Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

После этого я решил, что впредь буду ходить в церковь в Зиллане. Все в Пенмаррике посещали церковь в Сент-Джасте, ближайшей шахтерской деревушке, папа чувствовал особую обязанность ходить в приходскую церковь как самый большой землевладелец в приходе, но когда я попросил его позволения посещать церковь в Зиллане, он не возражал. На самом деле, как мне показалось, он был рад, что священник мне настолько понравился, и добавил, что тот был очень добр к нему много лет назад после смерти его отца.

Единственным препятствием моему намерению была миссис Касталлак. Ее ферма находилась в приходе Зиллан, и я вскоре услышал, что она никогда не пропускает утренней воскресной службы. Мне было неприятно узнать, что она принадлежит к пастве мистера Барнуэлла, но, вдохновленный разговором в доме священника, я решительно сказал себе, что ее присутствие на утренних службах не помешает мне — по крайней мере, не должно помешать. Но больше, чем миссис Касталлак, меня беспокоил Филип, потому что, я был уверен, он мог подумать, будто, появившись в церкви в Зиллане, я хочу затеять с ним ссору, а мне не хотелось никаких неприятных сцен. Наконец я решил посещать не утренние, а вечерние службы, и все вышло превосходно. Еще до конца рождественских праздников я дважды побывал на вечерней службе в Зиллане, и каждый раз священник приглашал меня после службы в дом на ужин. Поначалу я очень стеснялся, особенно Элис, но она своим быстрым, легким разговором без труда заставила меня почувствовать себя с ней легко, и во время моего второго визита мне уже понравилось с ней разговаривать. Мы говорили о романах Энтони Троллопа и обсуждали характер Фердинанда Лопеса в его романе «Премьер-министр».

— Привлекательный негодяй, — говорила Элис. — Удивительно, как много девушек влюбляются в никуда не годных мужчин. Странная вещь — любовь.

— Да, должно быть, это так, — сказал я серьезно и покраснел, когда она засмеялась.

— Какой ты милый! — сказала она в свойственной ей открытой, резковатой манере и погладила меня по голове, словно мне было шесть, а не шестнадцать лет.

Мне кажется, именно тогда я впервые почувствовал юношеское увлечение.

Поскольку она была очень открытым человеком, я вскоре узнал ее мнение об очень многих предметах. Ее глубоко интересовали текущие события, и хотя она всегда жила в глухой деревушке, далеко от Лондона, все же намного больше меня знала о современной политике, социальных вопросах и других актуальных вещах. В своем желании подражать папиной любви к истории я всегда больше интересовался прошлым, нежели настоящим, но теперь все переменилось. Элис открыла мне, что сегодняшние события — это завтрашняя история, и я жадно принялся читать газеты, пытаясь соответствовать ее знаниям и придать большую основательность нашим разговорам.

Я узнал, что Элис придерживалась либеральных взглядов, была поклонницей сэра Эдуарда Грея, министра иностранных дел, несмотря на то что его недавно критиковали за политику, которая прошлым летом подвела Англию слишком близко к войне.

— Но ведь иногда надо занимать твердую позицию, — говорила Элис. — Особенно в отношениях с немцами. Как можно говорить об их умиротворении, если они только и делают, что строят дурацкие подводные лодки и бросают вызов нашему превосходству. Я рада, что Черчилль сейчас в Адмиралтействе — по крайней мере у него правильные идеи о том, что надо увеличивать флот, чтобы немцы нас не превзошли. На этом посту он будет намного лучше, чем на посту министра внутренних дел, да, и он, и этот ужасный Ллойд Джордж! Когда я думаю о том, как они вели себя в вопросе о праве женщин на голосование…

Тогда-то я и узнал, что в вопросах суфражизма Элис была более радикальна, чем многие либеральные члены парламента.

— Ты на самом деле думаешь, что всем женщинам надо предоставить право голосовать? — спросил с сомнением я, выросший на папином убеждении, что женщинам не место в политике.

— А почему бы и нет? — ответила Элис. — А ты считаешь правильным либо справедливым, что человека дискриминируют за то, что он не в силах изменить?

— Конечно же нет! — с чувством воскликнул я, думая о своей незаконнорожденности, и неожиданно для себя стал приверженцем суфражизма. И все же во мне оставалось еще довольно старых убеждений, поэтому я добавил: — Но мне кажется, суфражистки заходят слишком далеко. Не удивительно, что Черчилль и Ллойд Джордж потеряли терпение.

