядел еще страшнее, будто кто рассек его голову пополам и вместо второй половины приставил часть чужой, совершенно лысой, безбровой головы.

Антонов молчал, рассматривая Титка остановившимися мутными глазами.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

В начале апреля первый тамбовский полк, которым теперь командовал Маркин, попал в окружение в Пахотном Углу. Антонов, решивший во что бы то ни стало разбить северную группировку войск, дабы развязать себе руки и навалиться всей силой своих кавалерийских "полков" на Рассказово, сам руководил наступлением на Пахотный Угол. Он уже не щадил никого и не берег "полки" - чувствовал, что близится конец игры, и торопился мстить...

В четырех верстах от Пахотного Угла, в Комаровке, стоял московский полк ВЧК. Связь между полками была нарушена. Один батальон ВЧК и эскадрон кавалеристов попали в окружение на краю Пахотного Угла.

Маркин со своим полком был зажат в церкви. Бойцы залегли с пулеметами за железно-каменной оградой. С колокольни были хорошо видны антоновские "войска", уже рассыпавшиеся по огромному селу в поисках свежих лошадей и корма. Видна была дорога на Комаровку, тоже окруженную бандитами.

Начинало смеркаться. Надо было немедленно принимать решение. В темноте бандиты могли подтянуть орудия к церкви, и тогда спасения не будет.

Маркин подозвал Паньку Олесина, с которым он не расставался с самого сампурского боя, и приказал вызвать на колокольню командиров батальонов.

- Вы видите, как расползлись по улицам бандюки, - сказал Маркин собравшимся командирам. - С наступлением темноты на четырех санях установите пулеметы. Впрягите самых хороших лошадей. С этой ударной группой я выеду сам в направлении батальона ВЧК, на край села. Нас сопровождать будут десять кавалеристов. Командир первого батальона остается за меня. К моменту нашего выезда открыть огонь из орудий по противоположной окраине села...

В церкви лежало несколько раненых бойцов, за которыми ухаживали Кланя и жена Маркина. Раненые не знали, что происходит там, за каменными стенами церкви, но по настроению арестованных бандитов, которые содержались тут же, догадывались, что дело плохо.

Кланя не спала вторую ночь, глаза ее невольно закрывались, как только она присаживалась к изголовью раненых.

При свете керосиновой лампы лицо Клани казалось испитым, желтым, как у мертвеца, на нее жалко было смотреть.

Под высокими сводами церкви даже звук кашля раздавался как выстрел. Кланя вздрагивала, вставала на ноги, чтобы отогнать сон...

А Панька в это время скакал за санями, на которых стояло два пулемета, а между пулеметами сидел командир полка и сам управлял резвым жеребцом, которого специально впрягли в первую повозку.

Восемь пулеметов с четырех повозок, несущихся цугом по улице, подняли такую панику среди бандитов, уже готовящихся расположиться на ночлег, что они, не успев даже одуматься, в страхе разбегались в стороны.

Уже на окраине села пулеметы замолкли, и Панька вырвался вперед, чтобы предупредить своих.

Вскоре батальон ВЧК с криками "ура" двинулся к церкви по образовавшемуся коридору, а Маркин взял с собой эскадрон, который был здесь, и поскакал по другой улице в сторону Комаровки на выручку полка ВЧК.

Бандиты, услышав крики "ура" и пулеметную стрельбу на другой улице, смешались - решили, что их окружает свежая воинская часть.

Как ни орал Антонов на отступающих в беспорядке "подушечников", вернуть боевой дух уже не удалось.

А вот мощное "ура" покатилось и со стороны Комаровки. Артиллерийские залпы от церкви прекратились. Батальон ВЧК соединился с осажденными батальонами. Вместе они повели атаку в сторону южной околицы села, где разместился антоновский штаб.

На рассвете полк ВЧК, которым командовал Ворсвик, прижал несколько сот в беспорядке отступающих пеших бандитов к речке, уже наполнившейся мутной вешней водой, но еще не вскрывшейся.

Маркин, который теперь действовал вместе с полком ВЧК, со своей пулеметной бригадой галопом поскакал к мосту.

Толпы обезумевших от страха бандитов, успевших приодеться в Пахотном. Углу в полушубки, кинулись на мост.

Пулеметным огнем Маркин сбросил их с моста, они шарахнулись в воду, залившую лед: скользили, падали, ползли по воде, догоняемые свинцом пулеметов.

- Искупайтесь, гады, охланите, проклятые! - приговаривал Панька Олесин, заменивший командира у пулемета.

2

Антип Семилетов, высокий, как жердь, старик с белой бородой, стоял в сумерках на краю села и прислушивался к далеким звукам частой стрельбы...

В Рассказове шел бой.

Последний сын Антипа, Прошка, рыжий сорванец, мечется теперь где-то с антоновцами...

Побеждают или бегут, спасаясь?

Обещал Прошка достать в Рассказове сукна. Много уже навозил Прошка домой всякого добра. Радуется подаркам мачеха, заражает этой ядовитой радостью и Антипа. Ощупывая руками привезенные сыном с очередного рейда вещи, забывает он, что уже три старших сына сложили головы где-то далеко от дома.