Мандарины - Симона Бовуар

Он открыл глаза. От земли исходило тепло, небо сияло, Анна спала, а Дюбрей писал о том, почему следует писать. Две крестьянки в трауре, в побелевших от пыли туфлях торопливо направлялись к деревне с охапками красных роз в руках. Анри следил за ними глазами. Были ли то женщины из Сен-Роша, украшавшие цветами могилы своих мужей? Вполне вероятно. Должно быть, они стали достойными уважения вдовами. Или, может, на них показывали пальцем? А в глубине души как они с этим справлялись? Забыли уже слегка, совсем или вовсе нет? Год — это и мало, и много. Ведь были же забыты мертвые товарищи, забыто будущее, которое обещали августовские дни: к счастью; нездорово упрямо цепляться за прошлое; между тем не слишком гордишься собой, когда замечаешь, что более или менее отрекся от него. Вот потому-то они и придумали такой компромисс: отмечать день памяти; вчера — кровь, сегодня — красное вино, слегка подсоленное слезами; многих людей это успокаивает, другим же должно казаться отвратительным. Предположим, что одна из этих женщин всей душой любила мужа: что значат для нее эти фанфары и речи? Анри сосредоточенно смотрел на рыжие горы. Он видел ее, стоящую перед шкафом и прилаживающую траурное одеяние, звучат фанфары, и она кричит: «Я не могу, не хочу». Ей отвечают: «Так надо». Они дают ей в руки красные розы, умоляют ее во имя деревни, во имя Франции, во имя мертвых. А там, снаружи, начинается праздник. Она срывает свои покровы. А дальше? Видение затуманилось. «Будет, — сказал себе Анри, — я решил не писать больше». Однако он не шевелился, взгляд его словно застыл. Ему непременно надо было додумать, что станется с этой женщиной.

Анри вернулся в Париж раньше Поль. Он снял комнату напротив газеты, и так как «Эспуар» сбавила свой темп в это знойное лето, часами сидел за письменным столом. «До чего интересно писать пьесу!» — говорил он себе. Это тяжкое послеполуденное время, красное от вина, цветов, жары и крови, превратилось в пьесу, его первую пьесу. Да, руины никуда не делись, никуда не делись и причины, по которым не следовало писать, но они мало что значат, когда вас снова охватывает желание писать.

Поль без возражений согласилась с тем, что отныне Анри будет делить свои ночи между красной квартиркой и гостиницей, но когда он не пришел ночевать в первый раз, то увидел на другой день такие глубокие круги у нее под глазами, что вынужден был обещать себе не делать этого впредь; но все равно время от времени он укрывался в своей комнате, и тогда ему казалось, будто он отчасти освободился. «Нельзя требовать слишком многого», — говорил он себе; достаточно быть скромным, чтобы получать кучу маленьких удовольствий.

Между тем положение «Эспуар» оставалось шатким; Анри всерьез забеспокоился, когда однажды в четверг обнаружил, что касса пуста, но Люк посмеялся над ним; он обвинял Анри в том, что в денежных вопросах у него сохранился менталитет мелкого лавочника; возможно, то была правда; во всяком случае, порешили, что финансы — это сфера Люка, и Анри охотно предоставлял ему свободу действий. И Люк действительно нашел способ расплатиться в субботу с персоналом. «Аванс по рекламному контракту», — объяснил он.

Других тревожных сигналов не поступало. Тираж «Эспуар» не увеличивался, но они каким-то чудом держались. С другой стороны, СРЛ не стало большим массовым движением, но зато завоевывало позиции в провинции; утешало и то, что коммунисты больше не нападали: пробуждалась надежда на прочный союз. И в ноябре комитет единодушно решил поддержать Тореза против де Голля{86}. «Это очень облегчает жизнь, когда живешь в согласии с друзьями, союзниками, с самим собой», — думал Анри, урывками ведя беседу с Самазеллем, который принес ему статью по поводу кризиса; урчали печатные машины, на улице стоял прекрасный осенний вечер, и где-то фальшиво и весело напевал Венсан; в итоге оказалось, что даже у Самазелля были свои хорошие стороны; его книге о маки, отрывки из которой печатались в «Вижиланс», предсказывали большой успех, и он с таким простодушием радовался будущему триумфу, что его сердечность казалась почти искренней.

— Я хочу задать вам нескромный вопрос, — сказал Самазелль. — Кто-то заметил, — широко улыбнулся он, — что нескромными бывают не вопросы, а только ответы; вы не обязаны отвечать мне. Меня интригует одна вещь, — продолжал он, — как «Эспуар» ухитряется выживать со столь ограниченным тиражом?

— У нас нет тайных капиталов, — весело отвечал Анри. — Мы даем больше рекламы, чем прежде, вот и все объяснения; короткие объявления среди прочего — это немалые средства.

