Замок братьев Сенарега - Анатолий Коган

Анатолий Шнеерович КОГАН

ЗАМОК

БРАТЬЕВ  СЕНАРЕГА

Исторический роман

Замок братьев Сенарега — существовало ли действительно такое укрепленное поселение на Днестровском лимане, в самой середине XV столетия? Или то призрак, восставший перед воображением автора из старинных сказаний и легенд? Документы свидетельствуют ясно: замок Леричи был. Построенный названным генуэзским семейством, он просуществовал, как указано в повествовании, до 1455 года, на два года пережив византийскую столицу Константинополь. И занимались в нем братья Сенарега делом, которое в то время мало кто назвал бы, наверно, зазорным: выкупали у татар христианских пленников, чтобы затем, за приличное вознаграждение, отпускать их в родные места. Одновременно вели прибыльную торговлю хлебом, воском, пушниной, рыбой и другими товарами, которыми было богато Причерноморье. Торговали и невольниками — теми татарскими пленниками, которые не могли внести за себя требуемого выкупа.

Как гласят старые генуэзские записи, в мае 1455 года в замке Леричи содержалось в заточении несколько жителей города Четатя—Албэ (Монте—Кастро, Белгорода)[1]. И вот на лиман, будто бы для ловли рыбы, приплыли на челнах другие белгородцы и люди из иных мест. Ночью, пробравшись с помощью запертых в нем земляков в замок, они перебили стражу и овладели укреплением. Напавшие ранили старшего из братьев, захватили всех Сенарега с их имуществом и увезли с собой в Четатя — Албэ. В этом месте, правда, пострадавшие были без промедления освобождены; однако деньги, товары и прочее добро, взятые в замке, не были им возвращены.

Последовала долгая тяжба бывших хозяев Леричей с их обидчиками, в которой в свое время приняли участие и белгородские власти, и господарь Земли Молдавской, и Синьория — правительство Генуэзской республики. Старые грамоты свидетельствуют о том, что еще через двадцать лет после события один из братьев жил в Белгороде, откуда время от времени обращался с исками к господарю страны — тогда уже Штефану, сыну Богдана, занявшему престол в 1457 году. Воевода, однако, неизменно отказывал настойчивому итальянцу, а в 1475 году сурово наказал синьору ди Сенарега, чтобы тот оставил свои домогательства.

Эти бесспорные факты и послужили основой, на которой была построена повесть о замке Леричи, его обитателях и гостях. Не так уж много подобных сведений сохранили до нашего времени письменные источники той неблизкой уже эпохи. Для научной монографии это, конечно, плохо. Но для романа? С одной стороны, чем меньше осталось в архивах документов, тем больше открывается простора для воображения автора. Не снизит ли это, однако, достоверности повествования, не уменьшит ли право героев, их помыслов и действии на существование в их собственной эпохе?

Ну что ж, недостаток прямых источников должна возместить сама История. До нас не дошли подлинные портреты действующих в романе лиц; зато есть общий образ людей того времени —  русских и молдаван, итальянцев и турок, вольных людей Поднепровья и татар. Есть образ эпохи, воссозданный исторической наукой

Нашему читателю и надлежит судить, хорошо ли воспользовался автор этим богатством.

Часть первая

ЗАМОК ЛЕРИЧИ У МОРЯ

1

Я расскажу Вам, читатель, забытое сказание, которое, верю, слышали в старину сыновья от отцов, а внуки — от дедов на степных просторах Буджака, в хуторах старой Бессарабии. О том, что видели орлы, кружа над лиманами и кручами, где Поле вечно братается с Великим Морем, что слышали зеленые и синие волны буйных трав и беспокойных вод. О древнем Белгороде, Четатя—Албэ Александра Доброго и его внука Штефана Великого, для фрягов — Албо — Кастро и Монте—Кастро для немцев — Вайссенберг. И о гордом замке Леричи У впадения Днестра в море, камнем башен и стен своих скреплявшем в этом месте извечный зов стихий. Расскажу, о чем пели ветры над песками приморских кос о каких возвещали набегах и сечах, осадах и пожарах и о людях, сражавшихся под стенами твердынь и в поле, храбром воителе Тудоре Боуре, прозванном Зубром за неистовство и силу, коего незаслуженно забыли вписать в свои хроники худосочные монахи — летописцы, способные удержать в ладони не меч, но единое лишь перо. Может быть, правда, и не посмели, обделив летописным словом въедливые старцы славного Тудора да обошлась потом без почтения с ним судьба, так часто отдававшая листы древних книг на милость огню. И наше дело несправедливость эту исправить.

