Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

Учитель ушел, чтобы навести порядок в школе. Он уже убирал вчера днем, после того как от него ушли последние ученики. Тогда он не столько хотел подмести вокруг школы, сколько прогнать из сердца печаль и уныние. Но теперь у него опять появился ученик, уборка помогла бы ему привести в порядок мысли, успокоить бьющееся сердце. Настроение радостного нетерпения овладевало им накануне каждой четверти, все радовало глаз и услаждало уши, в животе ощущался приятный холодок. Каждый раз после уборки учитель Аймо вставал у доски и репетировал начало урока, он выступал и в роли актера, и в роли публики. Игра на этой сцене полностью захватывала его, когда радостное опьянение проходило, он ощущал прилив энергии во всем теле, мускулы и нервы были напряжены. В таком приподнятом настроении он возвращался домой, с нетерпением ожидая, как затащит матушку-наставницу в постель, чтобы со всей страстью предаться с ней любви. Жена понимала, что для него это часть ритуала начала четверти, и всегда была готова посодействовать. За день до начала уроков она планировала свои дела так, чтобы к моменту, когда возбужденный учитель Аймо вернется домой, не быть ничем занятой. Более того, по молодости она могла так подгадать, чтобы самой быть уже достаточно разогретой к его приходу.

За всю жизнь Аймо столько раз начинал новую четверть, и у семейной пары только два раз случались накладки. В первый раз, когда он пришел домой, жена как раз насыпала рис в кастрюлю, к концу любовного акта белый рис превратился в черный, а по всей деревне разнесся запах пригоревшей пищи. В другой раз вернувшийся домой учитель застал жену наливающей в сковороду масло, дело чуть не обернулось бедой. Когда супруги занимались любовью, то увидели огонь, ползущий по стене. Приятное занятие пришлось прервать, дом чуть не сгорел, да и хозяева могли бы погибнуть, мысль об этом вызывала у них панический страх.

И все же эти два случая никак не изменили привычки учителя Аймо отмечать начало четверти любовными утехами, для него это была такая же насущная потребность, как трубка для курильщика опиума. Он становился буквально наэлектризованным, перед мысленным взором вставали картины, от которых его тело таяло в сладостной неге. Однако в этих воображаемых амурных баталиях участвовала вовсе не его жена. Деревенские женщины заглядывались на его нос, а он порой позволял односельчанкам стать участницами своих любовных фантазий. Когда женщины в открытую пялились на его нос, другие части его тела не могли не реагировать, но, как учитель, он должен был блюсти себя, и все его подвиги ограничивались воображением. Для него это было как приправа к хорошей еде, добавляло пикантности в его половую жизнь с матушкой-наставницей.

Но о себе начал заявлять возраст, возможности перестали отвечать желаниям. Теперь во время «церемонии начала четверти» он справлялся с задачей, распаляя себя необузданными фантазиями. А нашей матушке-наставнице казалось, что она от года к году высыхает, старея, она все чаще испытывала угрызения оттого, что уже не испытывает такого возбуждения от соитий с мужем, как прежде.

В этот день она обычно готовилась, нагревала чан воды, обтиралась и поджидала из школы мужа, который, как обычно, опьяненный страстью, тащил ее в постель. Долгое ожидание становилось особенно тягостным, каждая такая церемония начала учебы становилась праздником для них обоих. В этот день учитель Аймо пылал, как огромный факел, а она была как прекрасный, только распустившийся цветок. Она всегда с особым нетерпением ожидала дня накануне начала учебы, подобно сливе мэй, жаждущей капель весеннего дождя. Такой она была в молодости, не изменилась и постарев. Но молодое дерево радостно зацветает после первого дождя, а дряхлое под дождем только жалобно стонет. Цветение – это радость в чистом виде, а в стонах к радости порой примешана и горечь бессилия.

До прихода мужа женщина помазала у себя между ногами слюной, она с досадой заметила, что там у нее совершенно сухо и слюна быстро высыхает. В последние два года она прибегала к этой секретной уловке, чтобы на время увлажнить почву, которую будет возделывать учитель Аймо. Она полагала, что муж пребывает в неведении об этой хитрости, и эта мысль доставляла ей радость. Но ей все равно не удавалось избавиться от скованности, она неотступно следила за тем, как змеевидная дорожка устремляется в ложбину между холмиками. Дорожка углубилась между холмов и пропала, остался только хвостик, задержавшийся у входа в ее дом. Как только учитель Аймо появлялся в начале дороги, ей нужно было бежать в дом, раздеться и ждать. Вот уже много лет все происходило в этой последовательности, раньше она притворялась, что занята делами, став старше, перестала. Отказ от притворства указывал, с одной стороны, на то, что с возрастом в ней угасли игривость и кокетство, с другой – что к празднику надо готовиться как следует. Так накануне Нового года женщины готовят много вкусного.

