Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

— Ну что ж, Уильям, — начал он дружелюбным тоном, — поскольку ты мне ничего не говорил, я не стал организовывать твой отъезд в Оксфорд в следующем месяце. Но, я думаю, ты уже решил, какую профессию хочешь избрать. Какое решение ты принял?

Уильям покраснел. Мне стало жаль его, потому что я знал, что он не любит учиться, а учиться надо было, если ему пришлось избрать бы профессию, потому что призвания к церкви или армии у него не было. Ему не повезло, что он не родился деревенским сквайром, которого по достижении двадцати одного года ожидала бы твердая рента, но папа некоторое время назад ясно дал нам понять, что, хотя по завещанию нам и достанутся деньги, нам всегда придется зарабатывать на жизнь. Мама тоже объясняла, что такое отношение естественно, потому что папа не любил, когда молодежь ведет праздную жизнь, и поскольку мама считала это правильным, я тоже принял это, не жалуясь. Но теперь я начал злиться. Маркус только что закончил учиться, но никто и не думал о том, что ему надо зарабатывать на жизнь. Он, похоже, принимал как должное тот факт, что проведет молодость, не ударив пальцем о палец. Мне показалось ужасно несправедливым, что Уильям, который был старшим сыном, вынужден заботиться о средствах к существованию, в то время как Маркус мог делать, что ему заблагорассудится, не думая о том, на какие деньги он это делает.

— Что ж, папа, — скованно произнес Уильям после неловкого молчания, — боюсь, мне очень трудно принять решение. Дело в том, что о единственном, что мне по душе, не может быть и речи, поэтому мне в голову не приходит, чем еще заняться.

— Я горячо приветствую, когда люди занимаются тем, что им нравится, — сказал папа. — Что у тебя на уме?

— Ну… по правде говоря, мне бы хотелось управлять поместьем, проводить много времени на свежем воздухе, но я понимаю, что управляющий — это занятие для людей из очень низкого класса, поэтому, боюсь, ты этого не одобришь.

К моему удивлению, папа заинтересовался.

— Управление поместьем требует много навыков, — заметил он вполне мирно. — Мне бы, конечно, не хотелось, чтобы ты избрал такую карьеру, но если ты склоняешься к этому, Уильям, я не стану тебя останавливать. Думаю, я даже смогу помочь тебе поначалу и обеспечить тебе обучение на большой усадьбе.

Уильям просветлел и подался вперед.

— Как это мило с твоей стороны, папа! Ты… ты уже знаешь, на какой усадьбе?

Папа взял из коробки на столе сигару. Я инстинктивно напрягся, но заставил себя расслабиться. Даже семь лет спустя папины сигары напоминали мне о той столовой в Брайтоне.

— Да, — сказал папа, долго раскуривая сигару. — Да, я уже знаю, на какой усадьбе.

Тогда я понял. Я уставился на него, но он на меня не смотрел; он был слишком занят тушением спички, и неожиданно я перенесся в Брайтон, когда папа сквозь облако сигарного дыма говорил: «Боюсь, мне надо сказать кое-что, о чем следовало сказать давным-давно».

— Какая это усадьба, сэр? — невинным голосом спросил Уильям.

— Пенмаррик, — ответил папа.

Наступило молчание. Я сжал кулаки и уставился в пол, сжав зубы.

Папа принялся объяснять. Он решил на время оставить Оксфорд и вернуться в Пенмаррик, чтобы работать над книгой. Ему всегда хорошо писалось в Корнуолле, кроме того, Пенмаррик был его домом, и он начал по нему скучать. Что касается Алленгейта, то он решил его продать. Мы, конечно же, понимаем, почему. Дом и для него, и для нас полон воспоминаний: тут Роза болела… страдала… умирала… Он больше не хочет здесь жить. Кроме того, он уверен, что Корнуолл нам понравится. Мы оба родились там, хотя поначалу можем найти Корнуолльский Оловянный Берег странным, но со временем мы привыкнем…

— Я туда не поеду, — с нажимом сказал я. — И в Пенмаррик не поеду. Я решительно отказываюсь. Я не собираюсь терпеть публичное унижение.

— Мы можем притворяться и дальше, что я ваш опекун.

— Ну да, сказка, в которую никто не верит!

— Адриан, какая разница, что подумают несколько деревенских сплетников? Ты должен научиться быть менее чувствительным! Попытайся вести себя разумно, по-взрослому, так, как, я уверен, поступит Уильям…

— Уильям! — взорвался я. — Уильям, как всегда, пойдет по пути наименьшего сопротивления, но я не таков! Я защищаю свои принципы и… Заткнись! — прошипел я Уильяму, который умудрился пнуть меня в ногу. — …И я думаю, что с твоей стороны несправедливо и неправильно тащить нас в Корнуолл и выставлять нас как своих… своих…

— Я просто стараюсь помочь вам, как могу.

