Роман с президентом - Вячеслав Костиков

Лужков намек понял. Когда через несколько минут он вышел на сцену для приветствия по случаю праздника и открытия театра, его лицо, обычно подвижное и улыбчивое, казалось окаменелым.

Обыкновенно при выступлениях Ю. Лужков не пользуется заготовленными текстами, он умеет говорить просто и легко, нередко прибегая к шуткам. Слушать его всегда интересно. В нем живет не Цицерон, но народный оратор. Теперь же он говорил явно с усилием.

Кстати, когда президент входил в зал, то раздались довольно жидкие аплодисменты и номенклатурная часть зала встала. Но когда популярный актер Лановой стал от имени театральной общественности приветствовать женщин, президента и мэра, то при упоминании имени Лужкова и его вклада в возрождение столицы зал устроил шумную овацию. Это тоже была демонстрация, но только со стороны москвичей. Я уверен, что эта демонстрация возникла импровизированно. Осторожный и благоразумный Лужков никогда не стал бы готовить таких опасных сюрпризов. Тем не менее это задело президента.

Как только кончилось первое отделение, президент встал и вместе со всей силовой свитой уехал из театра, хотя первоначально предполагалось, что он останется на банкет. Первый помощник В. Илюшин, оставшийся на банкет, весь вечер с мрачным видом просидел с краю стола, не проронив ни слова. Он как бы давал понять, что остался на чужом веселье не по своей воле.

Лужков в речах и тостах (он пил, как всегда, только воду, предварительно разливая ее в стоящие перед ним рюмки) был крайне осторожен. Он ни словом не намекнул на деликатность ситуации. Тогдашний глава президентской администрации С. А. Филатов, знавший все «подноготности» этой неприятной истории, говорил о важности политического согласия в стране, о заслугах мэра перед москвичами и явно камуфлировал политические аспекты работы Лужкова. На следующий день С. А. Филатов с большой обеспокоенностью говорил мне о том, как его тревожит этот конфликт, на который президента явно толкало силовое окружение. Сетовал на непомерно растушую роль А. В. Коржакова. Еще месяц назад он говорил об этом с осторожностью, «под сурдинку», но последние события так растревожили его, что он отбросил характерную для него осмотрительность и открыто говорил о своих опасениях. Больше всего С. А. Филатова беспокоил отток людей от президента. «Просто не знаю, с кем мы останемся к июню 1996 года», — тревожился он.

Существует несколько объяснений причин отталкивания президентом сильных политиков, а нередко и политических друзей. Отчасти это связано, как мы уже говорили, с ревностью Ельцина к власти. Но имеется, на мой взгляд, и иная причина. Отсутствие у Ельцина собственной идеологии, кроме идеологии власти. Именно это, на мой взгляд, привело его к крупным политическим ошибкам, в частности, к тому, что он проявил такую терпимость в отношении компартии. Коммунисты для него не идейные противники, а лишь жестокие оппоненты в борьбе за власть.

Ельцин воспользовался демократами и антитоталитарными настроениями общества на этапе прихода к власти в 1991 году. Демократы, в свою очередь, увидели в Ельцине бронебойную силу для либеральных реформ. Но постепенно выяснилось, что то скорее был брак по расчету, а не по любви. Разумеется, с обеих сторон были искры первоначальной влюбленности, но эти искры давно погасли.

На президентских выборах 1996 года демократы вновь поддержали Ельцина. Но уже не из любви, а из прагматических соображений. Новый президентский мандат Ельцина давал им еще один, может быть, последний шанс самостоятельно и твердо встать на нога.

Самое трудное — говорить и писать о близком человеке, более того — о человеке, которого ценишь и любишь. Легко впасть в соблазн комплиментарности, написать портрет святого на фоне благостного пейзажа. Но пейзаж нынешней России — это и развалины тоталитарной системы (в том числе и в сердце человеческом), и глубокие овраги между соседями, которые еще совсем недавно были частью казавшегося монолитным СССР.

Нынешний политический пейзаж — это и мятежные регионы, и орды беженцев. Это миллионы русских, оказавшихся в ближнем зарубежье и рассчитывающих на защиту Москвы.

Новый политический пейзаж — это и вопиющий аморализм политиков и депутатов, страшное, вызывающее и смех, и слезы смешение жанров в политическом театре, где первый президент России вынужден был со всем своим могучим темпераментом играть то роль Гамлета, то Ивана Грозного, то Бориса Годунова, то простодушного Иванушку, то (в часы одиночества) судии над самим собой.

Писать портрет Ельцина на таком фоне было задачей не из легких. Но понять Ельцина вне этого фона невозможно. Без России, без ее истории и традиций, частью которых является и он сам, невозможно понять ни Ельцина-человека с его силой и его слабостями, ни Ельцина-президента с его мучительными поисками пути в лабиринтах новой России.

Масштаб, динамика и противоречивость событий, пережитых страной за последние несколько лет, таковы, что взвешенную оценку первому президенту сможет дать только история. Мы слишком часто ошибались, относя того или иного правителя к категории гениев или злодеев. Задача этой книги состояла в том, чтобы самому понять человека с фамилией Ельцин и разделить это понимание с читателями. У меня не было ни заведомых приговоров, ни готовых суждений. Была сумма наблюдений с самого близкого расстояния. Я видел, как принимаются важнейшие решения, вокруг которых через день или два, когда они становились достоянием гласности, разворачивалась такая жестокая борьба, что порой казалось, что Россия заглядывает в страшную бездну гражданской войны.

Разумеется, книга получилась субъективной. Ведь я видел президента с очень близкого, и поэтому в чем-то ограниченного ракурса пресс-секретаря и одного из помощников. Часть информации, особенно касавшейся проблем национальной безопасности, проходила мимо меня. Соответственно, от меня была скрыта и часть работы президента. Поэтому я могу претендовать не на портрет Ельцина, а скорее на эскиз к портрету. Но почти за три года, которые я провел рядом с Борисом Николаевичем, мне довелось быть свидетелем и участником стольких событий, страстей, счастливых и горестных минут, что бесстрастного «анализа» у меня просто не могло получиться. И, видимо, не случайно, заканчивая эти записки, я решил назвать их романом.

Мне было нелегко писать о Борисе Николаевиче. Нелегко еще и оттого, что героический период Ельцина остался позади. Героические портреты Ельцина уже написаны. Предмет этой книги — политические будни президента. А они были жестокими. Конечно, проще всего было бы нарисовать официальный, парадный портрет. Но такая книга была бы недостойна ни самого президента, ни современной истории России. Я старался сделать книгу максимально правдивой. Это важно потому, что впереди Россию еще, видимо, ждут испытания, впереди тернистый путь, и мне хотелось, чтобы строгий рассказ о первом российском президенте и опыте его власти хоть чем-то оказался полезен моему народу.