Самый короткий путь (СИ) - "Elle D."

слова для описания тех чувств, что вызывали в нём действия графа или, реже, его

бездействие. Вот и сейчас – он не знал, как должен чувствовать себя в связи с этой

женитьбой, будь она неладна. Радоваться ли ему от того, что Риверте пытался разделить с

ним нелёгкую обязанность выбора? Горевать ли оттого, что их жизнь после свершения

этой женитьбы уже никогда не будет такой, как прежде? Злиться ли потому, что и то, и

другое в равной степени унижало его? И если даже злиться – то на Риверте или на себя

самого? Потому что Уилл знал, что на самом деле граф ни в чём не повинен перед ним.

Уилл сам решил остаться с ним шесть лет назад, сам придумал, как это сделать, сам

изобрёл для себя официальный статус в его свите. Он знал, на что шёл. И теперь не имел

никакого права роптать.

Он и не роптал, но, господь всемогущий, как же ему было тоскливо.

И всё же какой-то частью себя он был тронут тем, что Риверте нуждался в нём и не

стыдился об этом говорить. Лишь много позже Уилл подумал, что на самом деле Риверте

его мнение было безразлично, и он просто пытался чем-то занять Уилла в те дни, отвлечь

его, сделать так, чтобы он продолжал чувствовать себя нужным и близким ему. Граф

Риверте был хорошим знатоком людских душ, и он был хорошим знатоком души Уилла

Норана.

Но эта мысль пришла позже, а тогда Уилл вдруг поймал себя на том, что начинает

смотреть на всех этих женщин немного другими глазами. Сперва он обращал внимание

только на их внешность и манеры; потом, слушая язвительные комментарии Риверте, стал

вслушиваться в то, что они говорят, и пытался понять, что стоит за этим – досужая

болтливость или пытливый ум, манерность или естественность, прямолинейность или

обычная грубость, скрытая флёром придворной любезности. Но самое главное – он думал

о том, что сказал ему король Рикардо той душной летней ночью, когда вызвал его к себе

для тайной беседы. Уилл думал порой, что поступил неправильно, скрыв от Риверте эту

встречу – но теперь уже поздно было жалеть. Так или иначе, король Рикардо был прав.

Человек, который составит партию Фернану Риверте и пойдёт с ним по жизни бок о бок,

должен быть достоин его. Такой человек должен быть ему ровней.

И чем дольше Уилл смотрел, тем яснее убеждался, что никого достойного Фернану

Риверте в Сиане нет – ни среди женщин, ни среди мужчин. Больше того – думая обо всём

этом, он всё явственнее понимал, что и сам его недостоин. В такие минуты он уходил в

библиотеку и засаживался за книги – философские трактаты, работы по истории и

естествознанию, по теории искусств и изящной словесности, Священные Руады, в конце

концов – словом, за что угодно, только бы отвлечься от мыслей о собственном

несовершенстве. Нет, конечно, Уилл был далёк от идеи о том, чтобы считать Фернана

Риверте безупречным. Он был небезупречен, как и любой человек. Просто даже в своей

небезупречности он был лучше всего, что Уилл мог себе представить. И это одновременно

восхищало его, радовало, изумляло, заставляло любить Фернана Риверте – и чувствовать

себя бесконечно и безнадежно далёким от него.

И потому он ощутил едва ли не облегчение, смешанное, впрочем, с ожидаемой горечью,

когда однажды, лёжа с ним рядом в постели и поглаживая его плечо, Риверте сказал, глядя

перед собой:

– Кстати, Уильям, я забыл вам сказать, что выбрал себе невесту. Так что ваши мучения

кончились, всё позади.

Уилл ничего не ответил, только вжался носом ему в ребро, крепче сжимая руку у него на

груди.

Она была не из Сианы.

Ещё недавно городской дом графа Риверте был самым популярным и самым заветным

местом в столице для всех незамужних дам. И вдруг – всё кончилось в мгновение ока, так

же стремительно и внезапно, как началось. Больше никаких балов, никаких приёмов,

никаких девиц, падающих с лошадей напротив ворот. Всё это должно было радовать

Уилла. Оно его и радовало – целую неделю, пока к особняку Риверте не подъехала

небольшая, скромного вида карета с графским гербом на дверце.

