Серебряные орлы - Теодор Парницкий

— Странно у этих венетов, — сказал он, — речь у них почти такая же, как у нас, молятся по-латыни, священнослужители бритые. Духа святого выводят от сына, как и от отца, а все остальное как у греков. А впрочем, от настоящих греков там проходу нет. А сколько греческих кораблей стоит под великолепными парусами, не счесть… Императорской вечности там все напоминало о покойной матери.

Он подробно описал торжественный прием, который Оттону устроил Петр Орсеоло, председательствующий венецианского сената, или, как его именуют свои, дож. Рядом с императором сидела сноха дожа, красивая гречанка Мария, дочь Романа, любимца базилевсов. В какой-то момент Оттон со слезами на глазах поцеловал ее в лоб. "Ты так напоминаешь мне мать", — сказал он дрогнувшим голосом. А она на это: "Тебе, императорская вечность, надо всегда иметь подле себя женщину, которая бы и любовью и величеством как можно больше напоминала бы тебе мать".

И еще рассказал епископ Петр о плавании, во время которого чуть все не утонули. Приглушенным голосом прошептал, что императора охватил ужас в ту минуту, когда волны стали заливать их парусное судно. Но Феодора Стефания взяла его под руку, прижалась головой к его щеке, ногой к его ноге, и он успокоился. Все на судне ею восхищались: ведь хоть император больше всех боялся, но и у остальных сердце от страха замирало, и это было видно по лицам, а она — хоть бы что.

Говорил он доверительно, как со своим человеком. Видимо, Петр полагал, что он и Аарон — "свои люди". Как-никак со священнослужителем говорит, пусть и с молодым, но ведь многомудрым — глядишь, через несколько лет епископом будет. Аарон уловил суть этой доверительности. И на душе у него стало благостно.

— А зачем же император ездил к венетам? — спросил он, удачно попав в тот же тон.

Епископ Петр еще больше понизил голос. И добавил, что государь император, не рассчитывая на быстрое прибытие Гериберта с войском, намеревался обогнуть по дороге на Рим бунтующий между По и Тибром край, ударив неожиданно со стороны Анконы. А чтобы попасть морем в Анкону, нужно иметь корабли, а где их взять, как не у венетов?

— Но боюсь, — закончил он еле слышным шепотом, — что императорская вечность не договорилась с венецианским сенатом. Будто дож Петр в разговоре с глазу на глаз ставил государю императору какие-то немыслимые условия. Но сейчас, когда у императора столько войска… Будь здоров. Пей красное падуанское вино, лучшее средство для выздоравливающих.

Проводив епископа Петра до двери, Аарон направился к окну, но не к тому, что выходило на улицу. Взор его хотел насладиться видом огромного сада за дворцом митрополита. Сад этот восхищал его еще в ту пору, когда он жил здесь три года назад, любимцем еще не папы Сильвестра, а всего лишь архиепископа Равенны Герберта.

Подойдя к окну, он чуть не вскрикнул. По саду прохаживался аббат Астрик Анастазий, дружески и доверительно держа под руку коренастого юношу в монашеском одеянии. Аарон сразу узнал этого юношу. Ведь он не видел его почти год. Но что может связывать Болеслава Ламберта с доверенным послом единокровного брата, к которому он питает одну ненависть за то, что тот изгнал его, лишил отцовского наследства, пожизненно заточил в суровой обители? Как же это получилось, что кто-то из братии Ромуальда очутился в Равенне, во дворце архиепископа? Ведь Аарон хорошо знает, что суровый схимник, сам составляющий правила для своего окружения, не считающийся ни с заветами отцов, ни с обычаями клюнийцев, раз навсегда запретил показываться в мире тем, кто добровольно или под принуждением вступили в его монастырь, в пустынную обитель — эрем. Может быть, Болеслав Ламберт пытается умолить своего брата через посла? Но разве так говорят с тем, кого униженно просят? Ведь это скорее разговор друзей, питающих друг к другу полное доверие!

Спустя несколько дней папа прислал слугу спросить Аарона о его состоянии, в силах ли он принять участие в торжественном праздничном богослужении, после которого состоится церемония вручения королевской короны властителю венгров Стефану.

— Какой же это праздник? — удивленно спросил Аарон.

Слуга посмотрел на него, как на безумца.

— Как какой праздник? Рождества господа нашего.

Аарон не поверил своим ушам. Значит, вон сколько времени он проболел! А был уверен, что только еще близится пост. Как же это папа мог позволить, чтобы ему сегодня повар прислал курицу? И почему никто из навещающих не упомянул, что пост давно начался?