Вот едет славный сотник Тудор, на вороном жеребце. Боевой конь притомился, но всадник свеж, словно и не было позади долгой скачки и лютой сечи. На сотнике темно — красный, длинный рыцарский плащ из тяжелого ипрского сукна, подбитый волчьим мехом, высокие яловые сапоги, черный воинский гуджуман[2] лихо заломлен набок. Все на Тудоре — простое, походное, добротное, не на показ — на пользу; только саадак с тугим московским луком, только рукоять огромной молдавской сабли изукрашены чеканным узором, насечкой, резьбой. Пыль дорог — на платье воина, на оружии и шапке, припорошила черные кудри, тронула густые усы молодого витязя, возвращающегося из объезда границы. За Тудором едет его отряд — два десятка войников[3] на статных скакунах молдавской породы, с саблями и луками, палицами и длинными копьями. А пять коней везут намертво скрученных ремнями свирепых сынов кочевой орды, захваченных при попытке отбить белгородский табун.

Впереди, меж бесплотными сгустками первых вечерних теней, показались башни Четатя — Албэ, блеснули в лучах заката кресты молдавской, армянской и фряжской церквей. Туман, спустившийся над лиманом, наползал на убогие лачуги рыбацкого посада под Земляным городом. Татарские пленники злобно посматривали на тяжелые, венчавшие древние земляные валы бревенчатые стены, на ватаги резвившихся в пыли, привычных к подобным зрелищам белгородских ребятишек. Миновали первые ворота — деревянные. Втянулись под вторые — белокаменные, прорубленные в стене старой крепости сказочного Юги — воеводы.

И прянула вдруг из проулка темная, легкая тень. Бросилась, припала к ноге пана Тудора, в отчаянии замерла. Горе, горе — раздался тихий стон. — Константин...

Молодой витязь не стал спрашивать, что случилось. Вихрем проскакал пан Тудор две сотни сажен, отделявших его от дома Константина Романского. Соскочил с коня; быстро вошел в горницу. Люди расступились перед давним другом ученого и проповедника, почитаемого во всем городе. Лежавший на ложе седой муж с изможденным лицом с трудом поднял веки, узнав тяжелую поступь воина.

Наконец, — еле слышно прошептал умирающий.

Пан Тудор, стиснув зубы, склонился над постелью. Не раз видевший смерть рыцарь сразу понял, что этому человеку ничем уже не помочь.

Кто? вымолвил он, всматриваясь в заострившиеся уже черты страдальца.

— Кто же он, отец?!

Уста Константина Романского долго шевелились прежде чем голос его опять стал слышен.

— Исчадие ада... — донеслось наконец до Тудора — Исчадие Рима... Ищи его, друг... Не дай сотворить худшее зло — с трудом разомкнулись снова уста старого гусита. — Подкрался... Ножом...

Глаза отца Константина начали стекленеть; стоявший рядом пожилой единоверец осторожно закрыл их Дом наполнился женским плачем.

Сотник Тудор тяжело выпрямился. Вокруг него в молчании стояли друзья и соратники Константина Романского. Преследуемые в родной Богемии католиками немецкими баронами и чиновниками императора Сигизмунда, они нашли новую родину на Молдове давно, в княжение Александра Доброго. Умный господарь понял какую пользу принесут краю новые поселенцы — трудолюбивые последователи Яна Гуса — ученые, мастера, строители. Но Рим не забывал их и здесь. Время от времени рука посланных Рима, держа кинжал или яд, дотягивалась — таки до одного из лучших братьев — тружеников. Так случилось, видимо, и сейчас.

Родилась, окрепла песня — гордый, скорбный гимн чешских воинов — таборитов. Приникнув к плечу покойного, тихо плакала у смертного одра молдавская крестьянка Ефимия, его вдова. Тудор отступил к двери и вышел. У ворот, держа коней под уздцы, сотника ждал последовавший за ним войник Панша.

Тудор обменялся с ним несколькими словами и двинулся, пеший, к белевшей сквозь клубы тумана гавани Четатя — Албэ.

2

Когда крепость была молодой, она не отличалась еще величиной и мощью — единственная каменная стена опоясывала то место, где стояли дома богатых горожан военачальников и купцов, где жили в большом доме холостые наемники двух белгородских хоругвей[4]. Второй пояс укреплений был еще слабее — земляные валы, увенчанные бревенчатой стеной. Сотник быстро миновал оба яруса. В наступившей темноте только редкие огоньки мерцали за окнами домов, но Тудор видел дорогу и в воцарившемся мраке. Словно сгустки этой тьмы время от времени на пути воина хищными тенями появлялись ночные грабители. Но тут же исчезали, поняв, чьи слышатся тяжелые шаги.