Султан Юсуф и его крестоносцы - Сергей Смирнов

Да, рассудок рыцаря Джона и на этот раз успел обогнать его гнев и напомнить хозяину, что смерть непреклонного храмовника стала плодом новой присяги самого рыцаря Джона. Приказ султана попросту облегчил его христианские грехи.

— Что ты сделал с ним, гадюка?! — только и процедил сквозь зубы рыцарь Джон, с трудом разжимая побелевшие пальцы.

Тут пришлось сдержаться мне самому. Его ругательство было из тех, какие я не прощал никому. Никому, кроме английского рыцаря Джона Фитц-Рауфа.

— Он помолился, и теперь уже пребывает в вашем христианском раю как убиенный за веру, — твердо сказал я. — Разве он мог ожидать лучшей доли?

— Пресвятая Дева! — наконец призвал рыцарь себе на помощь благую матерь пророка Исы, а не врага людского. — Но зачем такая казнь?!

— Не казнь, а закон тайны, — уточнил я. — Глашатаи не будут громогласно возвещать на площадях Аль-Кудса о начале вашего славного похода. А то, что известно одному тамплиеру, даже сидящему в застенке, через неделю станет известно всем остальным. По нашему разумению, их слова разносит ветер шайтана.

Между тем, рыцарь остановил эфиопов, потащивших тело храмовника из его последнего земного пристанища, и обратился к мертвецу:

— Прости меня, старый Эйдан! Да упокоит Господь твою душу! Буду при имуществе, продам коня и закажу в первом же монастыре вечное поминание.

Когда же храмовника унесли, я напомнил рыцарю, что он вошел в темницу на правах ангела возмездия и воздаяния.

— Только не угрожай тем, кого выберешь. Иначе потом от них же получишь удар в спину, — вдобавок заметил я.

— Только не учи меня, щенок! — огрызнулся рыцарь на мой разумный совет, помянув еще одно животное, не столь мерзкое, как предыдущее.

Он отступил в сторону и огляделся в пустом застенке, будто надеясь увидеть здесь то ли еще одного пленника, с которым забыл поговорить, то ли саму бессмертную душу рыцаря Эйдана.

Больше у него в тот день просчетов не было. Все пленные рыцари, к которым он входил, сначала столбенели и широко раскрывали глаза, а потом, принимали предложение, от которого всякому разумному человеку, оказавшемуся на их месте, было трудно отказаться.

Привожу здесь разом все имена этих воинов, ибо их не найти ни в каких летописях ни на Востоке, ни на Западе, а они достойны упоминания, и не только в заупокойных молитвах, но и в преданиях о славных героях:

Джон Фитц-Рауф, второй сын эрла Рауфа Хэмлорта, Вильям Лонгхед, крестоносец, вместе с рыцарем Джоном служивший иерусалимскому королю Ги Лузиньянскому, а также из франков — рыцари Эсташ д’Авьен по прозвищу Вепрь и Эсташ де Маншикур по прозвищу Лысый, потому как носил плешь на темени с двадцати лет и называл ее «небесной отметиной» (такие отметины — тонзуры — носят христианские монахи), Ренье де Фрувиль, которого остальные называли между собой Красавчиком, но никогда — в лицо, потому как он был пригож лицом, моложе всех и по молодости не в меру вспыльчив, Жан де Брас, Виллен де Нантийоль, Пейре д’Аламон и Ангеран де Буи, получивший прозвище Анги Добряк, поскольку во время осады Иерусалима один из самых молодых воинов султана повис на стене, удержавшись за выступ одной рукой, и вскрикнул от ужаса, а рыцарь Ангеран, уже сбросивший вниз несколько врагов, схватил его за руку, поднял и оставил на забороле[37], отняв у него саблю, но не убив. Молодой воин Пророка так и остался в живых по воле Всемогущего Аллаха. Сразу после сдачи Иерусалима великий султан, узнав о поступке франка, отпустил его на все четыре стороны, но тот отказался уйти, настояв на том, что желает разделить участь самых обездоленных пленников и тем послужить Иисусу Христу. Ему выделили одну из лучших комнат в доме рядом с темницей.

Слуги-оруженосцы были набраны из полукровок, родившихся в Аль-Кудсе в пору христианского владычества и говоривших на франкском наречии. До этого дня они служили во дворце султана и были из числа тех, что заслуживал доверия.

Только оруженосец самого рыцаря Джона вышел из пленников, и о нем стоит сказать особо.

Это был рус, родившийся на славянских землях, так далеко на севере, что лето там длится всего одну неделю и напоминает погожий зимний день на Галилейских равнинах.

