Жена путешественника во времени - Одри Ниффенеггер

– Мысли есть? – спрашивает он, листая страницы.

– Джейн,– отвечаю я.

– Джейн? – Он кривится.

– Я называла всех своих кукол и плюшевых зверей Джейн. Всех до единого.

Генри поднимает глаза.

– Это означает «Дар Бога».

– Подходит.

– Давай выберем что-нибудь попроще. Как насчет Иретты? Или Джоротты? – Он пролистывает страницы. – Вот хорошее имя: Лулолула. По-арабски – это жемчужина.

– Как насчет Жемчужины? Перл?

Я представляю себе ребенка в виде гладкого радужного белого шарика.

Генри находит имя в списке.

– Так. «(Латинское). Возможно, вариант "перулы", то есть наиболее ценный продукт заболевания».

– Фу. Да что с этой книгой?

Я беру ее у Генри и шутки ради смотрю «Генри (прагерманское). Хозяин дома, глава племени».

– Давай посмотрим Клэр,– смеется он.

– «Одно из возможных написаний имени Клара (латинское). Прославленная, яркая».

– Здорово, – говорит Генри. Я наугад открываю страницу:

– Филомела?

– Мне нравится,– говорит Генри.– Но вот с уменьшительным придется туго. Фили? Мел?

– «Пирина (греческое). Рыжеволосая».

– А если не рыжеволосая?

Генри протягивает руку через книгу, берет прядь моих волос и засовывает себе в рот. Я вытаскиваю их и забрасываю волосы за спину.

– Я думала, что мы знаем о ребенке все, что только можно, – говорю я. – Кендрик, конечно, сделал тест на цвет волос?

Генри забирает у меня книгу.

– Изилт? Зоя? Зоя мне нравится. Имя больших возможностей.

– Что оно означает?

– «Жизнь».

– Да, отлично. Пометь его как вариант.

– Элиза,– предлагает Генри.

– Элизабет.

– Аннет,– неуверенно предлагает Генри.

– Люси.

– Нет, – твердо говорит Генри.

– Нет,– соглашаюсь я.

– Нам нужно что-то чистое, нетронутое. Чистая доска. Давай назовем ее Табула Раса.

– Или Титановая Белая.

– Бланш, Бланка, Бьянка…

– Альба,– говорю я.

– Как герцогиня?

– Альба Детамбль. – Когда я произношу это имя, оно словно перекатывается во рту.

– Мило, и с уменьшительными проблем не будет… – Генри пролистывает книгу. – «Альба (латынь). Белая (прованс). Рассвет». Хм.

Он резко выбирается из кровати. Я слышу, как он что-то ищет в гостиной; возвращается через несколько минут с первым томом «Оксфордского энциклопедического словаря», большим словарем «Рэндом Хауз» и первым томом моей старой потрепанной энциклопедии «Американа», от «А до Америки».

– «Песни о рассвете провансальских поэтов… посвященные их возлюбленным. Réveillés, à l'aurore, par le cri du guetteur, deux amants qui viennent de passer la nuit ensemble se séparent en maudissant le jour qui vient trop tôt; tel est le thème, non moins invariable que celui de la pastourelle, d'un genre dont le nom est emprunté au mot alba , qui figure parfois au début de la pièce. Et régulièrement à la fin de chaque couplet, où il forme refrain»[91]. Как грустно. Давай попробуем «Рэндом Хауз». Тут получше. «Белый город на холме. Крепость».

Он сбрасывает «Рэндом Хауз» с кровати и открывает энциклопедию.

– «Алчный», «Алый», «Алыча»… вот, «Альба».– Начинает просматривать статью. – «Группа сейчас не существующих городов в древней Италии». И «Герцог Альба».

Я вздыхаю и поворачиваюсь на спину. Ребенок шевелится. Наверное, она спит. Генри возвращается к изучению «Оксфордского энциклопедического словаря». «Алфил». «Алхимик». «Армадилл». «Бабасу».

– Господи, что только теперь не печатают.

Он просовывает руку мне под рубашку, медленно пробегает пальцами по моему раздутому животу. Ребенок пинается, сильно, попадает как раз по его руке, и он замирает, глядя на меня в изумлении. Руки пробегают по телу, изучая такие знакомые и незнакомые рельефы.

– Сколько Детамблей здесь уместятся?

– Ну, еще для одного место всегда найдется.

– Альба, – тихо говорит он.

– Белый город. Неприступная крепость на белом холме.

– Она такая и есть.

Генри стаскивает с меня трусики, через колени, по лодыжкам. Отбрасывает их и смотрит на меня.

– Осторожно… – говорю я.

– Очень осторожно, – соглашается он, стаскивая с себя одежду.

Я чувствую себя такой огромной, как континент в море подушек и одеял. Генри наклоняется ко мне сзади, движется по мне, изучает меня языком, словно исследователь, наносящий на карту значки.

