Новый Мир ( № 7 2007) - Новый Мир Новый Мир

Культурный аппарат литературы работает с данностью — уже написанными произведениями в стихах и прозе. Он может плохо обслуживать эту данность, с чем мы и сталкиваемся сегодня. Но, может быть, положение дел еще хуже. Я думаю, из десяти замечательных книг пишется девять — а десятая на совести мутного воздуха времени. Она могла бы быть написана, но убита в зародыше.

Алхимия изнанки памяти

Лена Элтанг. Побег куманики. СПб., “Амфора”, 2006, 447 стр.

Ночь на краю волшебства —

Ветер пьян от Луны,

Воздух полон жасмина.

Мальчик, уйдем, естества

Отлучимся неслышно,

Как мать от уснувшего сына.

Сергей Калугин, “Луна над Кармелем”.

Лена Элтанг родилась в Ленинграде, но в последние годы живет в Вильнюсе. Автор одного поэтического сборника (“Стихи”. Калининград, “Янтарный сказ”, 2003), публиковалась как в толстых журналах и поэтических сборниках, так и на различных интернет-сайтах. В последние годы ее рассказы выходили в составленных Максом Фраем “амфоровских” прозаических сборниках — “ПрозаК” (2004), “Русские инородные сказки-3”, “Секреты и сокровища” (оба — 2005), “Пять имен” (2006).

Дебютный роман Л. Элтанг “Побег куманики” кажется очень органичным продолжением ее творчества в том смысле, что это не только “проза поэта” чистой воды, стилистически пустившая побеги на древе ее поэзии, но и в том, что она имеет скорее западный, нежели российский генезис (говорящими в данном случае оказываются названия сборников, в которых печаталась Элтанг, — “Русские инородные сказки” и “Освобожденный Улисс”1, а также ее биографические перемещения — Париж, Копенгаген, Вильнюс).

Структурно крайне сложный, роман включает в себя несколько сюжетных линий и множество персонажей, на первый взгляд почти никак не связанных друг с другом, рассеянных по разным странам и общающихся чаще всего не в “реальной жизни”, а посредством переписки (как бумажной, так и виртуальной), но центрированных вокруг главного персонажа — тридцатилетнего Мораса. Загадочность, харизматичность и даже некоторые черты святости этого персонажа, разгадыванием тайны которого озабочены все прочие герои, отчасти напоминают главного героя последнего романа Л. Улицкой “Даниэль Штайн, переводчик”.

Морас, или Мозес (таков его ник в “Живом журнале”, созданный Элтанг еще до написания книги и существующий, кстати, до сих пор2), “русско-литовский студент в изгнании”, настоящего имени которого не знает никто, — это “книжный эльф”, которому “осыпающиеся петитом персонажи милее, чем взаправдашние люди”, и “наиболее мистическое существо в этой истории”. Полиглот, который не помнит точно, сколько языков он знает, он то учится в испанском университете, то подрабатывает в интернет-кафе, то срывается на Мальту на встречу с виртуальным любовником, а то и вовсе оказывается пациентом психиатрической клиники.

Так как об университетских штудиях Мораса нам ничего особо не сообщается, рассмотрим по порядку другие его занятия. Подрабатывать в кафе, гостинице или даже на корабле Морасу приходится потому, что у него нет ни денег, ни собственности. У него нет даже собственного жилья (одно время он живет в брошенной на пляже машине), а все свои вещи он где-то потерял. Поэтому он постоянно становится объектом заботы других людей — ему покупают одежду, кормят, ухаживают за ним в лечебницах, устраивают на работу (только что встретившаяся ему парочка садомазо-лесбиянок тут же делает его своим сутенером) и т. п. Он же, как нетрудно догадаться, имеет минимум задатков для повседневной работы, лишь “виновато улыбается” и говорит, цедя слова, сразу на всех ему известных языках (глоссолалия же, заметим, как и бедность со странничеством, автоматически отсылает нас к образам блаженных и юродивых), но за это нравится большинству персонажей (от холодной ирландской профессорши Фионы до закомплексованной мальтийской полицейской Петры) и каким-то уж совсем загадочным образом вносит относительный покой в их нервные жизни. Всем этим Морас напоминает не только монаха-праведника Даниэля Штайна из романа Улицкой и всю традицию “блаженных” персонажей (в своем цитирующемся в книге отзыве Бахыт Кенжеев упоминает князя Мышкина и “пассажира поезда Москва — Петушки”), но и героя предыдущего романа Улицкой “Искренне ваш Шурик”, который также не только владел иностранными языками (зарабатывал переводами) и не был приспособлен к повседневной жизни, но и был “востребован” всеми окружающими женщинами, которых ему было жалко и в жизнь которых он одним своим присутствием вносил что-то светлое.