И никто не сказал ему о прибытии повелителя венгров и о предстоящей коронации. О венграх он знал только то, что они дикие варвары, потомки гуннов, которые под водительством ужасающего Атиллы вторгались некогда в Римскую империю. Он и доныне не был уверен, христиане ли владыки гуннов. Разве что с недавнего времени.

"Сколько сразу новых королей, — удивился он, — польский, венгерский…"

Он сказал слуге, что благодарит святейшего отца, конечно, он примет участие в богослужении и в коронационной церемонии. Но неожиданное возвращение болезни на следующий день вновь приковало его к постели. Вновь его бросало в жар и холод. Но снадобье Феодоры Стефании хранило от страшных видений. И вообще на сей раз он легче переносил болезнь. На Иоанна Богослова Аарон чувствовал себя так хорошо, что спустился в часовню помолиться. Папа вновь удостоил его своим посещением, будто Аарон все еще тяжело больной. Он сказал, что император вот-вот двинется на Рим. Дружина маркграфа Гуго уже, кажется, подходит под стены Вечного города.

— Я еду вместе с императором. Просто не знаю, взять тебя с собой или оставить здесь. Слаб ты еще, но я так к тебе привык…

Аарон стал с жаром просить папу, чтобы тот не оставлял его в Равенне. Сильвестр Второй заботливо оглядел своего любимца со всех сторон.

— Может быть, действительно тебе лучше отправиться с нами, — проворчал он, — этот здешний воздух так для тебя губителен. Не назначу я тебя никогда архиепископом Равенны, — добавил он, дружески улыбнувшись.

Назавтра Аарон отправился к Феодоре Стефании. Пошел, чтобы поблагодарить за снадобье. Она встретила его приветливо. Пригласила присесть, попросила побыть с нею подольше. Подробно описала коронационную церемонию.

— Жалко, что ты не видал этого нового помазанника божьего, — сказала она со смехом, — а стоило посмотреть. — И она рассказала, что у короля Стефана широкий, почти плоский нос, ужасно толстые губы, обрамленные редкой щетинистой порослью. Но самое удивительное глаза: маленькие, раскосые щелки, черные-черные, как самые темные маслины. — Но умные, очень умные, — добавила она.

С оживлением говорила о походе на Рим:

— Я увижу сына, понимаешь, сына… И солнце, заходящее за Яникул…

Аарон неуверенно спросил, чем он заслужил ее расположение.

Она засмеялась.

— Ты мне нравишься! — воскликнула она. — Хотя и обокрал подземное царство, все равно очень нравишься… Нравишься с того времени, когда ошеломил меня рассказом о Тимофее. Помнишь?

Когда Аарон уже прощался с нею, она сказала:

— Это снадобье — в благодарность.

Он удивился. И присмотрелся к ней. Она не смеялась.

— Благодарность? Мне? За что, госпожа?

Она улыбнулась:

— Будь здоров. И кланяйся Тимофею, когда увидишь его в Риме.

Аарон шел ко дворцу архиепископа весь в смятении. В голове хаос. Точно такое же состояние, как тогда, когда исповедовал Оттона. Что она хотела сказать? Что имела в виду? Благодарность? За что? Неужели за то, что растолковал Тимофею, что она его не любит?

Направляясь к папским покоям, он услышал голоса, среди них и голос Сильвестра Второго. Он остановился и прислушался. Видимо, папа беседует с какими-то послами, чей-то голос тут же переводит его слова на германский, и, наоборот, тот же голос переводит германские слова на латынь. Голоса, не исключая и переводчика, возбужденные. Аарон на всю жизнь запомнил этот страстный, почти бурный разговор.

— Явился венгерский князь и потребовал благословения, предназначенного для польского владыки.

Аарон понял, что подоспел к концу разговора. Но его страшно удивили слова, сказанные папой. Так говорят только с невежественными простаками, с темными, невежественными варварами.

— Но ведь у святейшего отца не только это одно-единственное благословение.

У Аарона промелькнуло в голове, что тот, кто произнес эти слова, далеко не так уж глуп.

Голос Сильвестра Второго кратко ответил:

— Замаливайте ваши грехи.

После чего послышались шаги. Видимо, папа покидал комнату.

— Но где же аббат Астрик Анастазий? Что он говорит? — преследовал Сильвестра Второго все более резкий голос, тут же повторенный эхом латыни.

— Астрика Анастазия уже нет в Равенне.

— А где он? Где? Что с ним? Что с ним случилось? Что сделал папа с послом славного польского князя?