Перегной - Алексей Рачунь

Наконец я рывком подскочил в кровати, оделся и вышел на улицу. Какой уж тут сон.  Давно ведь хотел разобрать, почистить и смазать эти вредные часы.

Умывался я всегда на улице, соорудив с наружной стены бани самодельный, из какой—то пластиковой канистры, рукомойничек. Вот и сейчас я чистил зубы, по пояс голый, и чувствовал, что называется шкурой, все изменения в погоде. Сначала запокалывало  тело, потом покрылись гусиной кожей предплечья, а после и вовсе напахнуло холодом так, что заломило зубы.

И, как напоминание о давно минувших событиях, о давно прошедших тревогах и пережитых приключениях вдруг остро резануло по голове и по телу там, где почти и не болели уже заработанные этим летом шрамы. И вал невидимой мясорубки медленно завертелся в утробе.  Как раз там, возле почек, печени и селезенки,  где славно потоптались в свое время форменные милицейские ботинки. Потом боль спустилась вниз, к ноге, выломила, выкрутила голеностопный сустав, тот самый, что повредил я, убегая.  Затем припав  к земле, боль оборотнем бросилась мне в горло. Я даже поперхнулся, только не кровью, как тогда, по приезде сюда, а  слюной. После этого боль звоном ударила  по ушам, да так, что я на мгновение потерял сознание, и вдруг исчезла.

Мир колыхался и слегка подкруживался передо мной, потом остановился и замер. Он был по—осеннему прозрачен, этот мир. Он был таким, каким бывает только осенью, когда опадающая листва обнажает, как слетевшие шоры, дальнюю перспективу. Пропадает буйно цветущая красота, но зато все становится ясно. И еще тихо—тихо. И вот в этой тишине вдруг щекотнул ноздри, щекотнул и осел в них весенний, невесть откуда взявшийся запашок. Запах нового и неизведанного. Правда было в нем что—то от полынной горечи, но все же это был тот самый запах, запах возвращения, в жизнь ли, в реальность, в общем запах предчувствия.  Так кончилась осень.

И началась зима. Хотя снега еще не было, да и температура не спешила залезть в минус,   но уже темнело заметно раньше, а светлело позже, вместо звездного неба клубилась низко над головой ватная хмарь и зарницы отполыхали за спойными хребтами. Еще природа не выбелила все вокруг, но порядком все обесцветила, со всего, что только можно сорвав цветастые цыганские покровы. И погода уже не ласкала и нежила, а держала в тонусе, нет—нет да и заставляя зябко поежиться. Погода, что называется, шептала — займи, но выпей. И выпей не от радости, а для сугрева. Все стало проще. Отчетливей и проще. И очертания предметов, и природа, и мысли, и поступки.

Явились, наконец, с промысла мужики. Мокрые, злые и голодные. Притащили на грязных волокушах кучу порубленных кабелей и бобышек.

— Давай, что ли, обдирай — угрюмо распорядился  Щетина. — Завтре—от Толька подъехать должон, надо чтобы все в комплекте было. И побыстрее шевелись…

Я сделал рожу попроще, и принялся за работу.

— Кто так режет, — подскочил недовольный Щетина, — смотри, сколько меди на оплетке остается. Дай сюда — он попытался вырвать у меня нож.

— Э — э, ты чего, дядя Коля. Я понимаю — устал—промок, но чего ты вяжешься? Докопаться не до кого? Злость сорвать не на ком.

— Ничего я не вяжусь. А только урон от тебя идет.

— Какой урон, дядя Коля? Мы же оплетку жгём  и все остатки из нее выплавляем до граммулечки. Ты же знаешь.

— Я знаю, что ты нихрена толком не можешь. Ни кабеля ободрать, ничего…

Я предпочел смолчать. Щетина видимо уже всандалил соточку и его понесло. Чего разжигать мировой пожар — мужики устали, промокли и продрогли. Им бы в баню сейчас. А после бани щей тарелку, сто грамм да бабу погорячее. К тому все и идет. Надо просто показать свой авторитет, восстановить, так сказать, контроль над ситуацией в группе.

— Дак чо, это,  я Витьке—от, помогу. — Встрял Полоскай, гася  тлеющий конфликт, давая зачинщику выйти из него без потерь. — Присмотрю, значит, чтобы остатков…

— Да уж присмотри, — сцедил, как сплюнул Щетина, — айда мужики. А у меня па—а–арвались с—сапоги…

— Слышь, а чего это он вдруг решил, что завтра Толян приедет, у них что, связь между собой телепатическая? — спросил я Полоская.

— Не, телепонов у нас в деревне, как сельсовет закрылся, нету. Он это, Толян—от,  обычно раз в месяц приезжает, а тут уж к месяцу неделя прибавилась. Значит прискочит скоро, будь уверен.

— А, понятно. А чего дядя Коля нынче нервный такой?