Учитель Аймо подмел в двух классных комнатах, аккуратно расставил парты, еще раз протер доску. Она была совсем старой и облупленной, как ее ни три, все равно выглядит грязной. Понадобилась влажная тряпка: вода поистине обладает чудесными свойствами, покрытая белесыми пятнами доска вновь стала гладкой и черной. Стоя у доски, учитель повернулся к пустому классу и собрался было начать урок, но замялся, потому что теперь его учеником должен был стать больной аутизмом Дуаньдуань. Честно говоря, у него никогда не было таких учеников, как же с ним заниматься? Учитель поразмыслил, и решил вести вводный урок по обычной методике. «Неважно, болен он или нет, он мой ученик, и надо отнестись к работе с ним серьезно», – подумал Аймо, после чего запер школу и направился домой.

Он летел как на крыльях. Много лет подряд деревенские кумушки пристально наблюдали за этими возвращениями учителя Аймо. Им казалось, что в это время он как никогда притягателен, спина прямая как струна, руки ритмично движутся вдоль тела, женщины воображали, как красиво он смотрелся бы скачущим на лошади. От таких мечтаний уши краснели, а сердце замирало, мы и представить не могли, что в этот момент он тоже грезит о нас. Его наполняла энергией воображаемая любовная сцена, он несся как стрела по узкой дорожке, захваченный выдуманным сюжетом, чтобы быстрей оседлать возлежащую на постели заждавшуюся женщину; наконец из тучки пролился бы дождик и увлажнил землю[66].

Они всегда предавались любви в полной тишине. Возможно, они просто не догадывались, что голос сможет усилить удовольствие, подбавить, так сказать, огня. А может быть, потому, что Аймо был учителем и считал необходимым сдерживаться, а его жена, как матушка-наставница, предпочитала блюсти себя. Во время любовных утех они стискивали зубы так плотно, что на губах проступали капельки крови. Подступи к горлу удушье, они все равно не издали бы ни звука.

Вот почему когда Дэн Кайхуа с сыном подошла к их дому, она и не догадывалась о том, что происходит внутри. Женщина принесла подарок учителю Аймо, завтра ее сын должен пойти в первый раз в школу, но неизвестно, сможет ли он учиться. А сколько беспокойств она доставит учителю! Надо поднести подарок, чтобы сгладить неловкость положения.

Дуаньдуань был привязан к ее талии веревкой длиной с вытянутую руку матери. Мальчик иногда становился настолько тихим, что не слышно было даже его дыхание. И сейчас он был именно таким, а его мать, пережившая в последнее время столько невзгод, тоже стала молчаливой, она предпочитала лишний раз промолчать. Именно поэтому они так тихо вошли во двор дома учителя.

В прихожей никого не было, Кайхуа поставила корзину и за руку повела сына внутрь. До нее донесся звук шумного дыхания матушки-наставницы похожий на свист кузнечных мехов. Судя по частоте дыхания, она была сильно взволнована, воздух с трудом вырывался из легких, казалось, у нее в горле застрял тряпичный кляп. Вероятно, матушка лежала на кровати и тяжело дышала. Кайхуа хотела принести из кухни чашку горячей воды, но, не найдя термоса, передумала.

Она и не представляла, что увидит такую сцену! Кайхуа вовсе не была несообразительной, но в этот раз она растерялась. Вместо того чтобы тут же выйти из комнаты, она застыла на пороге, пока, двое на кровати от испуга не спрятались под одеяло. У нее между ног повлажнело, и Кайхуа не могла сдвинуться с места. Так заброшенная земля жаждет, чтобы пахарь, обрабатывающий другой кусок, взборонил и ее.

Женщина все не уходила, а двое в постели не решали высунуться из-под одеяла. Строгий голос учителя донесся из-под толстого покрывала, было слышно, что он очень рассержен:

– Сказал же тебе, завтра приводи Дуаньдуаня в школу записываться!

Матушка-наставница зашлась под одеялом кашлем, как будто в спальню ворвалась не Кайхуа, а порыв ледяного ветра, который продул ее до костей, ее бедное больное горло вновь терзал сильный приступ.