– Медленнее, медленнее, – боюсь я.

– «Песня, которую поют на рассвете трубадуры…» – шепчет он, входя в меня.

– «…своим возлюбленным»,– отвечаю я. Глаза закрыты, и я слышу Генри как будто из соседней комнаты:

– Вот так. Да. Да.

АЛЬБА. ЗНАКОМСТВО

ГЕНРИ: Я в галерее сюрреализма Института искусств в Чикаго, в будущем. Я не совсем одет; все, что раздобыл из гардероба, это длинное черное зимнее пальто и брюки из ящика охранника. Удалось найти обувь, обычно это самое трудное дело. Думаю, нужно украсть бумажник, купить футболку в магазинчике при музее, пообедать, посмотреть картины и потом выйти из здания в мир магазинов и гостиничных номеров. Понятия не имею, в каком времени я оказался. Но не слишком далеко: одежда и прически здесь не очень отличаются от 2001 года. Я одновременно рад этому небольшому путешествию и расстроен, потому что в моем настоящем Клэр в любой момент может родить Альбу, и я ужасно хочу быть там, но, с другой стороны, это очень резкое перемещение в будущее, такое бывает нечасто. Я чувствую себя сильным и уверенным, это здорово. Тихо стою в темной комнате, полной освещенных коробок Джозефа Корнелла[92], наблюдая за группой школьников, идущих за учительницей, у них в руках табуретки, на которые они послушно садятся, когда она велит им остановиться.

Я рассматриваю группу. Преподаватель самая обыкновенная: ухоженная женщина лет за пятьдесят с невероятно белыми волосами и убедительным лицом. Ассистент, милая молодая девушка с голубой помадой на губах, стоит позади группы учеников, готовая успокоить любого, кто начнет шуметь. Но меня интересуют именно дети. Им лет по десять или около того, наверное, пятый класс. Школа католическая, поэтому все одеты в одинаковую форму, зеленые шотландки на девочках и голубые на мальчиках. Они внимательные и вежливые, но не слишком увлечены. Плохо. Я думал, что Корнелл очень подходит детям. Преподаватель, похоже, думает, что они моложе, чем есть; она разговаривает с ними как с маленькими детьми. В заднем ряду сидит девочка, которая, кажется, более увлечена рассказом, чем остальные. Я не вижу ее лица. У нее длинные вьющиеся черные волосы и переливчатое синее платье, которое не дает ей сливаться с остальными. Каждый раз, когда учитель задает вопрос, девочка поднимает руку, но ее ни разу не спросили. Я вижу, что девочке это начинает надоедать.

Преподаватель говорит о коробках из цикла «Звери». Коробки унылые, во многих – белые или цветные интерьеры, с выступами, и дыры, как в скворечниках, и изображения птиц. Это совершенные и самые строгие из его работ, без причуд «Наборов пены для ванной» или романтики коробок «Гостиница».

– Почему, по-вашему, мистер Корнелл сделал эти коробки? – Преподаватель радостно оглядывает детей, ожидая ответа и не обращая внимания на девочку в переливчатом синем платье, которая размахивает рукой, как будто у нее пляска святого Витта. В переднем ряду мальчик робко говорит, что художник, наверное, любил птиц. С девочки уже достаточно. Она встает, не опуская руки. Преподаватель неохотно спрашивает: – Да?

– Он сделал эти коробки, потому что он одинокий. Ему некого было любить, и он сделал эти коробки, чтобы любить их и чтобы люди знали, что он существовал, и потому что птицы свободные, и они прячутся в коробках, чтобы чувствовать себя защищенными, я он хотел быть свободным и защищенным. Коробки он сделал, чтобы мог стать птицей.

Девочка садится.

Ее ответ ошеломляет. Десятилетняя девочка, которая смогла выразить чувства Джозефа Корнелла. Ни преподаватель, ни другие ученики не знают, как на это реагировать, но преподаватель, очевидно привыкшая к ней, говорит:

– Спасибо, Альба, ты очень тонко чувствуешь.

Девочка поворачивается и благодарно улыбается учительнице, и я вижу ее лицо, лицо моей дочери. Я делаю несколько шагов вперед из соседней галереи и смотрю на нее, и она видит меня, ее лицо оживает, она подпрыгивает, сшибает свой маленький складной стул, и не успеваю я опомниться, как уже крепко обнимаю мою Альбу, становлюсь на колени, прижимаясь к ней, и она снова и снова повторяет: «Папочка».

Все смотрят на нас в изумлении. Учительница подбегает.

– Альба, кто это? Сэр, вы кто?

– Я Генри Детамбль, отец Альбы.

– Он мой папа!

Учительница почти заламывает руки:

– Отец Альбы умер.

Я застываю. Но Альба, моя дочь, полностью владеет ситуацией.

– Он умер, – говорит она учительнице, – но он не совсем умер.

Я прихожу в себя:

– Это довольно трудно объяснить…