Других русов я ни видел в своей жизни и, поскольку всегда испытывал сильное желание осваивать чужие наречия, то не раз посещал его в темнице и пытался узнать как можно больше о его языке и обычаях его народа, исповедовавшего ту же веру, что и ромеи, которых франки считают еретиками[38].

Рус называл себя именем Иван и мог, хотя и ломано, говорить на нескольких наречиях, которые он слышал на долгой дороге к Иерусалиму и в самом Священном Городе. Он заваривал «похлебку» из слов всех языков, однако изъяснялся понятно для всякого неглупого собеседника, повидавшего свет. Со слов руса выходило, что его отец — князь из Нового Города и что сам отец настоял на паломничестве своего младшего сына к святым местам ради благополучия рода и благословил его в дорогу. По виду русу можно было дать около двадцати лет, то есть он приходился мне ровесником.

История его пленения была такова. Оказавшись в Аль-Кудсе незадолго до осады, он без всякой выгоды для себя и не служа никаким королям, сам, по своей воле, принялся усердно оборонять город и очень метко бросал камни в воинов султана. Случилось так, что он наверняка уберег от смерти рыцаря Джона, ловко перехватив пущенное в того копье. Затем, когда рыцарь был сильно ранен, он пытался оттащить его от бреши в стене в более безопасное место. Это было куда труднее, чем кидать камни, и наши воины успели окружить руса и англичанина. Тогда рус стал громко кричать по-арабски и по-турецки, что он знатного рода и за него можно получить немалый выкуп. Видя его поношенные и залатанные одежды из простого полотна, нелегко было поверить его горячим уверениям. Быть бы ему убитым на месте или, в лучшем случае, проданным в рабство (ибо никаких денег при нем не нашлось), но только воинов Ислама изумили его чудесно сиявшие на солнце золотистые волосы, а особенно — глаза цвета ясного утреннего неба. Поэтому все поверили, что он — благородных кровей и одет в рубище как то подобает истинному паломнику, сознающему свою ничтожность пред Всемогущим Богом.

Все эти годы он в спокойном, если не сказать легкомысленном, смирении дожидался своего выкупа, порой весело говоря, что «кого Бог любит, того и наказует», а порой вздыхая и сокрушаясь о том, что дорога до его дома слишком далека и весть о пленении сына дойдет до отца «не раньше Второго Пришествия». Его, впрочем, уже собрались продать одному богатому магрибинцу, которому очень нравились славянские рабы и готовому отдать за руса сотню динаров, однако пухлую руку с кошельком опередила мощная рука рыцаря Джона, отворившая дверь клети.

— Однажды ты спас мне жизнь, Айвен, и сегодня я могу вернуть тебе старый долг, — сказал он русу.

Рыцарь называл руса Айвеном в память о своем давнем дружке, оставшемся в Англии. Когда-то юный Джон Фитц-Рауф служил пажом в замке одного графа, более знатного, чем его отец. За год до окончания его службы и посвящения в рыцари в замок был принят новенький мальчишка-паж, которого звали Айвенго. В первый же день он, несмотря на разницу в годах и силах, затеял потасовку со старшими, был крепко бит, но держался отважно и не проронил ни одной слезы. Следующим утром Джон взял его под свое покровительство.

Узнав, что рыцарь Джон принес ему освобождение милостью великого султана, и едва переведя дух от такого чудесного известия, рус сначала перекрестился по-ромейски, справа налево, а потом воскликнул на своем наречии:

— Слава Тебе, Господи! Потомился Иона во чреве кита, да ведь благодарим и кита, что не дал утонуть пророку Ионе[39]!

— Слушай меня, Айвен! — велел ему рыцарь Джон. — Хоть ты высокого рода, но не рыцарь и к тому же схизматик. Значит, если гордость не позволит тебе склонить голову, то останешься здесь ублажать ее своими муками, а если позволит, то пойдешь ко мне в оруженосцы. По-нашему будешь называться сквайром[40]. Думай быстрее!

— А по-нашему говорят: «хоть горшком назови, только в печь не ставь»! — ничуть не смутившись и ни мига не колеблясь, согласился рус. — Мне бы только выбраться отсюда, а я перед вами в долгу не останусь, ведь здешняя неволя стоит подороже смерти. Сквайр из меня выйдет всем на зависть. Не пожалеете, славный рыцарь Иоанн.

Сам рус считал англичанина своим тезкой «во святом крещении» и полагал, что обоим полагается возносить молитвы о заступничестве пред Богом пророку Иоанну Предтече.

— Тебе придется называть меня мессиром, — заметил рыцарь Джон. — Таков закон.

— Да ведь труднее муху на лбу шлепнуть! — только махнул рукой будущий сквайр Айвен, чем немного смутил своего господина и уронил в его глазах достоинство всех русских князей, которых тот с роду не видел.