Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов

И только тогда я понял, что мой отец, Ю Бэньшэн из Шуйчжуана, всегда мечтал, чтобы его сын играл на сона. Его презрительные взгляды, удары, насмешки после того, как распалась команда Ю, на самом деле были проявлением крайней печали, ведь его мечты разбились, как кувшин. Я снова вспомнил тот дождливый день, когда отец впервые отвел меня к наставнику, а еще вспомнил бородово-красные следы крови на его лице после того, как он упал.

Я протянул руку и погладил отца по плечу с выступавшей ключицей, которая давила мне не только на руку, но и на сердце.

– Я попробую, – тихо произнес я, но отец, тем не менее, расслышал.

Хотя в комнате было темно, я увидел, как вспыхнули глаза отца, мои слова, как факел, резко зажгли лампу, в которой почти кончилось масло.

– Я так и знал! Ты, ублюдок, ведь скучаешь по сона! – улыбка расплылась по исхудалому, узкому лицу отца, разогнав печаль и уныние. – Знаешь, зачем я продал быка? – отец был искренним, словно ребенок. – Это все для того, чтобы купить инструменты для команды Ю! Я подумал, всякие барабаны, гонги – это все старое, надо бы поменять на новое.

Он опять закашлялся, отец был слишком взволнован, поэтому успокоился лишь через какое-то время.

– Когда я умру, сыграйте для меня вчетвером – этого будет достаточно.

– Для тебя я сыграю «Сто птиц летят к фениксу»! – ответил я.

Отец замахал на меня немощными руками, потом только сказал:

– Нельзя! Я недостоин!

Состояние отца все ухудшалось, говорил он все меньше и меньше, он перестал спать ночью, а потом заснул и однажды уже не проснулся. Мать все время сидела рядом, периодически поглядывая на него, трогала рукой нос, лоб, опасаясь, что заснув, он уже не проснется.

Днем и ночью я ходил по деревням Несравненного поселка.

Я прожил здесь столько лет, но сейчас впервые услышал за небольшой промежуток времени столько кваканья лягушек на полях, криков птиц в горных долинах. Вечером я шел один по узкой горной дороге, лишь холодная луна равнодушно освещала мой путь, земля была холодна, как рука покойника; укутавшись в одежду, я понял, что невозможно сопротивляться холоду. В памяти всплыл одинокий и потеряный взгляд отца и его лицо, увядающее с каждым днем. Я боялся, что он не дождется, пока я соберу команду Ю и так и не услышит звуков сона. Ю Бэньшэн из Шуйчжуана не мог представить похороны без сона.

Весь Несравненный поселок был исхожен мною вдоль и поперек, а я по-прежнему напоминал рыбака, который уже месяц как вышел в море, а до сих пор ничего не поймал. Мои братья по команде трудились в поте лица в процветающих и далеких городах, словно сговорившись, они одновременно покинули взрастившую их землю.

Здесь еще оставался старший брат. В город он не поехал не потому, что не хотел, а потому что у него была сломана нога из-за несчастного случая, и эта нога стала вечным препятствием, стоящим между ним и городом. Когда я дал ему сигареты, он с восторгом рассказал мне, как в прошлом году к нему приезжал Лань Юй.

– Маленький засранец, у него одна сигарета стоит больше, чем вся твоя пачка, и это еще не все: закуришь и так, мать его, хорошо идет! Судя по всему, в городе, и правда, легко, мать твою так, разбогатеть!

Узнав, зачем я пришел, старший брат в изумлении уставился на меня, а потом вымолвил:

– Ты когда-нибудь видел, чтобы два человека играли на сона? В старину даже бедняки заказывали четырех мастеров сона, ты что, хочешь играть вдвоем? Это что – похороны дохлой собаки что ли?

– Не дохлой собаки… Это похороны моего отца.

В этот момент на лице старшего брата появилось выражение сочувствия, он сделал затяжку и сказал:

– Давай сходим в Хочжуан. Там сразу несколько команд мастеров сона, говорят, на крупные события по шестнадцать человек играют на инструментах! Мать его, шестнадцать человек, они же и мертвого поднимут!

Я отошел уже довольно далеко, как старший брат прокричал мне с горы:

– Сходи посмотри! Сейчас они заправляют всеми мастерами сона в Несравненном поселке!

Когда я прибыл в Хочжуан, команда мастеров сона как раз работала.

И правда, было чему удивиться.

