Жена путешественника во времени - Одри Ниффенеггер

– У него СПВ,– говорит Альба.– Как у меня.

Кажется, учительница все понимает, хотя я не понимаю ничего. Она немного бледнеет под слоем макияжа, но смотрит сочувственно. Альба сжимает мою руку. Скажи что-нибудь, вот что это значит.

– А, мисс…

– Купер.

– Мисс Купер, можно ли мне несколько минут поговорить с Альбой, вот тут. Мы нечасто видимся.

– Ну… я только… у нас программа… группа… я не могу позволить вам просто так увести ребенка из группы, и я даже не знаю, что вы действительно мистер Детамбль, вот…

– Давай позвоним маме,– говорит Альба.

Бежит к своему портфелю и достает сотовый телефон. Нажимает на кнопку, и я слышу, что идут гудки, и быстро соображаю, какие это дает возможности: кто-то поднимает трубку на том конце провода, и Альба говорит:

– Мама?.. Я в Музее искусств… Нет, все в порядке… Мама, здесь папа! Скажи миссис Купер, что это правда папа, ладно?.. Да, ага, пока!

Она дает мне телефон. Поколебавшись, прикладываю трубку к уху.

– Клэр? – Там кто-то резко выдыхает. – Клэр?

– Генри! Господи, поверить не могу! Приезжай домой!

– Я попытаюсь…

– Откуда ты?

– Из две тысячи первого. Альба как раз должна родиться.

Я улыбаюсь Альбе. Она прижимается ко мне, держа за руку.

– Может, мне подъехать?

– Думаю, так будет быстрее. Слушай, ты можешь сказать учительнице, что я – это действительно я?

– Конечно… где вы будете?

– У львов. Приезжай как можно быстрее, Клэр. Я ненадолго.

– Я тебя люблю.

– И я тебя, Клэр.

Я медлю, затем передаю телефон миссис Купер. Они разговаривают, и Клэр каким-то образом убеждает ее отпустить Альбу со мной к выходу из музея, где она нас встретит. Я благодарю миссис Купер, которая повела себя очень достойно в сложившейся ситуации, и мы с Альбой идем за руку из Мортоновского крыла, по спиральной лестнице, к китайской керамике. У меня путаются мысли. О чем спросить сначала?

– Спасибо за кассеты, – говорит Альба. – Мама подарила мне их на день рождения. – (Какие кассеты?) – Я смогу разобраться с американскими автоматическими и «мастерсами», а сейчас у меня «уолтерсы».

Замки. Она учится взламывать замки.

– Здорово. Продолжай. Слушай, Альба!

– Да, папа?

– Что такое СПВ?

– Синдром перемещения во времени.

Мы сидим на диване напротив фарфорового дракона династии Тан. Альба сидит лицом ко мне, руки на коленях. Она выглядит точно как я в десять лет. Я просто поверить в это не могу. Она еще не родилась, и вот она здесь, Афина в полном рассвете. Я наклоняюсь к ней.

– Знаешь, я тебя в первый раз вижу.

– Приятно познакомиться,– улыбается Альба. Она самый сдержанный ребенок, которого я встречал. Я рассматриваю ее: где черты Клэр?

– Мы часто видимся?

– Не очень, – подумав, отвечает она. – Последний раз ты был год назад. Я видела тебя несколько раз, когда мне было восемь.

– Сколько тебе было, когда я умер? – спрашиваю я и замираю.

– Пять.

«Господи. Не могу поверить».

– Прости! Мне не следовало говорить? – сокрушается Альба.

– Все в порядке. – Я ее обнимаю. – Я же сам спросил, так? – Делаю глубокий вдох. – Как Клэр?

– Нормально. Грустит.

Это меня добивает. Думаю, больше я ничего знать не хочу.

– А ты как? Как школа? Что изучаешь?

– Ну, – улыбается Альба, – в школе я мало что изучаю, а так читаю все, что можно, про инструменты и Египет, и мы с мамой читаем «Властелина колец», и еще я учусь танцевать танго под Астора Пьяццолу.

«В десять? Боже мой».

– А скрипка? Кто твой учитель?

– Дед.

Я не сразу соображаю, что она имеет в виду дедушку, потом понимаю: она говорит про отца. Это здорово. Если отец проводит время с Альбой, значит, она действительно хороша.

– Получается? – «Что за грубость!»

– Да. Очень хорошо.– «Слава богу».

– Мне музыка никогда не давалась.

– Да, дед так и говорит, – хихикает она. – Но ты любишь музыку.

– Обожаю. Просто сам не могу играть.

– Я слышала, как поет бабушка Аннета! Она так красиво пела!

– А какая запись?

– Я видела ее. В «Лирик». Она пела «Аиду». «У нее СПВ, как и у меня. Вот черт».

– Ты перемещаешься во времени.

– Конечно, – счастливо говорит Альба. – Мама всегда говорила, что мы с тобой во всем похожи. Доктор Кендрик говорит, что я одаренная.

