Мандарины - Симона Бовуар

Анри с опаской взглянул на Люка; некрасивая жена, трое детей, брюшко, подтяжки, подагра, широкое сонное лицо, с виду — сама безмятежность; но в сорок первом все обнаружили, что ветер безумия мог при случае всколыхнуть эту груду мяса: именно благодаря этому и появилась «Эспуар»; неужели ветер сумасбродства повеял вновь?

— Ты выманил у кого-то деньги?

— Я был бы на это не способен, — со вздохом отвечал Люк. — Нет, речь идет о даре, просто-напросто о даре.

— Подобные суммы просто так никто не дает. Чей дар?

— Я обещал хранить секрет, — сказал Люк.

— Уж не Ламбер ли случаем?

— Ламбер! Ему плевать на газету; он и носа сюда никогда не показывает, разве что приходит повидать тебя; Ламбер!

— Тогда кто же? А ну выкладывай, — в нетерпении сказал Анри, — или я звоню.

— Ты не скажешь, что я тебе рассказал? — хриплым голосом спросил Люк. — Обещаешь мне это?

— Клянусь твоей собственной головой.

— Так вот, это Венсан.

Анри с изумлением посмотрел на Люка, сосредоточенно глядевшего на свои ноги.

— Ты что, спятил? Разве ты не понимаешь, как Венсан добывает деньги? Тебе сколько лет?

— Сорок, — с мрачным видом ответил Люк. — И я знаю, что Венсан отобрал золото у дантистов-коллаборационистов: не вижу в этом ничего плохого. Если ты боишься, что тебя сочтут сообщником, успокойся, я принял меры предосторожности.

— А Венсан? Полагаю, он тоже весьма осмотрителен! Он сломает себе шею в этих гнусных играх, неужели ты не понимаешь? У тебя разжижение мозгов или как? Тебе будет чем гордиться, когда этот чокнутый попадется.

— Я ни о чем его не просил, — сказал Люк. — Если бы я отказался от его денег, он отдал бы их лечебнице для собак.

— А ты не понимаешь, что, принимая их, ты поощряешь его начать все снова? Сколько раз он выручал нас?

— Три раза.

— И ты рассчитывал, что это будет продолжаться? Ты такой же ненормальный, как он!

Анри встал и подошел к окну. В мае, узнав, что Венсан вовлек Надин в свою банду, он крепко отчитал его. А потом на месяц отправил в Африку. По возвращении Венсан утверждал, что начал новую жизнь: и вот, пожалуйста!

— Надо найти способ запугать его, — сказал Анри.

— Ты обещал мне хранить секрет, — возразил Люк. — Он заставил меня поклясться, что ты ничего не узнаешь, в особенности ты.

— Разумеется! — Анри вернулся к столу. — В любом случае, скажу я ему или нет, это дела не меняет.

— Через десять дней надо платить по векселю, — заметил Люк, — мы не сможем его оплатить.

— Я завтра же поговорю с Трарье, — сказал Анри.

— Если бы только можно было выиграть месяц или два: мы уже почти выкарабкались.

— Почти — это мало, — возразил Анри. — К чему упрямиться? Тираж не увеличивается, и есть риск, что Трарье со временем передумает. — Анри положил руку на плечо Люка. — В чем разница, если мы все равно будем свободны, как раньше?

— Все будет по-другому, — сказал Люк.

— Все будет точно так же, за исключением того, что мы избавимся от денежных неприятностей.

— Но это было самое интересное, — со вздохом заметил Люк.

Анри же, напротив, скорее почувствовал облегчение при мысли о том, что денежный вопрос будет решен окончательно; и два дня спустя он с легким сердцем входил в кабинет Трарье: кабинет, полный книг, свидетельствовавший о том, что хозяин скорее интеллектуал, нежели деловой человек; однако сам Трарье, худощавый, элегантный, наполовину лысый, в точности походил на богатого промышленника.

— Подумать только, во время оккупации мы все время работали поблизости друг от друга и ни разу не встретились! — сказал он, энергично пожимая руку Анри. — Вы очень хорошо знали Вердлена, не так ли?

— Конечно; а вы работали в его организации?

— Да. Это был замечательный человек, — сказал Трарье с едва заметным траурным оттенком в голосе; горделивая улыбка по-детски округлила его лицо. — Именно благодаря ему я встретил Самазелля. — Жестом он предложил Анри сесть и сел сам. — В то время значение имели человеческие ценности, а не деньги.

— Это уже в прошлом, — заметил Анри, чтобы что-то сказать.

— Впрочем, утешением служит возможность использовать деньги для защиты определенных ценностей, — сказал Трарье с поощрительным видом.

— Дюбрей обрисовал вам ситуацию? — спросил Анри.

