Золотой век предательства. Тени заезжего балагана - Дарья Кочерова

– Я расторгаю наш договор!

Колдунья расхохоталась.

– Думаешь, одного твоего желания для этого будет достаточно? – Словно не видя стальной ухмылки катаны, нацеленной прямо её в сердце, колдунья сделала шаг навстречу Окумуре. – Ты – глупец, и тебе не под силу понять, насколько древняя и могущественная сила связывает все стороны договора.

Перед внутренним взором Окумуры вдруг отчётливо предстала та ночь, почти двадцать пять лет назад, когда они с Итиро и ведьмой надрезали обе ладони и скрепляли их незримый договор окровавленными рукопожатиями…

– Кровь смывается только кровью, я понял, – оскалился Окумура и ринулся на колдунью, намереваясь проткнуть её мечом, а потом изрубить её безжизненное тело в кровавую кашу, чтобы белизна её одежд окрасилась неизбежным багрянцем смерти.

Но ведьма снова ускользнула в сторону, и на сей раз возникла у самых дверей.

– Не забывай, с кем имеешь дело, – голос колдуньи был напевным, почти мягким, но её злые и холодные глаза в прорезях маски больше не смеялись. – Думаешь, тебе удастся достать меня своим жалким мечом? Или что какие-то бумажки, которые твой прихвостень собирал по всему Ганрю, сумеют остановить меня?

Окумура замахнулся – и меч вонзился в дверной косяк ровно в том месте, где только что была голова колдуньи. Ловить её – всё равно что пытаться обуздать ветер, и вскоре Окумура со всей ясностью осознал всю тщетность своей борьбы.

Но остановиться он уже не мог. Слишком долго он ждал этого момента, слишком долго жил в страхе, позоря имя своего славного предка. Что бы сказал старик Дзюндзи, если бы узнал, что его внук, наследник старинного самурайского рода, пресмыкается перед какой-то жалкой ведьмой? Наверняка он проворчал бы что-то в свои пожелтевшие от табака усы и с пренебрежением сплюнул: дед не стал бы утруждать себя разговорами о никчёмных тру́сах. И поделом.

– Для тайной полиции этого будет достаточно, – прохрипел Окумура. – Половина города видела колдовство в балагане, и эти люди дадут показания, если потребуется.

Каждый удар сердца отзывался острой болью в груди, но Окумура раз за разом продолжал наступать, пытаясь загнать ведьму в угол. Пускай он лучше умрёт здесь сегодня, чем вновь покажет слабость перед лицом этой бесчеловечной гадины! Которой – Окумура не сомневался в этом, – вероломная колдунья в очередной раз не побрезгует воспользоваться.

Ведьма снова исчезла из поля его зрения. За спиной градоправителя раздался тихий шорох. Тяжело дыша, но не позволяя мечу дрогнуть в руке, Окумура повернулся и лицом к лицу столкнулся с бледным ликом маски.

Не успел он предпринять очередную попытку наброситься на ведьму, как та опередила его, вцепившись Окумуре прямо в горло.

Меч с громким звоном выпал из ослабевших пальцев, и градоправитель почувствовал, что обмякает в хватке ведьмы – словно она начала тянуть из него последние силы.

– Ты меня не понял, – даже не видя лица колдуньи, Окумура откуда-то знал, что она улыбалась. – Я не боюсь ни обвинений в колдовстве, ни охоты, которую на меня объявит тайная полиция, ни даже твоих пустых угроз. Моя цель куда больше, чем ты можешь себе вообразить, и совсем скоро я добьюсь своего.

Ведьма была ниже Окумуры почти на голову, но хватка у неё была такая крепкая, что, как бы ни бился градоправитель, он не мог ни ослабить её, ни вырваться. Должно быть, она придала себе сил при помощи своей проклятой магии: как иначе она могла так долго уворачиваться от него, чтобы потом наконец одержать верх?

Только теперь Окумура заметил, что одну из рук женщина всё это время прятала в широком рукаве своего старомодного одеяния. Страх вернулся к Окумуре с новой силой. Ему не хотелось даже думать о том, что колдунья могла скрывать там.

– Как мелочны люди, как низок порой полёт вашей мысли, – продолжала говорить Тё, и голос её, как показалось Окумуре, вдруг стал намного ниже. – Вы даже вообразить не в силах, какие возможности может даровать вашим тщедушным телам хотя бы искра живительной силы, за которую сейчас тайная полиция готова удавить всех и каждого.

Пальцы ведьмы крепче сомкнулись на горле Окумуры, отчего он стал задыхаться.

– Всего лишь слабые люди, – продолжала госпожа Тё. – Озлобленные и жестокие. Как и ты, Окумура, и твой татуированный друг Хаяси. Знаешь, что всех вас объединяет?

Градоправитель не мог и шелохнуться в её хватке, не то что произнести хоть слово, но колдунье, похоже, его ответ и не требовался. Она наконец вытащила руку, которую до того держала в рукаве, и протянула её Окумуре.

В этот миг луна снова выглянула из-за туч, и потому Окумура смог отчётливо рассмотреть, что лежало на ладони ведьмы…

Окровавленное человеческое сердце.

Окумуре стало дурно. Он ещё отчаяннее забился в руках ведьмы, из последних сил пытался отвести взгляд от куска мяса, которое, похоже, ещё совсем недавно давало кому-то жизнь, но Тё рывком подтянула его к себе, отчего Окумура лишь издал сдавленный хрип.

– Знаешь, почему я до сих пор не забрала твоё сердце? – прошептала кодунья. – За тобой и твоим другом должок, и я этого не забыла. Пока ты мне нужен – ты будешь жить. Не забывай об этом и не пытайся снова меня подвести: второго напоминания не будет.

Она разжала пальцы, и Окумура грузно завалился на пол. Он жадно хватал ртом воздух и сипло дышал. Ему хотелось поднять голову и посмотреть этой твари прямо в глаза, но боль в сердце не давала Окумуре разогнуться. Он видел перед собой лишь полы её белого одеяния. Его меч, его верный друг, тускло блестел в стороне – но он был слишком далеко, незаметно для колдуньи Окумура его не достанет.

О Великий Дракон, если бы ненависть можно было обратить в оружие, Окумура тут же поразил бы колдунью, не дав ей больше и шанса ускользнуть!

Очередной удар сердца отозвался в груди невыносимой болью. Перед глазами всё стало меркнуть, в ушах зашумело. Мир вокруг начал двоиться и расплываться, словно в каком-то дурном видении.

Колдунья легонько толкнула Окумуру, и он, как полупустой мешок с рисом, завалился на спину. Она нависла над ним – безразличие на бледной маске оттенял лишь лихорадочный блеск глаз, в которых, казалось, плескался весь мрак этого мира…

Окумура многое бы отдал за то, чтобы никогда не видеть ни этой маски, ни её