— К несчастью, — согласилась Элис, — в любом деле всегда есть фанатики, и именно они становятся широко известными. Нет, хотя мне и не нравится отношение Черчилля, я бы не напала на него с хлыстом, как та женщина на днях. Это только убеждает людей в том, что женщинам нельзя разрешать голосовать ни при каких обстоятельствах.

— Да и что женщинам делать с правом голоса? — сказал я, возвращаясь к своим консервативным убеждениям. — Возьми, к примеру, Мариану. Ей абсолютно все равно, имеет она право голосовать или нет. Все, о чем она думает, — это брак с лордом, жизнь в Лондоне и идиотское кольцо с бриллиантом.

Но Элис, которая считалась подругой Марианы, была достаточно осторожна, чтобы критиковать ее. Я заметил, что характер Марианы всегда приукрашивали, а поскольку Элис мало говорила о Филипе, то я решил, что и он не был у нее в фаворе. В сущности, единственным человеком, которого Элис открыто не любила, была миссис Касталлак, и вскоре я получил кое-какие сведения, о которых никогда не упоминал ни один из моих сводных братьев и сестер.

— У меня есть тетя, — сказала мне Элис. — Ее звали мисс Кларисса Пенмар, и она была воспитана в Пенмаррике, но вышла замуж за фермера, одного из приемных сыновей миссис Касталлак от ее первого брака, за Джосса Рослина. Теперь у них одна из самых больших ферм в Морве. Брат Джосса Джаред и его семья жили на ферме Рослин после брака миссис Касталлак и вашего опекуна — они были арендаторами, и Джаред считал, что дом будет принадлежать ему до конца жизни за номинальную плату…

— Это была пятилетняя аренда, Элис, дорогая! — сказал священник, который вошел в комнату как раз в тот момент, когда Элис произносила свою последнюю фразу. — И миссис Касталлак подождала, пока не пройдет третий срок, выселив его только тогда!

— Да, но все равно это был плохой поступок, дедушка! К счастью для Джареда, Адриан, его брат Джосс купил ему ферму и землю в Морве, поэтому все окончилось хорошо, но если бы у Джосса не было денег тети Клариссы…

— Элис, дорогая! Незачем в это вдаваться…

— Да, но, дедушка, она ведь отдала ему все свои деньги, когда они поженились, ведь правда?

— Это не наше дело, дорогая, ты знаешь так же хорошо, как и я.

Мне было жаль, когда я не смог более проводить воскресные вечера в доме священника в Зиллане — в середине января я уехал в школу и вернулся в Пенмаррик только в конце марта. Когда я в следующий раз увидел Корнуолл, весна была уже в разгаре, обочины дорог полыхали цветами, и солнце освещало блеклый пейзаж вплоть до самого темного, блестящего моря.

Следуя установившейся традиции, Маркус несколько месяцев провел за границей, а в сентябре вернулся в Англию на свадьбу Марианы; когда я приехал в Пенмаррик в конце марта, он был в Париже. Мариана отправилась в Лондон, чтобы провести светский сезон в городском доме со своей дуэньей, папа тоже был в отъезде в городе по свадебным делам. В Пенмаррике Жанна и Элизабет обсуждали платья подружек невесты, а Джан-Ив, который не собирался оставаться в стороне, приставал ко всем с требованием сделать его одним из пажей, несущих шлейф невесты. В отсутствие папы Уильям был так занят делами усадьбы, что я мало его встречал. Вскоре, когда Хью вернулся из Харроу и возобновил ежедневные поездки на ферму, мне прискучило одиночество, и однажды, скорее от скуки, чем по какой-либо другой причине, я осторожно поехал за ним через пустошь в Зиллан.

Мне было любопытно посмотреть на ферму, которую миссис Касталлак предпочла Пенмаррику. По всей видимости, это была необычная ферма. Я не собирался идти до самых ее стен, но мне казалось, что будет интересно объехать ее на некотором расстоянии, к тому же мне надоело читать, а погода так и звала выйти на улицу.

Я отправился следом за Хью. Выезжая из Сент-Джаста, по пути к Морве, да и свернув налево и поехав по горной тропке, ведущей к пустоши, он ни разу не обернулся.

Полуразвалившийся указатель у тропки гласил: «К Чуну, Зиллану и шахте Динг-Донг», и неожиданно я оказался в самом сердце Корнуолла. Раздолье пустоши дышало памятью об исчезнувшей цивилизации, пик утеса Кениджек возносился черным гранитом в безоблачное небо. Мы ехали и ехали, местность была дикой, доисторической, заброшенной. Вереск и папоротник-орляк перешептывались под соленым ветром с моря, а вдалеке, под нами, на побережье выделялись мыс Пендин и моторные дома Оловянного Берега.