— Думаю, я имею довольно точное представление о вашем рекламном бюджете, — сказал Самазелль. — Так вот, по моим подсчетам, вы определенно должны испытывать дефицит.

— У нас довольно значительные долги.

— Я знаю, как знаю и то, что с июля они не увеличились; это-то и кажется мне чудом.

— Должно быть, в ваших расчетах есть ошибка, — беспечно отвечал Анри.

— Приходится согласиться с этим, — сказал Самазелль.

Вид у него был не очень уверенный, и, оставшись один, Анри рассердился на самого себя; ему следовало назвать точные цифры. «Чудо», именно это слово пришло ему на ум, когда Люк извлек из пустой кассы деньги на выплату жалованья. «Аванс по рекламному контракту». Анри проявил легкомыслие, удовлетворившись подобным объяснением. Какой контракт? На какую сумму аванс? И правду ли сказал Люк? Анри снова почувствовал беспокойство. Самазелль не имел на руках всех данных, но он умел считать. Каким образом Люку удавалось все-таки выкручиваться? Кто знает, не делал ли он тайных займов от своего имени? Никогда бы он не пошел на нечестные махинации, и все-таки следует знать, откуда берутся деньги. Когда к двум часам утра письменные столы опустели, Анри вошел в редакционную комнату; Люк занимался расчетами; как бы поздно Анри ни уходил из газеты, Люк всегда оставался после него и считал.

— Послушай, если у тебя есть минутка, давай вместе посмотрим реестры, — предложил Анри. — Мне как-никак хотелось бы разобраться в наших финансах.

— У меня разгар работы, — ответил Люк.

— Я могу подождать. Я подожду, — сказал Анри, садясь на край стола.

Люк был в одной рубашке, он носил подтяжки, которые Анри внимательно разглядывал какое-то время: желтые подтяжки. Люк поднял голову.

— Зачем тебе вникать в денежные истории? — спросил он. — Доверься мне.

— Зачем тебе просить моего доверия, когда так просто показать мне книги? — ответил Анри.

— Ты ничего не поймешь в них. Бухгалтерия — это отдельный мир.

— В другие разы ты объяснял мне, и я все понимал; тут нет ничего мудреного,

— Мы потеряем уйму времени.

— Время не будет потерянным. Меня смущает то, что я не знаю, каким образом ты выкручиваешься. Давай показывай мне бухгалтерские книги. Почему ты не хочешь?

Люк пошевелил под столом ногами; его больные ноги лежали на большой кожаной подушке.

— В книгах не все отмечено, — с раздражением сказал он.

— Как раз это меня и интересует, — с живостью отозвался Анри, — то, что не отмечено. — Он улыбнулся: — Что ты от меня скрываешь? Ты сделал заем?

— Ты запретил мне это, — проворчал Люк.

— Так в чем же дело? Ты кого-то шантажируешь? — сказал Анри лишь наполовину шутливым тоном.

— И ты полагаешь, что я подвигну «Эспуар» на путь шантажа, это я-то! — Люк покачал головой. — Ты явно не выспался.

— Послушай, — сказал Анри, — меня не интересуют загадки. Я не хочу, чтобы «Эспуар» жила за счет махинаций. Храни свои секреты, а я позвоню завтра утром Трарье.

— Это шантаж, — заметил Люк.

— Нет, всего лишь осмотрительность. Происхождение денег Трарье мне известно, а вот откуда взялись деньги, которые свалились в кассу в прошлую субботу, я не знаю.

Люк заколебался.

— Это был... некий добровольный взнос.

Анри с опаской взглянул на Люка; некрасивая жена, трое детей, брюшко, подтяжки, подагра, широкое сонное лицо, с виду — сама безмятежность; но в сорок первом все обнаружили, что ветер безумия мог при случае всколыхнуть эту груду мяса: именно благодаря этому и появилась «Эспуар»; неужели ветер сумасбродства повеял вновь?

— Ты выманил у кого-то деньги?

— Я был бы на это не способен, — со вздохом отвечал Люк. — Нет, речь идет о даре, просто-напросто о даре.

— Подобные суммы просто так никто не дает. Чей дар?

— Я обещал хранить секрет, — сказал Люк.

— Уж не Ламбер ли случаем?

— Ламбер! Ему плевать на газету; он и носа сюда никогда не показывает, разве что приходит повидать тебя; Ламбер!

— Тогда кто же? А ну выкладывай, — в нетерпении сказал Анри, — или я звоню.

— Ты не скажешь, что я тебе рассказал? — хриплым голосом спросил Люк. — Обещаешь мне это?

— Клянусь твоей собственной головой.

— Так вот, это Венсан.

Анри с изумлением посмотрел на Люка, сосредоточенно глядевшего на свои ноги.