Если Шурик из романа Улицкой без особого желания, скорее по настоянию своих подруг все же вступал с ними в связь, то Морас ведет полностью целомудренный образ жизни, что, однако, не делает менее интересной его, как сейчас модно говорить, сексуальную идентичность. Он много раз на протяжении романа пишет в своем дневнике о том, что ему больше нравятся мужчины (что не мешает ему, впрочем, платонически влюбиться в Фиону), а женщины отвращают его от себя (не раз встречающиеся инвективы достаточно абстрактного свойства вроде “девушки беззвучны, они только отражают наши слова”). Окружающими же (стюардами на корабле и др.) он однозначно воспринимается как гей. И действительно, Морас оказывается вписан в традицию прекрасных юношей канонической гей-литературы (и гей-сообществом он был воспринят как свой — см. весьма сочувственную рецензию3). Его не только все зовут “красавчиком”, но и описан он соответствующим образом. Он медовый блондин, который “сошел бы на берег золотым эфебом с оливковой веткой, как в пятой книге энеиды” (в дневнике Морас чаще всего избегает заглавных букв. — А. Ч. ). Его выдуманный любовник Лукас, весьма похожий на самого Мораса (то, что все персонажи книги есть, возможно, лишь плод его воображения, станет ясно чуть позже), описан следующим образом: “<…> медовый угловатый лукас in vitro, золотистая луковица его головы, аполлоновым луком изогнутые губы, лунный камень под лукавым языком <…>”. Солнце, сияние, средиземноморские пейзажи, упомянутые персонажи греческой мифологии буквально автоматически маркируют гомоэротическую традицию, отсылая к прекрасным юношам в “Дневнике вора” Ж. Жене, “Смерти в Венеции” Т. Манна и “Портрете Дориана Грея” О. Уайльда (все эти произведения, нелишне добавить, упоминаются как на уровне прямого наименования, так и скрытых отсылок в крайне насыщенном различными аллюзиями тексте Элтанг).

“Прекрасный греческий мальчик — одна из великих западных личин сексуальности. <…> Прекрасный мальчик — андрогин, светоносно мужественный и женственный. <…> Подобно христианскому святому, греческий мальчик был мучеником, жертвой природной тирании. <…> Прекрасный мальчик желанен, но сам не вожделеет”4. Именно таким предстает Морас, который действительно скорее андрогин, чем гей. Так, он говорит о себе “я сам женщина” (и одно время ходит в женском платье); Фиона не может вначале распознать его пол и называет его андрогином; сам же Морас с трудом различает пол человека: “<…> мне нравятся разные люди, я даже не сразу понимаю, мальчики они или девочки”. Желанный многими персонажами, он боится секса — “мне хочется любить их, но страшно с ними соединяться”, пишет Морас, рассуждая о том, как его тело может измениться после проникновения в чужое.

Подобный страх пенетрации и, шире, тактильных контактов с Другим очевидным образом имеет психопатологическую природу и отсылает нас к очевидному инфантилизму героя (одна из многочисленных характеристик его нервного расстройства формулируется врачами как “первичный инфантильный нарциссизм”), что является ключом к заболеванию Мораса.

Известно, что в клинику Морас попал после “случая в университете — с разбитыми стеклами и прочим мальчишеством”. Под конец романа дается косвенный намек, что окно в университете он пытался выбить после смерти одного из членов его семьи. После же упоминаний в дневнике Мораса “уток в центральном парке” и “детей над пропастью” нельзя не вспомнить Холдена Колфилда из “Над пропастью во ржи”, который перебил все окна в отцовском гараже после смерти своего младшего брата. Аллюзия на текст Сэлинджера становится еще более очевидной после фраз в письме одного из персонажей о старшем брате Мораса, “серьезном предпринимателе”, оплачивающем его весьма дорогостоящее пребывание в психиатрической клинике, — у Холдена также был старший брат, который “продался” Голливуду, зарабатывал много денег и купил себе дорогую машину.