— Да кто его знает. Устал наверное.  Ты вот че, Витька, давай тут шуруй, а я по— быстрому сбегаю в баньку, а то зябко. Лады?

Полоскай умчался своими длинными, паучьими шагами, запахивая на ходу ватник, а я остался обдирать кабеля. Они были холодными, как из могилы, и руки, несмотря на плюсовую температуру, моментом замерзли. Пришлось сооружать костер и время от времени отогреваться. Несмотря на это работа спорилась. Куча черных обрубков превращалась, как в сказке в груду сияющего злата,  любо—дорого посмотреть.

Я заработался и не заметил  как подступился вечер. В свете костра было довольно светло и что  темнеет я понял лишь тогда, когда из сумерек вдруг вынырнула людская тень и, обрела очертания и плоть все того же Щетины. Обретя людской облик тень Щетины мигом утеряла грациозность и грузно осела на скамью.

–  Робишь? — Спросил Щетина после затяжной паузы. Он был слегка нетрезв. Его, что называется, еще только развозило.

–  Ну. — Буркнул я и продолжил дальше заниматься своим делом.

— А вот ты, к примеру, знаешь, сколько в этом  куске килограммов —  взяв в руки один обрубок поинтересовался Щетина.

— Нет. А мне на что.

— Ну просто.

— Просто? — Я взял за один конец обрубок, покачал им на весу, — килограмма два наверное.

— Наверное. — Передразнил Щетина. — Два с половиной, не хошь? Два с половиной, ты понял, а не два! — С вызовом, с какой—то даже обидой в голосе крикнул мне Щетина.

Я продолжал  строгать кабель.

— Под триста кило приперли. И меди и бобышек, — бормотал между тем Щетина, — под триста кило. И еще веревки, крючья, ломы, прочий шанец. Слышишь? В пятером. Два дни не жрамши. Слышишь, нет?

— Да слышу — слышу.

— Нихера ты не слышишь. Триста кило говорю, да шанцу еще сколько. Это тебе не тут ножичком остругивать. — Щетина закривлялся, закорчил рожу, замахал руками, изображая этой сложной пантомимой как я строгаю кабеля.

— Я не понял, дядя Коля, это ты в упрек мне что ли?

— А. Ну тя. — Пьяно отмахнулся Щетина.

— Нет уж, ты договаривай. Ты меня упрекаешь что ли? Ну так, во—первых, я раз сто у тебя просился на промысел, или ты забыл? А во—вторых…

— Че во—вторых? — вдруг взвился  Щетина. — Хочешь сказать, что если бы не ты, сидели бы мы сейчас у костра и обдирали кабель всем кагалом? Ну и сидели бы! Уж лучше бы сидели, чем эдак.

— Как это — эдак?

— А вот так это. Ты, я тебе говорю, как кабель обдираш.  Дай сюда, грю.

Я убрал руку с ножом за спину. — Спокойней, дядя Коля. Не ори, пожалуйста. Ты на свою жену ори, когда она тебе котлеты пережарит, а на меня не надо, понял.  Ты с разговора не соскакивай.  Есть претензии, обоснуй.

— Да к тебе никаких претензиев. А только неправильно все это!

— Что неправильно?

— Живешь ты неправильно!

— Это почему же?

— Я корове — почему? А она мне — бу, да бу. — Передразнил Щетина.

— И всё же?

— Кто всё же, тот хер  гложет. — Продолжал куражиться Щетина.

Я махнул рукой. С пьяным спорить — без толку.

— А только в этошний—от раз я сам буду с Толяном торг вести, ты понял. — Внезапно выпалил Щетина.

Вот оно  в чем дело. Дяденька уязвлен. Дяденька обижен. Ему не дали поиграться. Отняли важный момент в жизни — торг. Возможность раздувать щеки. Да и на здоровье.

— Да на здоровье. — Сказал я Щетине. — Думаешь, мне оно надо? Мне оно нахрен не надо. Не уперлось никуда, понял?! Ни в какое отверстие не всосалось это малоприятное занятие — торговаться с твоим Толяном. Я бы ему с удовольствием, вместо переговоров харю бы подровнял вот этим обрубком, — тут я поднял с земли кабель, — торгуйся.

— И буду! — заверил меня Щетина.

— Торгуйся. Давай. Он тебе ссыпет за пазуху махорки килограмм,  вот и весь твой навар. Вот и весь барыш. Нежили богато, нехрен начинать,  да, дядя Коля?

— Ну и что. Только так—от оно правильнее. А как ты — так неправильно.

— В чем неправильно?

— Неправильно это — когда взял и обманул человека.

— Кого это я обманул? Толяна что ли?

— Да хоть и его. Всех. Нас! Ты всё у нас украл.

— Что это я у вас украл, поясни пожалуйста. А то я запамятовал. Может лишний дизель? Может продукты? А может деньги, что вы брать отказываетесь.