– В смысле?

– Иногда я могу попасть куда и когда захочу. Альба выглядит довольной собой; я так завидую.

– А можешь не попасть, если не хочешь?

– Ну, нет. – Она выглядит смущенной. – Но мне это нравится. В смысле, иногда это неудобно, но… так интересно, понимаешь?

Да, я понимаю.

– Приходи ко мне, если можешь, в любое время.

– Я пыталась. Однажды я видела тебя на улице; ты был с блондинкой. Мне показалось, что ты был очень занят.

Альба вдруг краснеет, и на какую-то долю секунды я узнаю в ней Клэр.

– Это была Ингрид. Я встречался с ней, прежде чем познакомился с твоей мамой.

Интересно, что мы делали, Инг и я, тогда, давно, что так смутили Альбу; чувствую укол сожаления, что произвел плохое впечатление на эту трезвомыслящую и милую девочку.

Кстати, о маме – нам пора к входу, она скоро подъедет.

У меня в ушах начинает тонко звенеть, и я надеюсь, что Клэр доберется сюда до того, как я исчезну. Мы с Альбой встаем и быстро идем к лестнице. Поздняя осень, у Альбы нет пальто, и я прикрываю ее своим. Я стою, облокотившись на гранитную панель, Альба прислонилась ко мне, завернутая в мое пальто, прижатая к моей голой груди, так что только лицо выглядывает. День дождливый. По Мичиган-авеню мчатся машины. Я опьянен невероятной любовью, которую испытываю к этому поразительному прижавшемуся ко мне ребенку, как будто она только моя, как будто мы всегда будем вместе, как будто у нас впереди все время этого мира. Я цепляюсь за этот момент, борюсь с усталостью и оттягиваю время ухода. Я хочу остаться, я умоляю свое тело, Бога, время, Сашу, кого угодно, кто может меня услышать. Просто дайте мне увидеть Клэр, и я уйду с миром.

– Вон мама, – говорит Альба.

Белая машина, я такую не знаю, мчится к нам. Доезжает до перекрестка, из нее выпрыгивает Клэр, оставляя машину посреди дороги и блокируя движение.

– Генри!

Я хочу побежать к ней, и она бежит, я падаю на ступеньки и протягиваю к ней руки; Альба держит меня и что-то кричит. Клэр всего в нескольких футах от меня, и последним усилием воли я смотрю на нее, кажущуюся такой далекой, и насколько могу четко выговариваю: «Я тебя люблю». И исчезаю. Черт! Черт!

КЛЭР: Я лежу на изношенном шезлонге на заднем дворике; вокруг разбросаны книги и журналы. Наполовину выпитый лимонад, разбавленный теперь растаявшим льдом, стоит у моего локтя. Становится прохладно. Еще совсем недавно было восемьдесят пять градусов[93]; теперь подул ветер, и цикады поют свою песнь уходящего лета. Пятнадцать самолетов пролетели надо мной по пути в О'Хару из неизвестных мест. Живот возвышается, придавливая меня к месту. Генри исчез вчера в восемь часов утра, и я начинаю бояться. А что, если роды начнутся, а его не будет? А что, если ребенок родится, а его так и не будет? А что, если он ранен? А что, если он умер? А что, если умру я? Эти мысли носятся в голове по кругу, напоминая меховые воротники на старушках, эти шкурки, вцепившиеся зубами в собственный хвост, и так без конца, и я больше так не могу ни минуты. Обычно в такие моменты я ухожу с головой в работу; я беспокоюсь о Генри, пока прибираю мастерскую, или по третьему разу загружаю стиральную машину, или изготовляю бумагу в сумасшедших количествах. Но сейчас я лежу, грею свой живот на нежарком солнышке, а Генри где-то там… делает то, что делает. О боже. Пусть он вернется. Сейчас же.

Но ничего не происходит. Мистер Панетта проезжает по аллее, открывается и потом со скрипом закрывается гаражная дверь. Приезжает грузовик с товарами – и уезжает. Светляки начинают летать. А Генри нет.

Я чувствую голод. Я умру от голода тут, на заднем дворе, потому что нет Генри, чтобы приготовить мне еду. Альба возится внутри, и я собираюсь встать, пойти в кухню и приготовить что-нибудь. Но потом решаю сделать то, что всегда делаю в таких случаях, когда рядом нет Генри. Я поднимаюсь, медленно, постепенно, и спокойно иду в дом. Нахожу кошелек, включаю свет, подхожу к входной двери и запираю ее. Как хорошо двигаться. И снова я удивлена – и удивлена тому, что удивлена, – что у меня такой большой живот, как будто мне сделали неудачную пластическую операцию, как будто я одна из женщин африканского племени, в понимании которых красота – это ужасно длинные шеи, или губы, или мочки ушей. Я нахожу устойчивое положение между собой и Альбой, и таким образом, как танцующие сиамские близнецы, мы доходим до тайского ресторана «Опарт».