Замок братьев Сенарега - Анатолий Коган

Патрон довольно улыбнулся. Мария, конечно, чудо как хороша, за Марией — доброе приданое. Но главное даже не в том. Мария — из нобилей, она — Сенарега, дочь славного рода, столетиями стоящего неизмеримо выше всех Гандульфи в Италии, на Великом море и в Леванте. Жениться на Марии — значило приобщить себя к высокородным фамилиям Генуи и всей вселенной, открыть себе дорогу к рыцарскому званию, может, даже к титулу барона или графа. И, чем бы ни занялся Джироламо впредь, никто уже не вычеркнет его с потомством из дворянских книг, из числа благородных, всеми чтимых людей.

Галея быстро подваливала к маленькой бухте на лимане и выступавшему в ней бревенчатому причалу. Патрон сам поднес к пушке поданный ему фитиль. Над лиманом прокатился веселый гул, и с главной башни Леричей, выбросив султан белого дыма, галее ответила бронзовая гакуница. Друга семьи и жениха, видимо, ждали, к встрече его готовились. Из замка неторопливо вышла длинная процессия. Впереди, в белом стихаре доминиканца, шагал, видимо, преподобный отец Руффино Далее — хозяева, ратники, слуги Леричей. Аббат остановил шествие, благословляюще подняв двухаршинное распятие; рядом с ним — Джироламо узнавал их по росту и платью, по начищенным доспехам — стояли синьоры Сенарега, белобрысый немец — комендант, венецианский архитектор, иные люди замка.

Патрон велел выходить на берег, подал руку синьору отцу. Мессер Никколо, оттолкнув ее кулачком, с неожиданной в его годы ловкостью спрыгнул в мелкую воду сам. С борта посыпались остальные мореходы, начали выгружаться прибывшие в замок наемники и работники. И встречное шествие вскоре двинулось беспечной толпой от галеи к замку.

Джироламо Гандульфи торжественно шагал впереди. За ним следовали помощник патрона, писец и кормчий, начальники вахт, начальники над гребцами, пушкари, аркебузиры, арбалетчики, матросы. Многие с ношей — патрон галеи привез невесте Марии, святому отцу—аббату, синьорам ди Сенарега и прочим людям Леричей богатые дары. Джироламо Гандульфи шествовал к замку, широко усмехаясь. Но, чем ближе были встречающие, тем явственнее сползала радостная улыбка с горбоносого лика пирата. Острый глаз морского разбойника не мог еще разглядеть под шлемами и шляпами черты встречающих, но смутное беспокойство охватывало его все сильней. Что—то необычное в знакомых фигурах тревожило бывалого бродягу, хотя храбрый Джироламо не мог еще сказать, что.

Джироламо замедлил шаг. И тут из толпы напротив загремели аркебузы, полетели дротики и стрелы. Из—за пригорка над лиманом, окружая дорогих гостей, выбегали, сверкая саблями, десятки новых врагов. Килиец Юга в латах и плаще Пьетро Сенарега, бродник Безух в доспехах ливонца, многие побратимы с Днестра и Днепра, надевшие сброю наемных ратников, вместе со скрытыми за ними товарищами, подняв клинки, бросились на команду разбойничьего корабля.

Пираты, захваченные врасплох, сбились в беспорядочную кучу, смешались. Пиратов косили стрелы и пули, кололи копья, рубили сабли и мечи неведомых бойцов. Морские хищники пытались отступить к своему кораблю. Но там, на родной галее, дела шли не лучше звенели мечи и сабли, свистели стрелы, трещали под чеканами и булавами лихие пиратские головы. Галею окружили невесть откуда взявшиеся во множестве челны, и мигом взобравшиеся на корабль чужие люди сноровисто добивали сопротивлявшихся еще морских бродяг.

Джироламо с кучкой товарищей на берегу некоторое время еще держался, уложил даже нескольких незнакомцев. Но вскоре увидел, что остался один. Соратники пирата по стольким боям, исколотые и порубленные, лежали вокруг патрона. Джироламо хотел дорого продать свою жизнь. Но плечистый воин в бараньей шапке, спокойно подойдя, двумя ударами выбил своею саблей из руки пирата длинный меч.

Джироламо Гандульфи, сотни раз сражавшийся и побеждавший, взглянул своей смерти в глаза. Впервые взглянул, наверно, воистину понимая, что спасения не будет, и сломился, согнулся. И, закрывая лицо руками, пал перед чужими воинами на колени, головою во прах.

Федько Безух, покачивая опущенной саблей, неторопливо подошел, примерился, обеими руками поднял клинок. Еще мгновение — и голова пирата покатилась бы. Но чье—то сухонькое, маленькое тело прянуло на плечи поверженного, прикрыло упавшего собой, охватило скрюченными судорогой отчаяния тонкими руками, прикрыло широким плащом. Тщедушный, низенький старичок, заслонив обреченного от удара, молил победителей о пощаде без слов и криков, без слез и стонов, одними глазами, одним лишь взором обезумевшего отца.