— Да, в общих чертах.

Во взгляде Трарье ощущался настоятельный вопрос: он знал точные факты, но ему хотелось получить возможность изучить Анри, и приходилось вести свою игру. Анри начал говорить без особой убежденности. Он, со своей стороны, тоже наблюдал за Трарье; тот слушал его с несколько снисходительной любезностью; уверенный в своих преимуществах, довольный тем, что на словах отказался от них, он чувствовал свое превосходство и над теми, кто не владел ничем, и над теми, кто внутренне не соглашался позволить лишить себя собственности. Совсем не таким представлял его себе Анри по описаниям Дюбрея; в его лице не наблюдалось ни малейших следов слабости или беспокойства; и никакого благородства тоже; если он и принадлежал к левым, то не иначе как по причине оппортунизма.

— Тут я прерву вас, — неожиданно сказал Трарье. — Вы говорите, что понижение тиража было неизбежно. — Он посмотрел Анри в глаза, словно собираясь изречь опасную истину: — Я не верю в неизбежность, именно в этом кроется одна из тех причин, что мешают мне согласиться с марксистской диалектикой. Мой опыт отличается от вашего; это опыт делового человека, человека действия; он научил меня тому, что ход событий всегда можно изменить вмешательством подходящего фактора в подходящий момент.

— Вы хотите сказать, что этого понижения можно было бы избежать? — спросил Анри несколько натянутым тоном.

Трарье ответил не сразу.

— Во всяком случае, я уверен, что сегодня можно повысить тираж, — произнес он наконец. — И дело тут совсем не в деньгах, — с живостью добавил он. — Но, учитывая, что представляет собой «Эспуар», мне кажется важным, чтобы она вновь завоевала широкий круг читателей.

С интересом отметив мимоходом свойственные Самазеллю выражения, Анри сказал:

— Я желаю этого так же, как вы; нам мешало отсутствие денег; с капиталом я берусь подготовить репортажи и расследования, которые помогут нам привлечь широкую публику.

— Репортажи, расследования — да, разумеется, — безучастным тоном произнес Трарье, — но не это главное.

— А что же главное? — спросил Анри.

— Я буду говорить с вами откровенно, — сказал Трарье. — Вы человек очень известный и даже очень популярный. Но позвольте вам заметить, что ваш друг Люк — это никто, у него нет имени. А кроме того, я читал его статьи, они на редкость неумелы.

Анри сухо оборвал его:

— Люк превосходный журналист, и газета принадлежит ему наравне со мной; если вы собирались устранить его, даже не думайте об этом.

— А нельзя ли заставить его уйти самого — выкупив его долю по сходной цене и обеспечив ему хорошее положение?

— И речи быть не может! — заявил Анри. — Он никогда не согласится, да, впрочем, и я его об этом не попрошу. «Эспуар» — это Люк и я; вы либо финансируете нас, либо не финансируете, середины нет.

— Разумеется, для того, кто втянут в какое-то начинание, любой раздел кажется более сложным, чем для внешнего наблюдателя, — с усмешкой заметил Трарье.

— Я вас не понимаю.

— Никакой закон не ограничивает двумя членами состав руководящего совета газеты, — с улыбкой сказал Трарье. — Учитывая дружбу, которая вас связывает, я уверен, что вы не будете против присоединения к вам Самазелля.

Анри хранил молчание; вот, значит, почему Самазелля так интересовала судьба «Эспуар»! Наконец он холодно сказал:

— Не вижу в этом необходимости. Самазелль может писать у нас когда ему вздумается: этого, я думаю, ему достаточно...

— Не он, а я хочу этого сотрудничества, — надменно заявил Трарье. Голос его стал жестким: — Я полагаю, что рядом с вашим именем требуется другое, столь же популярное имя; Самазелль сейчас резко пошел в гору, завтра о нем заговорят все: Анри Перрон и Жан-Пьер Самазелль — в этом есть социальный смысл; к тому же вашей газете требуется новый динамизм; Самазелль — это сила самой природы. Вот что я вам предлагаю. Я ликвидирую ваши долги, выкуплю половину акций «Эспуар» на условиях, которые мы обсудим, а вы с Люком и Самазеллем поделите другую половину; решения будут приниматься большинством голосов.

— Я питаю глубокое уважение к Самазеллю, — сказал Анри, — но тоже буду говорить с вами откровенно: Самазелль слишком сильная личность, чтобы я все еще чувствовал себя хозяином там, где и он тоже хозяин; а я непременно хочу чувствовать себя в газете хозяином.

— Это чересчур личное соображение, — возразил Трарье.

— Возможно; но ведь, в конце-то концов, речь идет о газете, которая принадлежит лично мне.