— Нет! Ты нас дискриминируешь, как ты дискриминировал Уильяма, когда сказал, что ему придется зарабатывать себе на жизнь, в то время как мы все знаем, что Маркус может жить в праздности! Это несправедливо! Ты относился к маме, как к своей жене, и должен относиться к нам, как к своим законным сыновьям!

— Я бы не пригласил вас в Пенмаррик, если бы не хотел относиться к вам, как к законным сыновьям. Но есть предел моего отношения к вам, как к законным детям, и я не могу пойти дальше него, потому что тогда буду несправедлив к моим законным детям. Не перебивай меня, или я тоже потеряю терпение, и тогда мы оба об этом пожалеем! Тебе почти шестнадцать лет, и давно пора посмотреть на жизнь реалистично. Ваша мать не была моей женой. Мне очень жаль, что не была, но это так. Прошлого не изменишь. С ним можно только жить. Она была моей любовницей. Вы это знаете, и я это знаю, и что бы мы ни говорили, этого не изменишь. Я любил ее, я относился к ней, как к жене, я бы женился на ней, если бы мог, но она была моей любовницей. Вы мои незаконные сыновья. Надо смотреть правде в глаза. Это очень неприятный факт, я это признаю, но это не должно испортить вам жизнь. Вам обоим дали хорошее образование и воспитание. Если вы преуспеете в избранных вами профессиях и достойно проживете жизнь, сомневаюсь, что кто-нибудь когда-нибудь усомнится в вашем происхождении.

— Но…

— Вот что я хочу тебе сказать: не стоит терять время, пытаясь доказать, что вы законные дети, искать оскорбления в оттенках моего отношения. Прими тот факт, что ты незаконнорожденный, таким, какой он есть — это недостаток, который совсем не обязательно скажется на твоей жизни, — и решись жить с ним как можно лучше.

— Ну да, в Пенмаррике!

— Если ты научишься жить с этим в Пенмаррике, то сможешь жить с этим где угодно.

— Я не поеду туда! — Неожиданно мне захотелось заплакать. — Я уеду в Америку. Я…

— Мой дорогой Адриан, проблем не решить, убегая от них. Да и как ты осуществишь свою мечту читать лекции по истории в университете, если, не закончив образования, ближайшим пароходом уедешь в Америку?

Он встал, обошел вокруг стола и подошел ко мне. Мне захотелось, чтобы Уильям исчез. Я чувствовал, что сейчас наделаю много глупостей, и не желал, чтобы он стал тому свидетелем.

— Уильям, — сказал папа, — о твоей работе мы поговорим позже. — А когда Уильям ушел, он наклонился ко мне, обнял за плечи и произнес очень мягко: — Бедный Адриан, как ты запутался. Как мне тебя жаль.

Но я не хотел его сочувствия.

— Ничуть я не запутался, — быстро сказал я. — Ясно как Божий день, что ты нас стесняешься и приглашаешь в Пенмаррик только из уважения к памяти мамы. И еще мне ясно, что законных детей ты…

— Люблю больше? Я никогда этого не говорил.

— Но… — Все было бесполезно. Я не мог продолжать, слова застряли у меня в горле, и мне ничего не оставалось, как безуспешно бороться со слезами.

— Послушай, — сказал отец. — Я очень хочу видеть тебя в Пенмаррике, и не только из уважения к памяти Розы. Неужели ты думаешь, что я не мог бы все потихоньку устроить, если бы хотел избавиться от вас? Ведь сейчас для этого самое подходящее время. Но я действительно хочу видеть вас в своем доме. Пожалуйста, поверь в мои добрые чувства, когда я приглашаю вас в Корнуолл. Если бы я думал, что ты будешь там несчастлив, я бы не заставлял тебя ехать туда, но мне кажется, тебе там понравится. Обещай, по крайней мере, что попытаешься его полюбить.

Мне удалось кивнуть.

— И еще обещай, что никогда больше не будешь думать, что я не хочу тебя видеть. Обещаешь?

Я кивнул во второй раз.

— Ну что ж, в таком случае, — с облегчением произнес он, и в его голосе зазвучали ободряющие нотки, — наши проблемы кончились, не правда ли?

Но они только начинались.

Я не мог заставить себя попрощаться с Алленгейтом. Я упаковал вещи в чемодан, как велел папа, но когда пришло время ехать в Уинчестер, я покинул дом, притворяясь, что вернусь туда, как обычно, на рождественские каникулы. Мне кажется, что, если бы я позволил себе задуматься о том, что никогда больше не буду в нем жить, уезжать мне было бы невыносимо больно. Единственным моим поступком, совершив который, я признал, что надолго оставляю Алленгейт, было то, что я отдал свои сбережения жене викария и попросил ее, чтобы у прекрасного памятника, который папа поставил над маминой могилой, время от времени появлялись цветы.