Федько Безух, вздохнув, отступил перед этим взором. И товарищи силача—бродника, отвернувшись от обоих фрягов, увлекли его с собой к берегу.

Обе ватаги быстро разгрузили опустевшую «Балимеццу». Уцелевших пиратов и наемников увели в замок; отпущенные немедля на все четыре стороны слуги, гребцы и работники в растерянности топтались у лимана, не зная, куда идти. И быстрое пламя, поднявшись над палубой, как веселая матросская команда, карабкалось по косым парусам покинутого судна, взбиралось по вантам, влезало по канатам — все выше, к вершинам и вымпелам склоненных хищно мачт.

— Не удержались—таки, черти, — скрипнул зубами атаман Иван, глядя на пожар.

11

Погребены павшие в бою. Поделены трофеи. Готовы выступить три ватаги: одна пойдет на челнах вверх по древнему Днепру, другие две — судовая и конная — по морю и Полем в Белгород. Сборы окончены — надо и побеседовать напоследок, особенно — расстающимся, быть может и надолго.

Прощаются, хозяйски сидя в большом зале Леричей, в братском кругу, старшие ватажане с двух великих рек. Уговариваются о новых встречах, о том, как извещать друг друга, если потребуется помощь. Говорят о лихих ворогах вольности своей и жизни — татарах и турках, о ляхах, и мадьярах, наступающих с латинским крестом, о ливонцах и литве.

— Нагрянут на вас татары — зовите, — настойчиво повторяет Тудор Боур.

Василь Бердыш, взглянув на Баклана, качает головой.

— От бесермен отобьемся и сами, — отвечает он. — Орда для нас хоть и проклятие, но не главное. Вот когда настанет самый грозный час...

— Когда понесут паны и ксендзы всею силой Днепру ярмо, — вставил Иван, — тогда вас и покличем, каждая дружья сабля нам во спасение будет, — заключил Василь.

— Нас же, братья, зовите, когда ни потребуется, — молвил атаман. — Осадят ли город турки, нагрянут ли судовой ратью, пойдут ли по суше Молдову воевать — дайте знак, придем. И так приплывайте, — добавил Баклан с улыбкой, — и мы к вам наезжать будем. У нас хороши меды да горелка, у вас — вина да цуйка. Не так, Безух?

Федько закатил глаза, зацокал языком, зашевелил смоляными усищами.

— О деле тож забывать не след, — напомнил Василь. — Чтобы было всегда место нашим товарам на вашем торгу. Ваш ведь Белгород также — наши морские врата, для Поднепровья, как и Молдовы, дорогу к Каффе нам закрывает хан.

— Есть место в доме и в сердце, быть ему и на торгу, — усмехнулся старый Драгош.

В комнате мессера Пьетро ди Сенарега собрались вместе трое братьев—генуэзцев. В белой повязке под расстегнутой сорочкой, мессер Пьетро сверлил гневным взором младшего.

— Сошел с ума! — негодовал старший брат. — В заседельной торбе жалкого раба собирается ехать в неведомый дикий край! Зачем, о проклятый? Степных вшей кормить благородной кровью нашего отца?

— Матросы с галеи, синьор старший брат, — ответствовал Мазо, — на которую вы меня запродали, выкормили, верно, больше этих тварей, чем их наберется на всем вольном Поле.

— Наглая речь перед старшим — преступление перед богом, — мрачно заметил Амброджо.

— Истина — не грех, — с прежним упорством возразил юноша. И мессер Антонио, присутствовавший при этом прощальном споре, с удивлением заметил, как тот менее чем за месяц повзрослел — в суждениях, в окрепшей воле.

— Взгляните на него, о синьор! — решил призвать на помощь Мастера мессер Пьетро. — Ни благодарности, ни совести в этих нынешних юнцах более нет! И так со мной говорит он, за чьи грехи святой отец Руффино принял мученический венец и с новой болью взирает теперь на него с небес! Он, ради счастья которого мы с братом, — Пьетро протянул руки в сторону Амброджо, — рисковали всем и потеряли все!

Амброджо с тайной насмешкой взглянул на старшего в семье.

Пьетро вправду считал, что вместе с Леричами все потеряно, и глубоко пал духом — впервые в жизни. Старший брат был прав: семейство, в лице Адорино—Бокко—Романьо ди Сенарега, уже не простит стареющему неудачнику последнего провала. Теперь последняя надежда Пьетро — белгородские генуэзцы. Община в Монте—Кастро еще богата, влиятельна при дворе Палатина[105] Петра Молдавского и может, если захочет, помочь земляку добиться возмещения убытков, понесённых по вине княжьих людей. Или хотя бы попытается это сделать.