Шестнадцать мастеров заполонили весь двор, и даже покойник – главное действующее лицо – был задвинут куда-то в угол. Целый ряд огромных столов выглядел крайне внушительно. На подносах лежали сигареты и семечки. Бутылки с вином для смачивания горла вдохновляюще выстроились в ряд. Все мастера сона в темно-красных европейских костюмах с широкими полукруглыми воротами, полы пиджаков были закруглены, они выглядели как женихи, готовящиеся войти в номер для новобрачных. Во главе стола сидел человек в серебристо-сером костюме с ярко-красным галстуком, на груди у него висел блестящий значок. Судя по виду, это и был глава команды.

Однако в глаза бросался не глава команды, а пачка денег, лежавшая перед ним на подносе. Каждая купюра была в сто юаней, они представляли собой ослепительную картину. «Начинаем!» – заговорил глава команды, затем поднялся грандиозный шум, слишком много было сона, поэтому им трудно было достичь единства звучания, поэтому было ощущение, будто стая птиц вырвалась из леса и с шумом и гамом носятся в небе, вызывая испуг и замешательство. Я даже со злорадством отметил, что щеки двух молодых мастеров сона оставались впалыми, а ведь всем известно, что так не сыграешь на сона по-настоящему. Это была самая впечатляющая по масштабам команда сона, и самая ужасная игра на сона. Старший брат ошибался, шестнадцать мастеров не поднимут мертвого, наоборот, они могут и живого заиграть до смерти.

Когда я вернулся домой, отец уже не мог говорить, я пододвинулся поближе к его уху и сказал:

– Я приглашу тебе восемь мастеров сона из Хочжуана!

Внезапно отец широко раскрыл глаза, изо всех сил начал качать головой, изо рта вырывались хрипы. Я понимал, что ему не нужны сона из Хочжуана, ведь он говорил, что хочжуанские сона – это не настоящие сона!

Ю Бэньшэн из Шуйчжуана покинул этот мир, когда река начала покрываться льдом. Он ушел тихо, накануне вечером еще из последних сид поел подчашки рисовой каши, а на следующее утро мы обнаружили, что тело его уже остыло. Умерший, он был худым словно только что родившийся младенец, кровать на его фоне выглядела несравненно огромной. Я похоронил отца на деньги, вырученные с продажи быка. Его похороны были такими же холодными, как и сам тот сезон. Естественно, не было и звуков сона, впрочем во время всей церемонии безостановочно завывал северный ветер.

В наступивших сумерках я сидел у могилы отца. Больше в Шуйчжуане не будет Ю Бэньшэна, он печально улетел и сгнил словно осенний лист. Я много размышлял в лучах заходящего солнца и никак не мог вспомнить, что же я дал своему отцу, я лишь приносил ему одно разочарование за другим. Не было ни моей сона, ни моей команды, даже не было звуков сона, которые проводили бы его в последний путь.

Давно уже в Шуйчжуане не было таких сумерек. В моих воспоминаниях сумерки обычно наступали в мгновение ока, только увидишь, что они наступили, как они уже превратились в темную ночь. Если действительно присматриваться, то можно было бы увидеть, как красивы сумерки в Шуйчжуане: заходящее солнце словно остановилось за горами, верхушки травы гладят его по лицу, немного щекотно; ветер перекатывается с горного хребта вниз, откидывает полы одежды гор, выставляя на всеобщее обозрение их темно-красную голую спину. В единении всего этого земля казалась древней и теплой.

Я вынул из-за пазухи сона, повернул ее в сторону заходящего солнца, его лучи отражались в медном раструбе.

Вязко потекла мелодия, сделав несколько витков, она опустилась на свежую могилу, по трещинам в земле она проникала вглубь холодной земли. Я знал, отец слышит сона, на которой играет его сын. С того момента, как я начал учиться, и до самой смерти он не слышал, как я играю «Сто птиц летят к фениксу». Сначала звуки были торжественными и звонкими, постепенно становясь все ниже и печальнее, из-за слез мелодия была мокрой и скорбной, под глухую повторяющуюся мелодию я увидел, что отец стоит передо мной, его взгляд, теплый как солнце, дни, которых не вернуть, постепенно отчетливо встали перед моим расплывавшимся взором.

Поднялся ветер, звуки сона становились все более хаотичными, скидывая с себя торжественность и становясь еще более печальными. От горя горло болело до икоты, и сона наконец заплакала, она сначала всхлипывала, а потом разрыдалась. Непрерывная цепь гор была разбужена рвущими сердце и душу звуками сона.

Сразу после первого снега ко мне пришел деревенский староста и еще несколько человек.

Я стоял во дворе, староста подошел ко мне и, похлопав по плечу, сказал:

– Это и есть глава команды Ю нашего Несравненного поселка.

– Какой молодой! – произнес мужчина средних лет в очках. – Дело вот в чем. Нас прислали из провинциального центра для выявления и сбора народного фольклора и культуры.