В карете ехала Лусиана Далнэ, графиня Прианская, будущая супруга сира Риверте.

Сир Риверте встречал её, как королеву.

Не было ни гостей, ни музыкантов, ни цветочных гирлянд. Риверте всего лишь приказал

Гальяне ровно в полдень выгнать всех домочадцев, слуг, камергеров, конюхов и

белошвеек во двор, выстроить их, на военный манер, в шеренгу, и убедиться, что все они

чисто одеты и терпимо пахнут. Дорожку от ворот к порогу парадного входа посыпали

мелким жёлтым песком, на том украшательства и закончились. Риверте, одетый в один из

лучших своих костюмов, вышел к воротам без четверти полдень и стоял на месте

привратника, заложив руки на спину и глядя на восточный склон холма, по которому

проходила подъездная дорога. Уилл смотрел на него из окна гостиной. Гальяна либо

забыл, либо умышленно не передал ему приказ выйти вниз – Уилл гадал, было ли это

простой оплошностью, либо же продуманным актом молчаливого снисхождения, а если

второе, то кто проявил к нему это снисхождение – Гальяна или, может быть, сам Риверте.

Так или иначе, Уилл не стоял сейчас в вытянувшейся в струнку толпе слуг, собравшихся,

чтобы приветствовать свою будущую госпожу. Тем самым, возможно, Риверте давал ему

почувствовать, что он на особом положении в этом доме – а может, напротив, отделял его

от этого дома, безмолвно указывая ему, что здесь ему больше не место.

Было проще кинуться головой в прорубь, чем продолжать думать обо всём этом.

Карета подъехала ровно в полдень, одновременно с боем часов на ратуше, хорошо

слышимым на Платиновом Холму. Риверте шагнул вперёд ещё до того, как она

окончательно остановилась, и опередил грума, соскочившего с подножки. Грум отступил,

поймав взгляд господина графа, и Риверте сам откинул складную ступеньку и распахнул

дверцу кареты, протягивая руку той, кто приехала сюда, чтобы отнять его у Уилла.

Уилл видел в окно, как длинная белая рука ложится на протянутую к ней ладонь, и сира

Лусиана Далнэ ступает на песчаную дорожку, роняя в желтоватую пыль длинный подол

своего дорожного платья.

Она была очень красива.

Риверте что-то сказал – Уилл не мог слышать с такого расстояния, что именно – и сира

Лусиана ответила, слегка наклонив голову. Риверте улыбнулся, как будто довольный

ответом, а потом обернулся к стоявшим во дворе домочадцам, выбросив вперёд другую

руку, и сказал так громко и ясно, что услыхал даже Уилл:

– Это – ваша хозяйка, друзья мои. Приветствуйте сиру Лусиану дома.

– Да здравствует сира Лусиана! – завопил Гальяна, и все остальные завопили с ним вместе,

так, что голуби, толкавшиеся на карнизе, у которого стоял Уилл, с тревожным

курлыканьем сорвались в небо.

Уилл задёрнул штору и отошёл от окна.

Она была Риверте почти ровесницей – ей исполнилось тридцать четыре года, и, несмотря

на удивительную красоту, юной не по летам она отнюдь она не выглядела. Скорее, в ней

угадывалась зрелость – это была сочная, глубинная женская красота, уже распустившаяся

полностью, но ещё не начавшая увядать. Графиня Прианская была жгучей брюнеткой с

белой, но не слишком бледной кожей, с миндалевидными глазами цвета спелой вишни, с

пухлым, чувственным, но плотно сжатым ртом, что выдавало в ней замкнутость и,

возможно, тяжёлый характер. У неё был довольно странный нос, чуть длинноватый,

несколько крупный для женщины, слишком резко очерченный – но он удивительным

образом не портил её впечатляющей красоты, напротив, выделял её лицо среди всех

прочих женских лиц, возможно, более гармоничных с точки зрения общепринятых

канонов, но уж точно куда менее заметных. Уилл подумал даже, что лицом сира Лусиана