Роман с президентом - Вячеслав Костиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Приходится повторять банальное утверждение: президент не частное лицо и представляет не себя одного, не только собственные вкусы и пристрастия. И каждое его появление на людях, каждое сказанное им слово, каждое движение многое говорят не только о нем лично, но и о нас с вами, о политическом и культурном уровне новой России. Ну, а прежде всего о его окружении, о том, насколько способно оно влиять на президента, подсказывать, сетовать, направлять. Или, действительно, он настолько непредсказуем, что его форма, и не только спортивная, определяется исключительно его прихотями?»
В ходе этой поездки были и просто интересные эпизоды, которые оказались вне поля зрения и уха журналистов. После церемонии возложения венков к монументу русского воина-освободителя в Трептов-парке Борис Николаевич шел рядом с Г. Колем в сторону поджидавших нас автобусов и неожиданно начал напевать мелодию из знаменитой «Ленинградской» (блокадной) симфонии Дмитрия Шостаковича — так называемую «тему нашествия». Я и не предполагал, что у Ельцина такая хорошая музыкальная память. Он довольно точно воспроизвел целый пассаж.
— Похоже, что это Шостакович, — заметил я.
Ельцин был в веселом настроении и стал шутливо доказывать мне, что это мелодия его собственного сочинения…
— Хорошо, Борис Николаевич. Но лучше было бы сказать, что это Шостакович в аранжировке Ельцина.
Между тем Г. Коль насторожился. Он слышал мелодию, которую напевал президент, и, несомненно, она была ему знакома. Конечно же, он понимал и заложенный в ней смысл. Он попросил переводчика перевести наш разговор.
Выслушав перевод, канцлер остановился и взял Ельцина за руку. Они давно уже были на «ты» и называли друг друга по имени.
— Послушай, Борис… Пусть уж лучше это останется мелодией Шостаковича, а не Ельцина.
Ближайшее окружение президента очень болезненно восприняло и сам «берлинский инцидент», и реакцию на него за рубежом и внутри страны. Говорили об этом, как о ситуации, хорошо известной болельщикам футбола, когда игрок забивает гол в свои собственные ворота. В данном случае гол в собственные ворота забил капитан команды.
Анализируя инцидент, пресса припомнила и все предыдущие «неудачные пассы» подобного свойства. Это создавало определенную картину, соотносилось со все более частыми отсутствиями президента. Для нас, помощников президента, эти оценки были тем более тревожными, что к этому времени мы уже знали, что Борис Николаевич хочет выставить свою кандидатуру на новых президентских выборах 1996 года. Не трудно было догадаться, что еще один-другой удар такого рода «в свои ворота» — и президентский матч будет проигран. Проигран еще до того, как летом 1996 года игроки выйдут на поле.
Более всего нас настораживала, пожалуй, даже не критика в дружественной прессе, сколько затаенное дыхание оппозиционных газет. Ограничившись несколькими ядовитыми стрелами, газеты «Правда», «Советская Россия» и ряд других вдруг, точно по команде, прекратили обыгрывать столь, казалось бы, выгодную для них тему.
Разумеется, непримиримая оппозиция ничего не забыла и ничего не простила, но решила действовать по принципу «чем хуже, тем лучше». Похоже, что было принято решение не растрачивать антипрезидентские патроны раньше времени, а начать обстрел Ельцина на тотальное уничтожение ближе к дате президентских выборов.
Задача ближайшего круга помощников президента в этой обстановке состояла не в том, чтобы свести к минимуму ущерб (что сделано, то сделано), а в том, чтобы не допустить повторного политического нокдауна, после которого было бы уже трудно встать.
Можно было бы предположить, что на эту деликатную тему с Борисом Николаевичем поговорят и предостерегут прежде всего его личные, интимные друзья (по спорту, по застолью, по закрытому Президентскому клубу), то есть люди, с которыми президент чаще всего оставался наедине. Если не мужество, не политические мотивы, то по крайней мере инстинкт самосохранения должен был подсказать им правильный ход. Но первым пунктом устава Президентского клуба было лукавое словечко «соображай». Может быть, именно поэтому («соображая») они уклонялись от прямого и честного разговора. Страх потерять благорасположение, видимо, оказался сильнее желания предотвратить беду. Единственный человек из Президентского клуба, который попытался косвенно воздействовать на ситуацию, — это А. В. Коржаков. Насколько мне известно, он подготовил подборку видеозаписей наиболее характерных моментов для передачи семье Ельцина. Были включены и «берлинские эпизоды». Мне неизвестно, просмотрел ли Борис Николаевич эту пленку или нет.
У меня все еще оставалась возможность информировать Бориса Николаевича посредством еженедельных аналитических обзоров прессы. И я счел своим долгом поставить его в известность о реакции российских СМИ на визит в Германию. Разумеется, можно было бы ограничиться только политическими итогами, которые были вроде бы позитивны. Но я не состоял членом Президентского клуба и лозунг «Соображай!» служил для меня не единственным руководством к действию. Кроме того, на меня оказывалось большое давление извне. Десятки знакомых и незнакомых людей звонили в пресс-службу и спрашивали, проинформировал ли я президента о том, «что говорят о нем» после поездки в Берлин, или я дрожу за свое кресло.
Слышать все это было больно. Мне не хотелось обсуждать деликатные моменты с сотрудниками пресс-службы, большинство из которых были совсем еще молодыми людьми. По моему поручению они подготовили блок политических комментариев по итогам визита, но заключительную часть я написал сам и никому, кроме первого помощника, не показывал.
«Вместе с тем, и прямая телевизионная трансляция мероприятий в Германии, и последующие телевизионные выпуски выявили и обнажили целый ряд внешних аспектов, связанных с появлением Президента на публике…» — так начиналась эта часть обзора.
— Ты уверен, что хочешь показать это Борису Николаевичу? — спросил В. В. Илюшин, просмотрев обзор.
— Я другого пути не вижу.
— Рискованный ты человек… Снимаю шляпу…
В этот день президент оставался в Барвихе и ему переслали обзор с фельдъегерем.
Прочитает или не прочитает? Какая будет реакция?
На следующий день президент приехал в Кремль очень рано, около 8 утра. До начала официального рабочего дня он хотел осмотреть свой заново отделанный кабинет и прилегающие помещения для встреч. Обычно я ходил на такие неформальные мероприятия. Пришел и в этот раз.
Впервые за все время совместной работы Борис Николаевич не подал мне при встрече руки. Глядел мрачно, недобро. В одном из залов, где предполагалось развесить гербы нескольких русских городов, я высказал сомнение по поводу этой идеи, поскольку неясен был принцип отбора городов. Услышав мои замечания, президент, не оборачиваясь, заметил с явным раздражением: «Много советчиков».
Гербы в конце концов решили не вешать. Но для меня стало ясно, что Борис Николаевич мое «послание» прочитал и остался им недоволен.
К счастью, президент оказался незлопамятным. И сгустившиеся было тучи начали развеиваться уже на следующий день.
На 4 сентября, несмотря на воскресенье, было намечено сразу несколько мероприятий. Все, впрочем, носили праздничный характер. С утра было торжественное открытие Третьяковской галереи, приуроченное к Дню Москвы. Потом открытие восстановленного Красного крыльца в присутствии Патриарха Алексия II. В Белой гостиной на «собственной половине» в Кремле был накрыт небольшой праздничный стол. Тосты говорили Ельцин, Алексий II и Лужков. Президент был в отличной форме. Патриарх, как всегда, говорил умно и очень сдержанно. Вообще, в отличие от многих, он никогда не славословил.
Народу на фуршете было очень немного: «люди Лужкова» и несколько человек, приехавших вместе с Патриархом. С президентской стороны были В. Илюшин, В. Шевченко (шеф протокола) и пресс-секретарь. Я сомневался, стоит ли мне идти. Посоветовался с многоопытным Владимиром Николаевичем Шевченко. Решили, что надо: своего рода маленькая проверка.
После бокала-другого шампанского Борис Николаевич, который куда-то торопился, стал со всеми прощаться. Проходя мимо меня, протянул руку. Молча и не глядя в глаза. Раньше всегда глядел и сам очень не любил, когда другие отводят взгляд.
Новые помощники, пришедшие в команду сравнительно недавно, готовы были взять на себя ответственность провести с президентом серьезный и острый разговор по поводу утрачиваемой политической инициативы, об опасности оттока интеллектуальных сил поддержки, об ослаблении контактов с политической средой, об угрозе дистанцирования от президента региональных лидеров и губернаторов… Но у них еще не было с президентом той личной близости, которая давала бы им возможность вторгаться в сферу «частной жизни», говорить об опасностях иного рода.